Поющие в терновнике - Маккалоу Колин - Страница 42

• Предыдущая
• 42/159
• Следующая

— Ох, Ральф, ну и подделка же ты! Поддельный мужчина, поддельный священник! А еще имел наглость когда-то предложить мне заняться любовью! Так твердо был уверен, что я откажусь? Эх, жаль, я отказалась! Душу черту продала бы. Лишь бы вернуть тот вечер, поглядеть бы, как ты вывернешься! Подделка, фальшивая монета! Вот что ты такое, Ральф! Никчемная подделка, импотент! И не мужчина, и не священник! Да ты не способен разохотиться даже на святую деву Марию! Ты ж, наверно, за всю жизнь ни разу не мог бы взять женщину, преподобный отец де Брикассар! Подделка!

Солнце еще не взошло, даже не начинало светать. Непроглядная тьма жарким мягким одеялом окутывала Дрохеду. Гости расшумелись вовсю; будь здесь поблизости соседи, они давно бы вызвали полицию. Кого-то шумно и мерзко рвало на веранде, а под негустым кустом хвоща слились воедино две неясные тени. Отец Ральф обошел стороной упившегося и любовников и молча зашагал по свежескошенной лужайке; такая мука терзала душу, что он не разбирал, куда идет. Все равно куда, лишь бы подальше от ужасной старой паучихи, убежденной, что в эту чудесную ночь она сплетет свой погребальный кокон.

В такой ранний час жара еще не изнуряла; в воздухе ощущалось чуть заметное медлительное дуновение, вкрадчиво, томно благоухали боронии и розы, во всем — чудесная умиротворенность, какая ведома лишь тропикам и субтропикам. Жить, о Господи, жить полной жизнью! Наслаждаться этой ночью, быть подлинно живым, быть свободным!

Он остановился на дальнем краю лужайки, поднял глаза к небу — живая антенна, взыскующая божества. Что же таится в ночном небе, что там, среди мерцающих огоньков, в этой чистейшей, недоступной выси? Быть может, когда откинут голубой заслон дня, человеку дозволено заглянуть в вечность? Только эта бесконечная звездная россыпь, только она одна и убедит, что Бог — есть и у времени ни начала, ни конца.

Да, старуха права. Подделка, подделка во всем. Не священник и не мужчина. Только хотел бы понять, как быть мужчиной и священником. Нет! Не тем и другим! Священник и мужчина не могут существовать в одном лице — если ты мужчина, значит, не священник. Почему, почему я когда-то запутался в ее паутине? Она ядовита, я и не догадывался, что яд так силен. Что в этом письме? Это очень в духе Мэри — подкинуть мне приманку! Много ли она знает или о многом лишь догадывается? А что тут знать, о чем догадываться? Только пустота и одиночество. Сомнения, тоска. Всегда тоска. Но ты ошибаешься, Мэри. Я вполне мог бы взять женщину. Просто я отказался от желания, годы потратил — и доказал себе, что с желанием можно совладать, подавить его, обуздать, ибо желание присуще мужчине, а я — священник.

На кладбище кто-то плачет. Конечно, Мэгги. Больше никому это и в голову не придет. Отец Ральф приподнял полы сутаны и перешагнул через кованую невысокую ограду — этого не миновать, на сегодня он еще не распрощался с Мэгги. Раз уж пришлось объясняться с одной из двух женщин, вошедших в его жизнь, неизбежно объяснение и с другой. К нему возвращалась обычная насмешливая отрешенность — вот чего она не могла лишить его надолго, старая паучиха. Злобная старая паучиха. Да сгноит ее Господь. Да сгноит ее Господь!!

— Мэгги, милая, не плачь, — сказал он, опускаясь рядом с ней на росистую траву. — На, возьми, ручаюсь, у тебя нет с собой порядочного носового платка. С женщинами всегда так. Возьми мой и вытри глаза, будь умницей.

Она взяла платок и послушно утерла слезы.

— Ты даже не сменила свой наряд. Неужели ты сидишь тут с полуночи?

— Да.

— А Боб и Джек знают, где ты?

— Я им сказала, что иду спать.

— Отчего ты плачешь, Мэгги?

— Вы со мной весь вечер не разговаривали.

— А! Так я и думал. Ну-ка, посмотри на меня. На востоке тьма начинала рассеиваться, там уже сквозил жемчужный свет, в Дрохеде загорланили первые петухи, приветствуя зарю. И он видел — даже от долгих слез не потускнели эти чудесные сияющие глаза.

— Мэгги, сегодня вечером ты была самая красивая, всех девушек затмила, а кто же не знает, что я бываю в Дрохеде чаще, чем требуется. Я — священник и потому должен быть выше подозрений, примерно как жена Цезаря, но, боюсь, не всегда мысли у людей столь чисты. Для священника я еще не стар и недурен собой. — Он представил себе, как приняла бы Мэри Карсон эту скромную самооценку, и беззвучно засмеялся. — Прояви я к тебе хоть на грош внимания, об этом в два счета заговорил бы весь Джилли. Уже гудели бы телефонные провода по всей округе. Понимаешь, что я хочу сказать?

Мэгги покачала головой; светало, и ее короткие кудряшки золотились с каждой минутой все ярче.

— Ну, ты еще молода и не знаешь, как оно бывает, но надо же тебе учиться, и почему-то всегда учить тебя приходится мне, верно? Так вот, я хочу сказать, люди станут говорить, что я внимателен к тебе как мужчина, а не как священник.

— Отец Ральф!!

— Ужасно, правда? — Он улыбнулся. — Уверяю тебя, именно так и скажут. Пойми, Мэгги, ты уже не ребенок, ты — взрослая девушка. Но ты еще не научилась скрывать, как хорошо ко мне относишься, и если бы я при всех подошел и стал с тобой разговаривать, ты бы смотрела на меня такими глазами, что люди не правильно бы это поняли.

Мэгги как-то странно смотрела на него, и внезапно взгляд ее стал непроницаемым, она резко отвернулась, и теперь отец Ральф видел только ее щеку.

— Да, понимаю. Очень глупо, что я раньше не понимала.

— А теперь не пора ли тебе домой? Дома, наверно, все еще спят, но если кто-нибудь поднимется в обычный час, тебе сильно попадет. И нельзя говорить, что ты была тут со мной, Мэгги, даже своим родным ты не должна это говорить.

Она встала и в упор посмотрела на него.

— Иду, отец Ральф. Только жаль, что они не знают вас лучше, тогда бы про вас нипочем так не подумали. Вы ведь ничего этого чувствовать не можете, правда?

Почему-то ее слова больно задели, ранили до глубины души, — так глубоко не проникали самые язвительные колкости Мэри Карсон.

— Да, ты права, Мэгги. Ничего этого я не чувствую. — Он вскочил на ноги, криво усмехнулся. — Наверно, скажи я, что хотел бы чувствовать, тебе это показалось бы странным? — Он провел рукой по лбу. — Нет, ничего подобного я не хочу! Иди домой, Мэгги, иди домой!

Лицо у нее стало грустное.

— Спокойной ночи, отец Ральф.

Он взял ее руки в свои, наклонился, поцеловал их.

— Спокойной ночи, Мэгги, милая.

Он смотрел ей вслед — вот она идет среди могил, вот перешагнула через низкую ограду; в этом платье, расшитом розовыми бутонами, она — само изящество, грация, сама женственность и словно вышла из сказки. Пепел розы. «Очень подходящее название», — сказал он мраморному ангелу.

Когда он шагал через лужайку обратно, автомобили, рокоча моторами, уже отъезжали; праздник наконец-то кончился. В доме музыканты, шатаясь от рома и усталости, укладывали свои инструменты, измученные горничные и нанятые на этот вечер помощницы пытались хоть немного навести порядок. Отец Ральф укоризненно покачал головой.

— Отошлите всех спать, дорогая миссис Смит, — на ходу сказал он экономке. — За такую работу лучше приниматься со свежими силами. Я уж позабочусь, чтобы миссис Карсон не рассердилась.

— Хотите что-нибудь перекусить, ваше преподобие?

— Боже упаси! Я иду спать.

Уже далеко за полдень кто-то тронул его за плечо. Не в силах открыть глаза, он дотянулся до этой руки, хотел прижаться к ней щекой.

— Мэгги… — пробормотал он спросонок.

— Ваше преподобие, ваше преподобие! Ох, пожалуйста, проснитесь!

Голос прозвучал так, что сна как не бывало, он мигом открыл глаза.

— Что случилось, миссис Смит?

— Миссис Карсон… она умерла.

Отец Ральф глянул на часы — шесть вечера; шатаясь, насилу одолевая тяжкое оцепенение, которым оглушала невыносимая дневная жара, он выпутался из пижамы, натянул сутану, набросил на шею узкую лиловую епитрахиль, достал елей для соборования, святую воду, большой серебряный крест, четки черного дерева. Он ни на минуту не усомнился в словах миссис Смит — конечно же, старая паучиха умерла. Уж не отравилась ли в конце концов? Если так, дай Бог, чтобы в комнате не осталось следов и чтобы не понял врач. Что пользы ее соборовать, он и сам не знал. Но так полагается. Откажись он — и не миновать вскрытия, всяческих осложнений. Внезапное подозрение — не покончила ли она самоубийством — тут было ни при чем; но совершить священный обряд над телом Мэри Карсон показалось ему непристойным.

• Предыдущая
• 42/159
• Следующая