Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод) - Рэнд Айн - Страница 26

• Предыдущая
• 26/111
• Следующая

Сделав зло условием выживания, вы не можете ожидать, что люди останутся хорошими. Не ожидайте от них того, что они останутся нравственными и пожертвуют жизнями, чтобы стать пищей для безнравственных. Не ожидайте, что они будут создавать, когда производство наказывается, а грабеж вознаграждается. Не спрашивайте, кто разрушил сей мир. Это вы его разрушили.

Вас окружают величайшие достижения высочайшей производящей цивилизации, а вы удивляетесь, почему она рассыпается в прах вокруг вас, если вы проклинаете ее жизнь и кровь — деньги. Вы смотрите поверх денег, как это делали до вас дикари, и недоумеваете, почему джунгли наступают на ваши города. На протяжении всей истории человечества деньги всегда крали грабители всех сортов, их имена изменялись, но метод оставался прежним: захватывать богатство силой и держать производителей связанными, униженными, бесславными, бесправными. Эта ваша фраза о том, что деньги — зло, которую вы так церемонно и многозначительно произносите, пришла к нам из времен, когда богатство создавалось руками рабов, повторявших движения, некогда изобретенные чьим-то умом и столетиями оставшиеся неизменными. Когда производство управляется силой, а богатство добывается завоеваниями, возможности для конкуренции минимальные. И все же, сквозь все столетия стагнации и голода люди возносили грабителей, как аристократов меча, аристократов по рождению, аристократов письменного стола, и презирали производителей, рабов, торгашей и лавочников, фабрикантов.

К вящей славе человечества существует первая и единственная за всю историю страна денег — и у меня нет выше и почтеннее дани, которую я отдаю Америке: это страна разума, справедливости, свободы, производства, достижений. Впервые разум человеческий и деньги освобождены, и нет уже состояний, добытых завоеваниями, но есть только состояния заработанные, и вместо меченосцев и рабов появился настоящий создатель богатства, величайший работник, высочайший тип человека — человек, который сделал себя сам — американский промышленник.

Если вы попросите меня назвать важнейшую отличительную черту американцев, я изберу — потому что он включает все прочие — тот факт, что они — люди, создавшие выражение «делать деньги». Ни один другой язык или нация никогда не использовали это словосочетание. Люди всегда думали о богатстве как о постоянном количестве, его захватывали, выпрашивали, наследовали, делили, грабили или получали за счет преимущества. Американцы были первыми, кто поняли, что богатство дулжно создавать. Слова «делать деньги» содержат квинтэссенцию человеческой морали.

И все-таки за эти слова американцев осуждают загнивающие культуры континентов-грабителей. Сейчас кредо грабителей заставляет вас защищать ваши высочайшие достижения как позорное клеймо, ваше процветание как вину, самых великих ваших людей, промышленников, как мерзавцев, а ваши великолепные заводы как продукт и собственность мускульного труда, труда подневольных, управляемых кнутом рабов, как те, что строили египетские пирамиды. Этим подлецы, которые с самодовольной ухмылкой заявляют, что не видят разницы между властью доллара и властью кнута, следовало бы испытать ее на собственной шкуре. Я думаю, так и случится.

Если вы не откроете для себя той истины, что деньги — корень все доброго, что есть в мире, вы придете к собственному разрушению. Когда деньги станут инструментом отношений между людьми, человек станет инструментом человека. Выбирайте: кровь, кнут и оружие или доллары, другого не дано, и ваше время истекает.

Франсиско не смотрел на Риардена, пока говорил, но в тот момент, когда он закончил, его глаза взглянули на него в упор. Хэнк стоял молча, не видя ничего, кроме Франсиско, окруженного сердитыми людьми.

Некоторые люди слушали его, но сейчас поспешили уйти. Были и те, кто восклицал: «Это ужасно!» или «Это неправда!» и «Какие порочные и самовлюбленные заявления!» громко и в то же время осторожно, словно хотели, чтобы их услышали стоящие рядом, но надеялись, что их не услышит Франсиско.

— Сеньор д’Анкония, — заявила женщина с серьгами, — я с вами не согласна!

— Если вы сможете опровергнуть хоть одно из моих заявлений, мадам, я с благодарностью вас выслушаю.

— О, я не могу вас опровергнуть. У меня нет ответов, мой разум устроен не так, и я не вижу в ваших словах правоты, поэтому знаю, что вы не правы.

— Откуда вам это известно?

— Я это чувствую. Я руководствуюсь не умом, а сердцем. Вы, должно быть, сильны в логике, но совершенно бессердечны.

— Мадам, когда мы видим вокруг людей, умирающих с голоду, ваше сердце ничем не поможет. А я достаточно бессердечен и скажу, что если вы воскликнете: «Я этого не знала!», вам этого никогда не простят.

Женщина пошла прочь, тряся щеками и бормоча дрожащим голосом:

— Что за нелепые разговоры для вечеринки!

Осанистый мужчина с глазами навыкате громко произнес тоном натужного веселья, предполагающего, что его слова не воспримут как неприятные:

— Если вы действительно так относитесь к деньгах, сеньор, я очень рад тому, что обладаю значительным пакетом акций «Д’Анкония Коппер».

— Рекомендую вам подумать хорошенько, — угрюмо ответил Франсиско.

Риарден рванулся к нему, и Франсиско, который, казалось, и не глядел в его сторону, сразу двинулся ему навстречу, словно окружающих не существовало вовсе.

— Привет, — улыбаясь, сказал Риарден, просто и легко, как другу детства.

Он увидел, как его улыбка отразилась на лице Франсиско.

— Привет.

— Я хочу поговорить с тобой.

— А с кем, ты думаешь, я говорил последние четверть часа?

Риарден засмеялся.

— Я и не думал, что ты меня заметил.

— Заметил, когда вошел, что ты — один из двоих в этом зале, которые рады меня видеть.

— Не слишком ли ты самоуверен?

— Нет, я благодарный.

— А кто второй рад тебя видеть?

— Женщина, — пожав плечами, легко ответил Франсиско.

Риарден заметил, что Франсиско так естественно увел его от группы людей, стоявших у балюстрады, что никто из них и не догадался, что это сделано намеренно.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — начал Франсиско. — Не нужно было тебе приходить на этот прием.

— Почему?

— Могу я узнать, что заставило тебя придти?

— Моя жена горела желанием принять приглашение.

— Прости, возможно, это прозвучит грубовато, но было бы гораздо более пристойно и менее опасно, если бы она попросила тебя взять ее в тур по публичным домам.

— О какой опасности ты говоришь?

— Мистер Риарден, вы не знаете, каким образом здешняя публика делает бизнес, и как она истолкует ваше присутствие здесь. Это по вашим, а не по их правилам воспользоваться гостеприимством значит проявить добрую волю, признать, что вы и хозяин находитесь в цивилизованных отношениях. Не бросайте им таких кусков.

— Тогда почему ты сюда пришел?

Франсиско весело пожал плечами.

— То, что делаю я, ничего не значит. Я просто завсегдатай вечеринок.

— И что ты делаешь на этой вечеринке?

— Подыскиваю добычу.

— Нашел?

Франсиско неожиданно посерьезнел и ответил серьезно, почти торжественно:

— Да, и, думаю, она будет моим самым блестящим триумфом.

У Риардена непроизвольно вырвались гневные слова, в них звучал не упрек, а, скорее, отчаянье:

— Как ты можешь растрачивать себя на такое?

Легкая тень улыбки, словно отдаленный огонек, зажглась во взгляде Франсиско, когда он спросил:

— Не хотите ли вы признаться в том, что вас это заботит?

— Ты услышишь признания и похуже, если они тебе нужны. До того как я с тобой познакомился, я недоумевал, как ты можешь пускать на ветер такое большое состояние. Теперь стало хуже, потому что я не могу презирать тебя, как прежде, а вопрос стоит пострашнее: как ты можешь тратить впустую свой мозг?

— Не думаю, что прямо сейчас я трачу его впустую.

— Не знаю, что в жизни ты хоть немного ценишь, но хочу сказать тебе то, что не говорил никому. Помнишь, когда я с тобой познакомился, ты заявил, что хочешь отплатить мне добром?

• Предыдущая
• 26/111
• Следующая