Докричаться до мира - Демченко Оксана Б. - Страница 2

• Предыдущая
• 2/126
• Следующая

Помехи второлуния велики, обруч мучительно давит на лоб, но и Вечным в отмеченное шумом время за ним не уследить, уже проверено. Именно он додумался: все второлуние хозяева слепы и глухи. Это единственное, что позволяет мириться с мерзкой зеленоватой бледностью света и трескучим шелестом звучания самой холодной спутницы мертвого мира, проникающим в сознание через обруч Вечных. Когда луна тяжело нависает над горизонтом, пески пыльно вылинивают и блекнут, наливаясь неровным пульсирующим светом.

Второлуние не любил и не любит ни один волвек – тревожное время, смутное и невнятное. Плоский свод блеклого неба давит на спину, угрожает, вздыбливает шипастый загривок, заставляет до предела выпускать когти, словно сама земля может вдруг встать на ребро и сбросить в холодную пустоту небрежного и невнимательного к ее дурному настроению путника. Так никогда не случалось, и причин нервничать нет, – как нет и покоя. Впрочем, сегодня последний день второго восьмика в этом облике, завтра домой.

Прозрачные глаза на миг вспыхнули теплым золотом. Всю прежнюю жизнь – почти три восьмика лет до того памятного дня – он оставался безразличен к месту обитания. В любом облике волвек для Вечных лишь вещь, с рождения сросшаяся с обручем контроля на лбу, послушная и неодушевленная. Он из стабильной серии «йялл» (так они говорили), и он отменно здоров, силен и хорош по данным тестов. Поэтому все еще жив, хотя обычные для «разведения породы» два щенка уже, наверняка, получены, нестабильных и просто слабых одногодков давно забрали вниз, на уровни, откуда никто прежде не приходил назад. А вот «йялл-2’7» продолжает жить, он по-прежнему интересен хозяевам.

Было время, он бунтовал, искал выход, ненавидел, отказывался от пищи. Давно, когда он еще не знал, что выхода из купола нет и быть не может.

Понять внутреннее устройство стаи Вечные не могут, но вожаков отличают, весь первый восьмик в иерархии стаи у них на особом учете. Самые чуткие, умные и сильные, хранящие память и работающие над новым знанием. Для хозяев, впрочем, вариант разделения попроще: умеренно агрессивные, отдающие команды, занимающие лучшие места и явно «доминантные» (есть у Вечных такое слово). Признаки отнесения к вожакам известны, и волвеки дают возможность себя отчетливо классифицировать. Это почти игра – кто кого обучит. Едва ли хозяева наверняка знают, что он – именно Третий, и точно не понимают, что это означает.

Он – один из вожаков, и потому бунты ему прощали, самостоятельность и дерзость допустимы для его породы, так они считают. Это тоже игра: кое-что можно простить, а за другое – наказать. Или даже хуже. Ему однажды показали, что там, за кромкой купола, для него нет ни свободы, ни жизни. Выбросили, столкнув со скользкого металла опускающейся двери ползучего загона: двуногого, голого и разом оледеневшего от холода. И Третий корчился, не в силах вздохнуть, отравленный и жалкий. Защитная реакция организма на опасные внешние условия стремилась запустить трансформацию. Это недавняя новая способность – менять облик бессознательно, для спасения жизни. Ведь волком он в пустыне жить может достаточно долго, но он сопротивлялся из последних сил, отчаянно цепляясь за обрывки сознания. Вечные уверены, что для смены облика необходим изобретенный ими специальный волчий сок. И это их заблуждение должно оставаться незыблемым, оно дает волвекам дополнительный шанс. Особенно потом, когда стая накопит знания и займется хозяевами всерьез.

А Вечные, с головой одетые в странные вторые шкуры, здоровые и бодрые, смотрели и смеялись. Потом подцепили крюком, разрывая спину и ребра, втащили назад, под купол.

Больно, унизительно, безнадежно. Отметина так и осталась, зарастала она очень трудно, много хуже прочих.

Вне купола воздух разрежен и ядовит, он запомнил навсегда. Сжался в комок на дне повозки, привычно закрывая голову от ударов. Они, впрочем, чаще целили в свежую рану на спине: помни, ты ничто, ты целиком наш.

Мучительнее крюка, яда и бессилия тогда оказался свернувшийся до крошечных размеров мир их полного господства. Он лежал, задыхался от боли осознания: все бесполезно, потому что безвыходно. Пригоден для жизни только купол, а в куполе – Вечные, одолеть которых невозможно. Они копошатся шепотком в сознании, отслеживая его действия. Они обручем давят на череп с первого мгновения, когда он себя осознал. Они могут приказать без слов – и тело подчинится им, а не ему. Хозяева способны наказать болью, поощрить еще более мерзким тупым удовольствием. Когда он отказался есть, они заставили тело вопреки его разуму жрать до рвоты и снова смеялись – они находят корчи своих вещей забавными.

А «вещи» учились и ждали своего дня.

Загон он назвал домом, когда получил полвосьмика лет назад новую самку. Прежних сейчас и не вспомнить – после особого сорта волчьего сока, которым поили, и не такое забывается, да и были они обычные. Из дикой породы – «низшие» – как говорили хозяева. Женщин среди «стабильных» почему-то не рождалось и, кажется, это устраивало Вечных. Волчицы, изредка приводимые в стаю, не в счет – совсем бессознательные, глухие к голосу и прикосновению чутья, глупые, контролируемые обручем в каждом действии, пахнущие зверем, примитивные.

А новая – из резерва, так пояснил Вечный своему сменщику, вталкивая девочку в загон. Ее привели на поводке, – зареванную, тихую после их уколов, и невозможно маленькую, почти на две головы ниже него. Он сперва удивленно приметил пару свежих швов – на виске и шее. И, конечно, отсутствие обруча. А еще увидал забавный густой мех, совсем как у хозяев, но гораздо длиннее, на голове малышки. У него в двуногом облике такого нет, у хозяев есть и вроде бы зовется – «волосы». Удивительные. Третий чуть поворачивал голову, ловя их меняющийся непрерывно оттенок. Как лунная рассветная радуга. «Радуга» – слово из чужого и прекрасного мира, тогда он еще не знал его, такого замечательного и приятного. Единственного в языке людей, сполна соответствующего волчьему зрению. Как-то, еще совершенным щенком, он нашел местечко близ кромки купола, где из глубокой трещины пустыня выдыхает пар. Сам нашел, потом показал Первому. Вожак позвал стаю. Они сидели и смотрели, шалея от красоты танцующих бликов. Через час примчались Вечные и взялись разбираться в «аномальном поведении подопытных». Им потребовался огроменного размера прибор, чтобы рассмотреть радугу. Без него, говорили, там – «неприметный белесый туман». Слепые уродцы.

Небось и эти волосы считают белесыми. Разглядывая малышку, Третий вздохнул, снова чуть переместился. Заставил себя прекратить пялиться на красоту – и изучать важное. Сразу осознал, что у странной малышки нет второго, волчьего, облика.

Вечный грубо полез в его голову, приказывая беречь самку.

Вообще-то Третий, как и все называемые «стабильными», давно освоил речь. Ее значение собирали и наполняли пониманием смысла по крохам такие, как он, – вожаки, – много поколений, передавая знания изустно и от сознания к сознанию. Освоили со временем порог чувствительности приборов Вечных, ниже которого звук слышит только волвек, и научились разговаривать неприметно для хозяев. Они многому научились. Стая – единый организм, целиком она может куда больше, чем любой в отдельности волвек. Вожак вожаков – Первый – умеет полнее всех собирать опыт и изучать его. Лучшие из таких некогда научились считывать образы из сознания Вечных – и дело пошло. Сперва они узнали самые простые звуки и собрали в слова, выучились строить их в ряд. Потом выведали более сложные, освоили счет. Третий знал семь из восьми слов в речи хозяев. Понимал – шесть. «Прибор», «импульс» и подобные им – пока оставались знакомыми наборами звуков. Приборы были разные, он их видел и осознавал, но из ряда прочих не смог бы выделить, а тем более – правильно использовать. Этому научатся другие, после него. Всему свое время. За память и речь в стае отвечает всегда Второй, воспитатель. Во многих случаях для младших он важнее Первого – советчика и слушателя.

У волвеков, благодаря усилиям вожаков, три признанных способа общения. Примитивный – жестами, рыком и движением, – принятый в «стае», ведомый хозяевам. Основной – мысленный, чтобы делиться эмоциями и картинами, окликать и командовать. И, наконец, словесный, перенятый у самих хозяев, но используемый лишь с большой осторожностью или в глухое второлуние. О двух последних хозяева практически ничего толком не знают, кто им станет сообщать такое? А уж найти в загонах места, где их не слышат вездесущие уши и не видят механические глаза, вовсе просто – до тех пор, пока волков считают тупыми зверями, конечно.

• Предыдущая
• 2/126
• Следующая