Сто Тысяч Королевств - Джемисин Нора Кейта - Страница 40

• Предыдущая
• 40/87
• Следующая

— Ваш дед повелевает немедленно предстать перед ним.

Остатки сна слетели с меня в тот же миг.

Аудиенц-зал встретил меня гулкой пустотой. Только я и Декарта, никого более. Я опустилась на колени, как и в тот первый вечер, и, по обычаю, положила на пол кинжал. Как ни странно, мне даже не хотелось пустить его в ход. Да, я ненавидела деда. Но мне нужно больше, чем кровопускание, чтобы утолить жажду мести.

— Ну что ж, — прозвучал с высоты трона его голос.

Он говорил тише, чем в тот раз, — хотя, возможно, мне только почудилось.

— Как тебе понравилось во дворце? Понравилось быть Арамери? Ты уже неделю здесь… внучка.

Всего-то неделю?

— Нет, дедушка, — сказала я. — Не понравилось.

Он фыркнул:

— Зато ты лучше понимаешь нас, правда? Что ты о нас думаешь сейчас?

Вот этого вопроса я не ожидала. Я посмотрела вверх и подивилась, что ему от меня надо.

— Я думаю, — медленно, подбирая слова, выговорила я, — то же, что и перед приездом. Я думаю, что Арамери есть зло. Но теперь я думаю, что вы не только полны скверны, но еще и безумны — почти все.

Он улыбнулся, обнажив беззубые десны:

— Когда-то Киннет сказала мне то же самое. Правда, она и себя считала полной скверны и сумасшедшей.

Мне очень хотелось горячо воскликнуть, что я не верю, но пришлось сдержаться.

— Возможно, именно поэтому она и покинула дворец. Возможно, если я здесь задержусь, я стану такой же скверной и безумной, как и все вы.

— Возможно.

Он произнес это с какой-то странной нежностью. Это меня поразило. Но он смотрел на меня все так же бесстрастно. Во всяком случае, у меня не получалось понять, что он на самом деле чувствует. Слишком много морщин на лице.

Мгновения падали, и между нами росло молчание. Оно слюденисто застыло. Остекленело. И со звоном лопнуло.

— Расскажи мне, за что ты убил мою мать, — сказала я.

Улыбка исчезла с его лица.

— Я не Энефадэ, внучка. Ты не можешь приказать мне отвечать на вопросы.

Меня обдало жаром. Потом холодом. Я медленно поднялась на ноги.

— Ты любил ее. Если бы ты ненавидел ее или боялся, я бы поняла. Но ты — ее — любил.

Он кивнул:

— Я любил ее.

— Умирая, она плакала. Нам пришлось смочить веки водой, чтобы разлепить их…

— Замолчи.

В пустом зале заскакало эхо его голоса. Мерзким, глухим звуком — как тупой кинжал, который прошелся по и без того растравленному сердцу.

— И ты ведь до сих пор любишь ее, ты, старый злобный мерзкий негодяй.

Я шагнула вперед. Кинжал остался на полу. Ненадежное оружие — во всяком случае, здесь и сейчас. Я медленно пошла к высокому не-трону, на котором восседал дед. Тот подобрался — то ли испугался, то ли рассердился.

— Ты любишь и оплакиваешь ее, ты сам во всем виноват, и ты хочешь ее вернуть. Разве нет? Но если Итемпас слушает нас, если Ему есть хоть какое-то дело до порядка и праведности и до прочих штук, о которых так много говорят жрецы, тогда я молюсь, чтобы ты любил ее и дальше. Потому что тогда боль потери станет такой же острой, как и моя. И ты будешь биться в этой агонии до самой смерти, и я молю Итемпаса, чтобы ты прожил и промучился достаточно долго!

Я наклонилась и положила ладони на подлокотники его царственного кресла. С такого расстояния можно было различить цвет глаз — бледно-бледно-голубые. Выцветшие до полного бесцветия. Передо мной сидел хрупкий человечек — наверное, в молодости он был выше и крепче, но сейчас… стоит мне дунуть, и я переломаю эти тонкие старческие кости.

Но я его и пальцем не тронула. Декарта не заслуживал чего-то такого простого и понятного, как физическая боль. И быстрой смерти тоже не заслуживал.

— Как же ты меня ненавидишь, — прошептал он.

А потом, к моему ужасу и изумлению, улыбнулся. Правда, улыбка выглядела как предсмертный оскал.

— Возможно, ты все же что-то от нее унаследовала…

Я выпрямилась и велела себе — не вздумай отступить.

— Ну что ж, — вдруг сказал Декарта таким тоном, словно мы тут вели светскую беседу о погоде. — Время перейти к делу, внучка. Через семь дней, ночью четырнадцатого дня, в Небе будет устроен бал. Бал в твою честь — отпразднуем твое провозглашение наследницей. На празднике будут присутствовать самые именитые граждане. Ты хотела бы кого-то видеть? Мы можем выслать приглашение.

А я услышала совсем, совсем другие слова. Через семь дней цвет Ста Тысяч Королевств соберется здесь, чтобы посмотреть, как ты умрешь. Интуиция прямо-таки орала мне в оба уха: Йейнэ, он говорит о церемонии передачи власти!

Между нами тихо и застенчиво висел заданный им вопрос.

— Нет, — ответила я. — Не хочу.

Декарта вежливо склонил голову:

— В таком случае, внучка, ты можешь идти.

Я долго смотрела на него. Возможно, мне более не представится случая поговорить с ним вот так, лицом к лицу и наедине. Он не сказал, за что убил мою мать, но ведь есть и другие секреты — которые он будет совсем не против открыть мне. Может быть, он даже знает, как мне спастись.

Но пока длилось это молчание, мне не пришло в голову ни единого вопроса. И как добраться до ответов на них — тоже не пришло. Поэтому я просто подняла с пола кинжал и вышла из зала и изо всех сил попыталась не чувствовать стыда, когда стража захлопнула дверь за моей спиной.

Оказалось, что мне предстоит бурная ночь. И все еще только начиналось.

Я вошла к себе и обнаружила, что у меня гости.

Курруэ уселась в мое кресло. Причем сидела прямо, напряженно, сцепив пальцы. И твердо и мрачно смотрела перед собой. Сиэй примостился на краешке кушетки в гостиной, задрав колени к подбородку и глядя в пол. Чжаккарн с бесстрастным, как всегда, видом несла безмолвную стражу у окна. Нахадот — его присутствие за спиной я ощутила за мгновение до того, как он рукой пробил мне грудную клетку.

— Скажи, — прошептал он мне на ушко, — почему я не должен тебя убивать?

Я широко раскрытыми глазами смотрела на ладонь, торчавшую из груди. Крови не было — да и раны, насколько я могла почувствовать, тоже. Осторожно пощупав пальцы Нахадота, я убедилась, что рука бестелесна, как тень. Мои пальцы прошли сквозь призрачную плоть, не встретив сопротивления, и разогнали мутное свечение там, где белел его кулак. Не больно, но словно окунула ладонь в ледяную реку. И между грудями склубился глубокий, болезненный холод.

Он мог выдернуть руку — и вместе с ней мое сердце. Он мог не вынимать руку, а сделать ее материальной. Я бы тут же умерла.

— Нахадот, — предостерегающе проговорила Курруэ.

Сиэй подпрыгнул и подбежал ко мне — в глазах плескался страх.

— Пожалуйста, не убивай ее. Пожалуйста-пожалуйста!

— Она Арамери, плоть от плоти, — прошипел он над ухом.

Дыхание его леденило шею, и она пошла гусиной кожей.

— Такая же, как все они. Они все считают себя высшими существами. Мы сделали ее тем, кто она есть, Сиэй, и что? Она осмеливается отдавать нам приказы! Да у нее нет никакого права вынашивать душу моей сестры!

Торчащие из меня пальцы сжались, как когти, и я вдруг поняла, что он хочет разодрать в клочья вовсе не меня.

Твое тело привыкло к двум душам, сказала Чжаккарн. А если останется только одна, оно может не выдержать.

Осознав это, я — совершенно неожиданно для себя — расхохоталась.

— Ну так давай, сделай это. Убей меня!

Смеяться было трудновато — возможно, из-за того, что из легких торчала чужая рука.

— Я вот это вот пускать в себя не желала! Давай, попробуй! Выдери из меня чужую душу!

— Йейнэ! — Сиэй вцепился в меня. — Но ты же умрешь!

— А какая разница! Вы все равно хотите меня убить! Декарта, кстати, того же мнения — у него вообще все уже распланировано. Моя смерть назначена через неделю! А я — я просто хочу выбрать более достойную кончину. Разве это плохо? А?!

— Сейчас увидим, — прошипел Нахадот.

• Предыдущая
• 40/87
• Следующая