Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод) - Рэнд Айн - Страница 24

• Предыдущая
• 24/117
• Следующая

«Цель, — думала Дагни, рассматривая здание «Таггерта» в сумерках, — вот, что было для него главным; теперь моя цель в том, чтобы помочь этому зданию устоять; движение должно сохранить его прежним. Ведь покоится оно не на вбитых в гранит сваях — на локомотивах, пересекавших континент».

Дагни почувствовала смутную тревогу. Она вернулась из поездки в Нью-Джерси, на завод «Юнайтед Локомотив Уоркс», предпринятой, чтобы лично встретиться с президентом этой компании. Она ничего не добилась и так и не узнала причин задержки поставок, ей даже не назвали точный срок, когда будут поставлены необходимые ей дизельные локомотивы. Президент компании уделил беседе с ней два часа. Однако ответы не имели никакого отношения к ее вопросам. В его манере держаться странным образом сквозила некая снисходительная укоризна, словно бы Дагни проявляла предосудительную неблаговоспитанность, нарушая всем и каждому известные нормы пристойного поведения.

Проходя по заводу, она заметила огромный механизм, брошенный в углу двора. Некогда эта груда металла являлась прецизионным станком и подобных ему теперь нельзя было приобрести ни за какие деньги. Станок не был изношен; его сгноило пренебрежение, он был покрыт пятнами ржавчины и черной, грязной смазки. Дагни отвернулась, чтобы не видеть его. Зрелища подобного рода всегда повергали ее в бешенство. Причин этому Дагни не знала; они попросту не поддавались определению; она только понимала, что вопиет против несправедливости, и что реакция ее вызвана чем-то совсем иным, большим, чем просто очередной старый механизм.

Когда она вошла в свою приемную, люди уже разошлись, один только Эдди Уиллерс еще дожидался ее. По тому, как Эдди выглядел, и потому, что он немедленно, молча, направился следом за ней в кабинет, Дагни немедленно поняла — что-то случилось:

— Что произошло, Эдди?

— Макнамара кончился.

Она в недоумении вскинула брови:

— Как это «кончился»?

— Ушел от дел. Вышел в отставку. Закрыл свое дело.

— Макнамара, наш подрядчик?

— Да.

— Но это невозможно!

— Знаю.

— Что случилось? Почему?

— Никто понятия не имеет.

Задумчиво, неторопливыми движениями, она расстегнула пальто, села за стол и принялась стаскивать с рук перчатки. А потом сказала:

— Начни с начала, Эдди. Садись.

Он ответил ей спокойным голосом, но остался стоять:

— Я разговаривал с его главным инженером, по междугородному. Он позвонил нам из Кливленда, чтобы известить о случившемся. Слушай, что он сказал. Ничего больше ему не было известно.

— Ну, и?

— Макнамара закрыл свое дело и уехал.

— Куда?

— Ему это неизвестно. Как и всем остальным.

Дагни вдруг заметила, что все еще держится за два стянутых пальца левой перчатки, забыв снять ее до конца. Сорвав перчатку с руки, она бросила ее на стол.

Эдди проговорил:

— Он оставил за собой груду заключенных контрактов, тянущих на целое состояние. Список клиентов у него был расписан на три года вперед…

Она молчала, и Эдди негромко добавил:

— Если бы я мог понять, что происходит, мне не было бы страшно… Однако поступить таким образом, не имея на то никакой причины…

Дагни по-прежнему молчала, и он продолжил:

— Макнамара был лучшим подрядчиком во всей стране.

Они глядели друг на друга. Дагни хотелось сказать: «О, Боже, Эдди, о Боже!»

Но вместо этого она произнесла ровным голосом:

— Не беспокойся. Мы найдем другого подрядчика для линии Рио-Норте.

Свой кабинет Дагни оставила поздно. И, оказавшись на тротуаре, возле входа в здание, беспомощно посмотрела сначала налево, затем направо. Она вдруг почувствовала, что силы, желания, стремления разом исчезли — словно внутри нее остановился сломавшийся мотор.

Слабое свечение поднималось за спинами зданий к небу, отражая движение тысяч неведомых огней, электрическое дыхание города.

Ей захотелось отдохнуть. Отдохнуть, подумала Дагни, и развлечься.

Работа предоставляла Дагни все, что было ей нужно, все, чего она хотела. Но иногда, как и в этот вечер, она ощущала внезапную и странную пустоту, скорее, являвшуюся не пустотой, а молчанием и с отчаянием, а неподвижностью — словно бы ничто в ней не рушилось, но замерло на месте. И тогда приходило желание найти вне себя мгновение радости, оказаться пассивным созерцателем великого — будь то произведение чьих-то рук или просто зрелище. Ничего не созидать, думала она, но принимать; не начинать, но реагировать; не создавать, но восхищаться… только потом я смогу продолжить существование, ибо счастье — топливо для души.

Она всегда была — Дагни прищурилась и чуть улыбнулась с легкой горечью — источником и движителем собственного счастья. И сейчас она хотела ощутить на себе силу чужих достижений. Как людям на темных просторах прерии было приятно видеть пролетающие мимо освещенные вагоны поезда, ее достижения, знака ее могущества и ели, приносившего им новую бодрость посреди ночных просторов, так и она хотела в этот момент ощутить подобное чувство, пережить быстролетную встречу, помахать рукой и сказать: «Кто-то проехал мимо…»

Она неторопливо пошла, опустив руки в карманы… тень чуть сдвинутой на лоб шляпки прикрывала лицо. Окружавшие ее дома вздымались на такие высоты, что глаза не могли отыскать небо. Дагни подумала: раз на постройку этого города было потрачено столько сил, он должен и многое предлагать человеку.

Черная дыра прикрепленного над дверью в магазин громкоговорителя извергала звуки. Транслировали концерт симфонической музыки, исполнявшийся где-то в городе. Протяжный визг не имел формы, он был подобен разорванной в клочья плоти или ткани. В обрывках этих не было мелодии, гармонии и ритма, удерживавших их воедино. Если музыка изображает эмоции и притом эмоции, рожденные мыслью, то этот визг говорил об иррациональной беспомощности, об отречении человека от самого себя.

Дагни шла вперед. Она остановилась возле окна книжного магазина. В витрине высилась пирамида кирпичей в коричневато-фиолетовых переплетах с надписью «Коршун линяет». Роман столетия, вещал рекламный плакат. Исчерпывающее исследование природы жадности бизнесмена. Бесстрашное разоблачение порочности человека.

Она прошла мимо кинотеатра. За огнями его скрывалась половина квартала, а в воздухе пылало огромное фото с какими-то буквами. Снимок изображал улыбающуюся молодую женщину; при взгляде на нее немедленно становилось так тошно, словно ты видел ее много лет каждый день, а не впервые в жизни. Буквы гласили: «…в монументальной драме, дающей ответ на великую проблему: должна ли женщина признаваться в этом?»

Дагни прошла мимо дверей ночного клуба. Парочка на нетвердых ногах подходила к такси. Девица озиралась мутными глазами; вспотевшее лицо, горностаевое манто и прекрасное вечернее платье, соскользнувшее с плеча подобно халату какой-нибудь там домохозяйки и практически открывавшее грудь, говорили не о смелой откровенности, а о пьяном безразличии. Спутник поддерживал ее под белую руку; и на лице его значилось отнюдь не предвкушение романтического приключения, а явно проступала шкодливая мина мальчишки, марающего забор непристойными словами.

«И что же ты рассчитываешь здесь увидеть?» — вопрошала себя Дагни, продолжая путь. Так жили рядом с ней люди, такую форму принимали их души, их культура, их развлечения. Столько же лет она нигде не видела ничего другого?

Оказавшись на углу своей улицы, Дагни купила газету и повернула к дому.

Она занимала двухкомнатную квартиру на верхнем этаже небоскреба. Сходящиеся углом стекла окон гостиной превращали ее комнату в подобие движущегося корабля, преобразуя городские огни в фосфоресцирующие искорки на черных, сотканных из стали и камня волнах. Она включила лампу, и длинные треугольники света упали на нагие стены; геометрический их узор нарушали лишь несколько угловатых предметов меблировки.

Дагни остановилась посреди комнаты, одна между небом и городом.

• Предыдущая
• 24/117
• Следующая