Хозяйка мельницы (СИ) - Демина Евгения Александровна - Страница 8

— Не забыла.

— Так помоги Рогнеде. Она целый день то за пяльцами, то за кроснами.[46] А ей бы полежать. У Любашки моей ветер в голове («Как у тебя», — подумали соперники), младшим всё некогда. Помоги уж.

Хильдико повернулась к брату:

— Смотри, лечить не буду.

— Не понадобится.

— Да уж прибью — не понадобится, — Драгомир похлопал его по плечу.

За окнами зашумело. Начался дождь.

Земля напилась быстро. Прохладней не стало, стало как в бане.

Хильдегарде уронила пяльца на колени.

— Уф, не могу больше…

За окошком заскулили. Девушка свесилась с подоконника и долго подцепляла котёнка.

— Устала?

— Тошно взаперти сидеть.

— Взаперти? Чуть-чуть в окно не вылезла. Разве тебя кто-то сторожит?

— Через крапиву?

Рогнеда рассмеялась:

— Подумаешь, крапива! Эх, рожу, из окна сигану — и гулять…

— А с детьми кто заниматься будет? — спрашивала Мила.

— Что с ними заниматься? Сыты, одеты, а поиграют — друг с другом.

Две девочки и мальчик сидели на полу, Добричка показывала им кукол и говорила на разные голоса. Любашка подползла на четвереньках, взяла у Хильдико котёнка:

— Котя-котенька-коток, полосатенький хвосток…

Пока малыши изучали неизвестного зверя, мать вспомнила, что надо бы оборвать крапиву и напрясть из неё ниток хоть на поясок, чтоб не пропадала.

— Вот сама и рви, — сказала Хильдико.

— И нарву. Хватит дуться. Красена с Горей мяты собрали с чабрецом. Давайте заварим, попьём? Ты пробовала?

— Пробовала. Мне ещё брат привозил от сарацин такую… кору, что ли? Трубочки такие, сладкие. Штук пять, дорогие очень.

— Видишь, как он тебя балует. И ожерелье красивое на тебе. А ты всё ругаться.

— Он первый начинает, — у Хильдико не было сестёр, и она не знала, как разговаривать с ними про ожерелья.

Девушки раздули огонь и возились с котлом. Свейка ёрзала на скамье:

— Как там они? Начали поединок? Помочь Аскольду, что ли?

Зачерпнула воды в горшок. Сбегала куда-то, притащила лук и стрелы.

— Ты что делать хочешь? — ахнула Людмила.

— Сквозь воду их увижу и в воду выстрелю. Чтоб Драгомира этого удар хватил. Побратимы от чудинов научились и меня научили…

Рогнеда поднялась и стала отнимать оружие:

— Да разберутся они сами. Дай ему самому за себя ответить, его и так опозорили.

— Тебя тоже опозорили.

— Да ладно, чем это? Что брать меня не хочет? Я б сама про него так спросила, даром не нужен. Ты скажи лучше, лук где взяла?

— У Святчи.

— Как это?

— У него тетива ослабла, я петлю подмотала.[47] Так он теперь натянуть не может. Стреляй теперь сама, говорит.

— Как это ты вообще его разговорила? — развеселилась Любашка.

— Они рассуждали, почему на мече узор мраморный. Я объяснила. Я-то видела, как кузнецы работают. Они не видели.

— Так вы поменялись?

— Что? Не-е, я свою Великаншу никому не дам.

Старшая закусила косу.

— Надо было тебе парнем родиться. Может, я бы за тебя пошла. Не заскучаешь с тобой… Стой, не стреляй! — Хильдико опять склонилась над посудой.

— Не буду, не буду. Давайте хоть посмотрим тогда.

На капище свился кольцом огромный змей — о ста головах, о ста голосах. И коростенцы тут были, и гости. В кольце — Драгомир и Аскольд при оружии. Плащи снимают.

Спокоен Аскольд. Меч, на котором руны Высокого, не подводит. Не подводил ни на Свияжском берегу,[48] ни на сумских озёрах,[49] ни на дреговичских болотах. И в чащах древлянских выручит.

Но вонзил Драгомир оружие в землю:

— Меч — хороший помощник. Но много ли ты сам стоишь? Давай-ка так.

— А давай, — решил Аскольд. Хоть доделает, что вчера не успел.

Снял Драгош ремень, стянул рубашку. На груди, под волосами, пятерни рубцов.

— Что смотришь? Где тот медведь? Вот он где! — тряхнул ремень. — Вот где! — ударил себя в грудь.

Взмыть бы ястребом да выклевать очи бесстыжие. Но куда ястребу против бера:[50] одной лапой прибьёт, не устанет. Эрик учил выбирать оружие по врагу.

Сошлись два медведя, бурый и серый. Обнялись до хруста. Рёбра как птичьи крылья складываются.

Бывает ярость такая, что взор застит. Бывает — как игла. Холодная и меткая. Двигаться легче, и видно яснее, даже воздух другой. Каждую мелочь ловишь, каждый лист на дереве, иголку в хвое, щепку под ногой, все голоса одновременно, все лица сразу. Лес — твой. И время — твоё. И ты — повсюду.

Не тратит Аскольд силы попусту, не изжигает, как соперник. Но здоров Драгомир, не сладить. Не ниже Аскольд и в плечах не уже, да раза в полтора легче. Приподнял его радимич, пятками землю не достать. Бьёт Аскольд по коленям. Сверху навалиться — не придавишь. А тот мог бы, но всё шутит.

Взвалил Драгош варяга на плечи, встряхнул — поудобней взяться, постоял, подумал, огляделся:

— Ну, я пошёл.

— Не по правилам! — кричат воины. — Надо оземь!

— И правда — перепутал. Ну не беда.

Почуял Аскольд: им сейчас замахнутся. Обернулся птицей, вырвался из рук радимича. Сшиб его Драгомир, когтями перья зацепил. Но не поранил. Упал на плечо, но удачно: не вывихнул, даже не ободрался.

Смотрит Ростислав, смотрят его сыновья. Оба друзья им. Кугукают присожцы, за Драгоша переживают. Бьют в щиты славяне и варяги, Эрик губами шевелит. Заклинает. Смотрит с елового столба Старик-Хозяин, в дерево одетый. К чужим защитникам не ревнует. Говорят, Велес и Один похожи как братья, только один в чертогах небесных, а другой — в Полесских дубравах и сосняках. Но охотники — оба, у обоих над зверем власть. Охотники — сами звери…

Чёрный рёв стоит на капище. Бер если выпрямится — выше дуба, мощнее скалы. Знает медведь одну хитрость: склонится покорно перед ловцом, лапы в мольбе сложит — и полоснёт по самому лицу. Купился и Драгомир. Как незадачливый чужак, не знающий, что в этих местах бурых не трогают.

Взвыл, ладони к лицу прижал. Вот тебе и на лоб метка. Хвастать так хвастать.

— Не горюй, Драгош, — сказал Ростислав. — Кровь твоя в жертву пошла.

Поклонились все Велесу, угощение подали, сами распили и домой собрались. И вдруг — совсем близко — завыли.

Подумали на волков, рядом их много мечется, Родитель всё-таки. Аскольд на всякий случай покосился в сторону радимичей. Их предводитель молча промакивал лоб рукавом.

Вой перешёл в громкий плач. Где-то совсем близко надрывалась девушка. Неужели сестра вызнала где капище? Со всеми прийти она не могла, он бы запомнил. Если позже — птиц бы потревожила. Хотя — она же им своя. Но зачем тогда плакать? Ведь он победил. Скогге, или, по-здешнему, навка?

— Владко, спросил бы?

— Спрашивал. Птицы не знают, не видели. Иначе б не молчали.

— Что за напасть, — поплевал через плечо Светан. — Может, Недоля чья-то. Я даже знаю чья.

Попросив у Деда защиты и доброй дороги, мужчины вернулись в усадьбу. Хильдико с разбегу прыгнула на брата.

— Я всё видела! Я знала, знала!

Аскольд отлепил её от себя и подошёл к Любомире, которая присела на крыльце, на перила.

— Всё, я тебя отстоял. Будешь моей теперь.

Блеснули глаза у княжны. Но не от радости. Только и слышно от него: «я», «моей»… Как-то там Драгомир Твердиславич, живой ли? Пойти посмотреть…

Радимичи гостили ещё два дня, пока Драгомир умывался настоем кровавника,[51] а его храбры всё чаще задевали Ростиславовых локтями в сенях. Варяги по сеням не слонялись: были дела поважнее.

Багровела трава у хлева, коптились днища котлов, бухло тесто для коровая. Гремели сундуки, легла на скамью кунья шуба,[52] ждёт невесту огневой наряд.