Пандемониум - Оливер Лорен - Страница 24

• Предыдущая
• 24/65
• Следующая

— Немного хлеба. И еще немного орехов. Я все съел. — Джулиан отводит глаза. — Я не знал, когда ты придешь в себя.

— Все нормально, — Я встаю на ноги и начинаю обследовать стены в надежде обнаружить какую-нибудь трещину, щель, хоть что-то, что поможет нам выбраться на волю, — Я бы так же поступила.

Еда, вода, камера под землей. Таковы факты. То, что камера под землей, можно понять по плесени под потолком, такая же постоянно вырастала у нас в подземном убежище в хоумстиде.

Это означает, что мы похоронены.

Но если бы они хотели нас убить, уже давно бы убили. Факт.

И все-таки это не утешает. Если стервятники нас до сих пор не убили, это означает, что они планируют для нас что-то похуже смерти.

— Что ты помнишь? — спрашиваю я.

— Что?

— Что ты помнишь? Об атаке в начале митинга. Шум, запахи, как все происходило?

Я смотрю в глаза Джулиану, он не выдерживает и отворачивается. Естественно, его ведь столько лет дрессировали. Три правила безопасности: дистанция, уклонение от контакта, бесстрастие. Мне хочется напомнить ему о том, что в визуальном контакте с исцеленными нет ничего противозаконного, но как-то глупо рассуждать о том, что можно или нельзя, в таком месте.

Джулиан, наверное, не в состоянии признать то, что с ним происходит. Поэтому он такой спокойный.

Джулиан вздыхает и проводит рукой по волосам.

— Я ничего не помню.

— А ты постарайся.

Джулиан встряхивает головой, как будто пытается восстановить память, снова облокачивается на стену и смотрит в потолок.

— На митинге появились заразные…

Когда он произносит слово «заразные», я непроизвольно морщусь. Мне приходится прикусить губу, чтобы не поправить его и не сказать, что это были стервятники, а никакие не заразные. Это не одно и то же.

— Продолжай.

Я иду по периметру камеры и ощупываю бетонные стены. Сама не знаю, что я надеюсь найти. Мы в ловушке — все ясно и понятно. Но у меня такое ощущение, что Джулиану будет легче рассказывать, если я не буду на него смотреть.

— Билл и Тони, это мои телохранители, схватили меня и потащили к входу в метро. Мы заранее спланировали этот путь отхода. На случай, если что-то пойдет не так. Мы должны были уходить по туннелям, а потом встретиться с отцом, — На слове «отец» Джулиан запинается, потом откашливается и продолжает: — В туннеле было темно. Тони пошел за фонариками. Он их заранее приготовил. Потом мы услышали… услышали, как он закричал, и — такой звук… треск, как орех раскололи.

Джулиан тяжело сглатывает. На секунду мне становится его жаль. Он много пережил, и в короткий срок. Но я напоминаю себе о том, что это он и его отец виновны в том, что существуют стервятники, это они сделали все, чтобы стервятники появились на свет. АБД и подобные ей организации вытоптали, вытравили, вытолкали из нашего мира все чувства. Они, чтобы избежать прорыва, заткнули гейзер.

Но давление неминуемо нарастает, и взрыва не избежать.

— Тогда Билл пошел вперед, чтобы убедиться, что с Тони все в порядке. Я остался ждать. А потом… потом кто-то схватил меня сзади за горло и начал душить. У меня перед глазами все поплыло. Я видел, как ко мне кто-то подходит, но лица не смог разглядеть. А потом он меня ударил, — Джулиан показывает на свой нос и на рубашку, — Я отключился. Очнулся здесь. С тобой.

Я закончила осмотр стен камеры, но не могу заставить себя сесть и все хожу взад-вперед и смотрю в пол.

— Больше ничего не помнишь? Никаких звуков или запахов?

— Нет.

— Кто-нибудь что-нибудь говорил? К тебе никто не обращался по имени?

Джулиан некоторое время молчит, а потом говорит:

— Нет.

Я не уверена, правду он говорит или врет, но давить на него не хочу. На меня вдруг наваливается дикая усталость, боль возвращается и снова разрывается в голове маленькими цветными фейерверками. Я тяжело опускаюсь на пол и подтягиваю колени к груди.

— И что дальше? — спрашивает Джулиан.

Я слышу в его голосе нотки отчаяния. Он боится, но старается побороть страх.

Я прислоняюсь к стене и закрываю глаза.

— Дальше мы будем ждать.

Понять, который теперь час и вообще день или ночь, невозможно. Электрическая лампочка высоко под потолком освещает все ровным белым светом. Проходят часы. Ну, хоть Джулиан не болтун и умеет вести себя тихо. Он сидит на своей койке, и если я не смотрю на него, то чувствую, что он смотрит на меня. Скорее всего, Джулиан впервые в жизни так долго находится наедине с девушкой своего возраста. Я чувствую на себе его взгляд, он рассматривает мои волосы, мои ноги, руки, как будто я — какое-то редкое животное в зоопарке. Мне даже хочется снова надеть куртку, чтобы как-то прикрыться, но в камере слишком жарко, и я остаюсь как есть.

В какой-то момент Джулиан спрашивает:

— Ты когда прошла процедуру?

— В ноябре, — автоматически отвечаю я.

Но сама все время прокручиваю в голове два вопроса: «Зачем нас сюда посадили?» и «Почему оставили в живых?».

Почему Джулиана, я могу понять. Он представляет определенную ценность. Они могут потребовать за него выкуп. Но я никакой ценности не представляю. И это меня очень нервирует.

— Больно было? — спрашивает Джулиан.

Я смотрю ему в глаза, и снова меня поражает, какие они ясные, как чистая речная вода с оттенком фиолетового и темно-синего.

— Не очень, — вру я в ответ.

— Ненавижу больницы, — говорит Джулиан и отводит взгляд. — Лаборатории, ученые, доктора. Все это.

На несколько секунд между нами повисает тишина.

— А ты разве ко всему этому не привык? — спрашиваю я, потому что мне действительно интересно.

Джулиан искоса смотрит на меня, у него слегка приподнимается уголок рта — намек на улыбку.

— Я думаю, есть вещи, к которым невозможно привыкнуть, — говорит он.

Вдруг, сама не знаю почему, я вспоминаю Алекса, и у меня сжимается желудок.

— Да, наверное.

Позже тишину нарушает какой-то новый звук. Я лежала на койке, чтобы зря не тратить силы, но теперь сажусь.

— Что такое? — спрашивает Джулиан, но я поднимаю руку и заставляю его замолчать.

Шаги за дверью. Приближаются. Потом скрип металлических петель — это открывается дверца внизу на двери.

Чтобы хоть мельком увидеть того, кто нас здесь держит, я ныряю с кровати на пол и больно приземляюсь на правое плечо. В ту же секунду в камеру по полу с дребезжанием въезжает поднос, и дверца захлопывается. Я сажусь на пол и тру плечо.

— Черт!

На тарелке лежат два толстых куска хлеба и несколько жгутов вяленого мяса. Плюс к этому нам выдали металлическую флягу с водой. Совсем не плохо, если сравнивать с тем, что мне приходилось есть в Дикой местности.

— Увидела что-нибудь? — спрашивает Джулиан.

Я только трясу головой.

— Ну, если бы и увидела, нам бы вряд ли это помогло.

Джулиан колеблется секунду, а потом соскальзывает с койки и присоединяется ко мне на полу.

— Информация лишней не бывает, — говорю я, немного резче, чем следовало.

Еще одно правило Рейвэн. Джулиану, естественно, этого не понять. Такие люди, как он, не желают знать, думать, делать выбор. Это основа их существования.

Мы одновременно тянемся к фляге, наши пальцы соприкасаются, и Джулиан отдергивает руку, как будто обжегся.

— Пей, — говорю я.

— Ты первая, — возражает он.

Я беру флягу и пью мелкими глотками, а сама наблюдаю за Джулианом. Он рвет хлеб на кусочки, не трудно догадаться, что хочет, чтобы хватило надольше. Наверное, проголодался.

— Возьми мой хлеб, — говорю я.

Даже не знаю, почему решила с ним поделиться. Это не умно. Чтобы вырваться отсюда, мне потребуется вся моя энергия.

Джулиан удивленно смотрит на меня. Странно, волосы у него пшеничные, глаза синие, а ресницы густые и черные.

— Ты уверена?

— Забирай, — говорю я и чуть не добавляю: «Пока не передумала».

Второй кусок Джулиан ест жадно, держит двумя руками. Когда с хлебом покончено, я протягиваю ему флягу, он берет ее, но ко рту подносить не торопится.

• Предыдущая
• 24/65
• Следующая