Самый младший - Карпенко Галина Владимировна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая

— Только осторожнее, — предупреждал Миша, — крючки острые, в руку засадишь.

— Не засадим, — сказал Макар. — Что мы, маленькие, что ли!

Тётя Маша уложила в авоську всякой всячины.

— Там у нас всё есть, всё есть, — уверял её Анатолий Павлович.

— Ну и слава богу, что есть, — сказала тётя Маша. — Глядишь, и пригодится.

Дачники попрощались и уехали.

И хорошо, что уехали. Именно в этот день в квартиру пришла странная женщина. Ей, наверное, по ошибке поручили очень важную работу, и она совсем не знала, как её нужно выполнять.

— Алексей Бодров дома? — спросила она громко, не здороваясь, когда тётя Маша открыла ей дверь.

— Ах, Алёша! — сказала тётя Маша. Она сначала даже не поняла, про кого та спрашивает. — Нет, его нет.

— А кто мне за него ответит? — спросила женщина ещё громче, будто перед ней никого не было.

— Я отвечу, — сказала тётя Маша. — Проходите.

Женщина прошла в кухню. Она села к столу, вынула из портфеля какую-то бумагу, ручку-самописку, пачку папирос и закурила.

— Вы что же, родственница? — спросила она.

— Нет, — ответила тётя Маша.

— А есть кто из родственников?

— Нет у него родственников, а в чём дело? Я отвечу.

— Как это — нет родственников? — усмехнулась женщина. — Где же живёт Бодров?

— Дома, с нами живёт, — ответила тётя Маша.

— Вы же сказали, что вы посторонняя.

Тётя Маша промолчала.

— А посторонние — это не родственники. Ему пенсия назначена, а он её третий месяц не получает. Это порядок?

— Ему девять лет, — сказала тётя Маша. — А вы не кричите, я и так вас слышу.

— Вы меня разговаривать не учите. — Женщина порылась в портфеле, вытащила новую бумажку и стала её читать: — «В случае отсутствия опекунов»…

— Что же «в случае отсутствия опекунов»? — спросила тётя Маша.

— Что? В детский дом полагается помещать.

— Я не знаю, что полагается, а вы оставьте мне свою фамилию, — сказала тётя Маша.

— Это ещё зачем? — Женщина пускала изо рта дымовые колечки. — Я вашей фамилии не спрашиваю.

Она продолжала говорить, пуская колечки и подозрительно глядя на тётю Машу, не отвечая на вопрос:

— Предупреждаю, если кто заинтересован в жилплощади малолетнего Бодрова, то номер не пройдёт! — И она помахала пальцем перед своим носом. — Таких опекунов тысячи найдутся. Поняли?

Женщина потушила папироску о табуретку, щёлкнула портфелем и, поправляя своё пёстрое платье, направилась к двери.

— Мне нужна ваша фамилия, — сказала тётя Маша строго.

— Ну, Лазебная, Лазебная моя фамилия, — сказала женщина таким тоном, будто говорила: «Отстаньте от меня, отстаньте».

— Вы к нам больше не приходите, товарищ Лазебная, — сказала тётя Маша.

— То есть? — удивилась женщина.

— Мы сами сходим в Совет к Василию Ивановичу, к председателю, — сказала тётя Маша и закрыла за Лазебной дверь.

— Ты что, мама, такая расстроенная? — спросил Генка, поглядев на тётю Машу. — Ну что ты такая? Я есть не буду, пока не скажешь!

— Не расстроенная, а сердитая.

— Если тебе на собрание — иди, я и сам пообедаю, — сказал Генка и стал снимать с огня кастрюлю.

— Уйди от плиты! Нет сегодня собрания.

Тётя Маша никак не могла успокоиться.

И она рассказала Геннадию про инспекторшу.

— Понимаешь, если бы Алёшка здесь был, что бы произошло?

— Нехорошо бы получилось, а ты пойди в Совет да выясни, — сказал Геннадий.

— Непременно пойду.

Тётя Маша не стала убирать посуду, а села у стола и задумалась. Генка примостился рядышком. Такая привычка у него с детства: если маме не по себе, он тут как тут. И тётя Маша, бывало, как ни сердита и то скажет: «Ну, замурлыкал!» — да и потреплет его по макушке. Значит, отошла, успокоилась.

Она и теперь положила Генке на голову свою тяжёлую руку и легко, чуть касаясь пальцами, стала перебирать его непослушные вихры. А Генка прижался к ней и ничего не сказал о том, что у него в кармане лежит призывная повестка, по которой он, Геннадий Тимохин, призывается во флот, на военную службу.

Татьяна Лукинична понимала, что Алёша на даче гостит, так же как и Макар. Мальчики теперь без её помощи находили дело и дома почти не бывали. Даже в дождливые дни ухитрялись совершать путешествия.

— Дождик, он тёплый, — успокаивал её Макар, когда они возвращались мокрые до нитки.

— Я за тебя спокойна, — говорила Татьяна Лукинична, — вот как бы Алёша не простудился.

— Алёшка? Да он здоровее меня. Вы смотрите, какие у него мускулы.

Алёша надувался, становился красный. И Татьяна Лукинична должна была щупать его руку чуть пониже плеча.

Татьяна Лукинична удивлялась тому, что Макар без её просьбы по утрам непременно приносил воды. Вместе с Алёшей они набрали для самовара мешок шишек. А как-то после сильного дождя Макар сам вымыл террасу. Мальчик делал всё ловко и просто. Он привык к тому, что в доме он делает то, что может.

Один раз мальчики принесли из лесу корзину грибов. Они разобрали их по кучкам, и Макар спросил:

— Татьяна Лукинична, что, если я свою половину посушу и увезу домой?

— И я тоже, — сказал Алёша и сдвинул свою кучку.

— Конечно, конечно, — сказала Татьяна Лукинична и сама помогла им нанизать грибы на суровую нитку.

Вечером она сказала Анатолию Павловичу:

— Мне очень тяжело, Толя, но я думаю, что Алёша от нас уйдёт.

— Как это, как это — уйдёт? — переспросил Анатолий Павлович. — Откуда ты взяла?

— Ты не понимаешь. Это очень сложно, это даже сказывается в мелочах.

— Вот именно, в мелочах, — повторил Анатолий Павлович. — Ты, Таня, просто стала мнительной, как и каждая мать. Это пройдёт.

Татьяна Лукинична не стала с ним спорить. Она уже знала: чтобы стать Алёше матерью, надо, чтобы и он почувствовал себя её сыном. А он этого не мог.

Под выходной день Степан Егорович с соседом Фёдором собрались по грибы. Они уехали с вечера на дачу к Гуркиным.

— У них переночуем. А от них первым поездом на сорок второй километр. Там, брат, места! Нигде таких нет, — обещал Степан Егорович.

Уже темнело, когда они подошли к даче. Пахло табаком, настурциями, и тянуло дымом. У Гуркиных или где-то рядом ставили самовар.

Татьяна Лукинична узнала их, когда они ещё были за калиткой.

— Вот хорошо! Пожалуйте, пожалуйте! — И она пошла им навстречу.

— Просим! Просим! — кричал на террасе Анатолий Павлович. Он был в тёплых тапках и боялся идти по росе.

Вынырнули откуда-то Алёша и Макар и закричали:

— Ура!

— Погодите! Погодите! — Степан Егорович никак не мог поздороваться со старшими.

Макар прыгал перед ним, как чёртик на ниточке, и всё допытывался:

— А нас с Алёшкой берёте?

— Берём, берём, — сказал отец. — Дай в дом-то войти.

Увидев Степана Егоровича с корзинками, Гуркин всполошился.

— Пожалуй, и я с вами, — заявил он. — Таня, у нас есть лукошко?

Татьяна Лукинична не возражала. Правда, они с Макаром о чём-то пошептались, когда вместе накрывали на стол. А за столом, поглядев, как Анатолий Павлович сверяет свои часы с часами Тимохина, Татьяна Лукинична сказала:

— Толя, представь себе, что ты завтра встаёшь в четыре утра, надеваешь мои резиновые сапоги и шагаешь в них целый день, не отставая от Степана Егоровича. Дело не за лукошком, лукошко я тебе дам.

— Она мне не верит, — пожаловался Анатолий Павлович и, поглядев на гостей, добавил тихо: — Ноги меня подводят. Ничего, друзья, не поделаешь: ноги стали неважные.

После чая Фёдор присел рядом с Алёшей на ступеньки террасы.

— Ну, солдат, как живём? Лето кончается, скоро грамматика-математика, за парту надо садиться.

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая