Интерлюдия Томаса - Кунц Дин Рей - Страница 6

• Предыдущая
• 6/41
• Следующая

— А что ты здесь делаешь, Гарри Поттер?

— Ищу смысл жизни.

— Может, твоя жизнь смысла не имеет.

— Я уверен, что имеет.

— Жизнь бессмысленна. Любая жизнь.

— Возможно, вас это устраивает, сэр. Меня — нет.

Он откашливается, и у меня возникает ощущение, что у него в пищеводе застрял шарик, скатанный из волос. Потом плюет, и отвратительный зеленовато-желтый сгусток приземляется в двух дюймах от моего правого ботинка, на встречу с которым он, несомненно, и отправлялся.

— Жизнь бессмысленна у всех, кроме тебя. Так, Гарри? Ты лучше остальных, правильно?

Его лицо каменеет в необъяснимой злобе. Мягкий, сентиментальный Донни трансформировался в Донни-Гунна, потомка Аттилы, способного на внезапное, бессмысленное насилие.

— Не лучше, сэр. Вероятно, хуже многих и многих. В любом случае дело не в том, кто лучше или хуже. Просто я особенный. Вроде дельфина, который выглядит рыбой, плавает, как рыба, но рыбой не является, потому что он — млекопитающее и потому что никто не хочет есть его с чипсами. А может, как луговая собачка, которую все называют собакой, хотя она совсем и не собака. Она выглядит, как пухлая белка, хотя она вовсе не белка, потому что живет в норах, а не на деревьях, а зимой впадает в спячку, пусть и не медведь. Луговая собачка не говорит, что она лучше настоящих собак или лучше белок или медведей, просто она другая, так же как дельфин другой, но, разумеется, у нее нет ничего общего с дельфином. И я думаю, что мне лучше вернуться в мой коттедж, съесть шоколадные батончики и подумать о дельфинах и луговых собачках, пока я не смогу более четко выразить в словах эту аналогию.

Иногда, если я прикидываюсь, что у меня не все дома, мне удается убедить плохиша, что никакой угрозы для него я из себя не представляю и нет смысла тратить на меня время и энергию, а лучше сберечь их для более важных плохих дел. В других случаях мое присутствие выводит их из себя. Уходя, я отчасти ожидаю, что меня огреют монтировкой.

Дверь в коттедж номер шесть распахивается, когда я подхожу к ней, но никто не появляется на пороге.

Войдя и закрывая за собой дверь, я вижу, что Аннамария стоит на коленях, чистит зубы золотистому ретриверу.

Она говорит:

— Когда-то у Блоссом была собака. Она положила в корзину зубную щетку для Рафаэля и тюбик пасты с ароматом ливера.

Золотистый сидит, вскинув голову, невероятно терпеливый, позволяя Аннамарии оттягивать губы, чтобы добраться до зубов, не слизывая пасту со щетки до того, как та пройдется по зубам. Он закатывает глаза, увидев меня, словно говоря: «Это так неприятно, но намерения у нее добрые».

— Мэм, я бы хотел, чтобы дверь оставалась запертой.

— Она заперта, когда закрыта.

— Она постоянно открывается.

— Только для тебя.

— Почему это происходит?

— А почему не должно?

— Мне следовало спросить — как это происходит?

— Да, в этом ты прав, такой вопрос лучше.

Пахнущая ливером зубная паста способствовала повышенному слюноотделению. Аннамария прерывает чистку зубов, чтобы взять полотенце и досуха вытереть челюсти и подбородок Рафаэля.

— Прежде чем уйти на разведку, мне следовало предупредить тебя не включать телевизор. Поэтому я и вернулся. Чтобы предупредить.

— Мне известно, что показывают на телевидении, молодой человек. Я скорее подожгу себя, чем буду смотреть большую часть программ.

— Не смотри даже хорошие программы. Вообще не включай. Я думаю, телевидение — это тропа.

Выжимая пасту на зубную щетку, она спрашивает:

— Тропа куда?

— Это прекрасный вопрос. Найдя ответ, я пойму, что притянуло меня в «Уголок гармонии». Так каким образом эта дверь открывается исключительно для меня?

— Какая дверь?

— Эта дверь.

— Эта дверь закрыта.

— Да, я только что ее закрыл.

— Ты, мой красавчик, втяни язык, — просит она Рафаэля, потому что язык у него вывалился.

Рафаэль втягивает язык, и она принимается за передние зубы, а кончик его хвоста мотается из стороны в сторону.

Кофеин еще не начал действовать, поэтому у меня нет сил и дальше обсуждать особенности двери.

— В мастерской на автозаправочной станции работает механик, которого зовут Донни. В нем две личности, и вторая, похоже, использует монтировку совсем не по назначению. Если он постучится в твою дверь, не впускай его.

— Я не собираюсь никого впускать, кроме тебя.

— Официантка, с которой ты разговаривала, когда арендовала коттедж…

— Холли Гармони.

— Она… нормальная?

— Милая, дружелюбная, знает свое дело.

— Она не делала ничего странного?

— В каком смысле?

— Не знаю… не поймала пролетающую муху, чтобы тут же съесть, или что-то в этом роде?

— Какой странный вопрос.

— Поймала и съела?

— Нет. Разумеется, нет.

— Не была на грани слез?

— Наоборот. Обаятельно улыбалась.

— Может, она улыбалась слишком много?

— Нельзя улыбаться слишком много, странный ты мой.

— Ты когда-нибудь видела Джокера в «Бэтмене»?

Закончив с зубной гигиеной Рафаэля, Аннамария вновь берет полотенце и еще раз вытирает собачью морду. Ретривер улыбается, как Джокер.

Взяв щетку и принявшись расчесывать шелковистую шерсть Рафаэля, она говорит:

— Мизинец на ее правой руке заканчивается между второй и третьей фалангами.

— У кого? Официантки? Холли? Ты сказала, она нормальная.

— Нет ничего ненормального в потере части пальца в результате несчастного случая. Это не в одной категории с поеданием мух.

— Ты спросила ее, как это произошло?

— Разумеется, нет. Выглядело бы грубо. Мизинец на ее левой руке заканчивается между первой и второй фалангой. Просто обрубок.

— Подожди, подожди. Два отрубленных мизинца определенно анормальность.

— Обе травмы могли стать результатом одного несчастного случая.

— Да, конечно, ты права. Она могла жонглировать мясорубками, когда упала с одноколесного велосипеда.

— Сарказм тебе не к лицу, молодой человек.

Не знаю, почему меня задевает ее легкое неодобрение, но задевает.

Словно понимая, что меня в чем-то мягко упрекнули, Рафаэль перестает улыбаться. Строго смотрит на меня, похоже, подозревает, что я из тех людей, которые крадут собачье печенье и съедают его сами, раз уж я позволяю себе сарказм в разговоре с Аннамарией.

— У Донни-автомеханика на лице огромный шрам, — сообщаю я.

— Ты спросил, откуда он взялся? — интересуется Аннамария.

— Я бы спросил, но Милый Донни вдруг превратился в Злобного Донни, и я подумал, что после такого вопроса он может попортить мне лицо.

— Что ж, я рада твоему прогрессу.

— При таких темпах прогресса нам лучше арендовать коттеджи на год.

Она продолжает расчесывать шерсть длинными, плавными движениями, оторвавшиеся волоски остаются на щетке.

— Ты еще не закончил разнюхивать, так?

— Нет, мэм. Только начал.

— Тогда, я уверена, ты очень скоро докопаешься до сути.

Рафаэль решает, что меня можно простить. Вновь улыбается мне, и в ответ на нежную заботу издает звук, свидетельствующий о блаженстве — то ли вздох, то ли мурлыканье. Он определенно на седьмом небе от счастья.

— У вас есть подход к собакам, мэм.

— Если они знают, что ты их любишь, всегда можно рассчитывать на их доверие и преданность.

Ее слова напомнили мне о Сторми, о нашей любви, доверии, преданности друг другу.

— С людьми то же самое.

— С некоторыми людьми. Причем, в общем-то, с людьми проблем гораздо больше, чем с собаками.

— С плохими людьми, безусловно.

— С плохими, с теми, кто дрейфует между плохими и хорошими, даже с некоторыми хорошими. Даже глубокая и вечная любовь не всегда подразумевает преданность.

— Тут есть над чем подумать.

— Я уверена, ты часто думал об этом, Одди.

— Что ж, снова пойду разнюхивать, — заявляю я, поворачиваюсь к двери и замираю.

Расчесав длинную шерсть на задней левой лапе ретривера — поклонники этой породы собак называют ее перышками, — Аннамария спрашивает:

• Предыдущая
• 6/41
• Следующая