Диверсанты Второй мировой - Абрамов Евгений Петрович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/71
• Следующая

За Орлом открылись поля сражений на Курской дуге. Мы проезжали их к вечеру. Всюду, насколько хватал глаз, залитые, как кровью, багровым светом заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей — навсегда застывшие «тигры», «пантеры» и «фердинанды» вперемешку с родными нашими «тридцатьчетверками»…

На следующий день прибыли в Харьков.

Еще в Москве я думал о том, что ждет меня в городе. И чем ближе подъезжали, тем сильнее становилось волнение. Переживания, связанные с минированием Харькова и его окрестностей, все прежние, давно, казалось бы, забытые тревоги ожили, овладели всем существом…

Силуэт города изменился: на фоне заката я не увидел многих фабричных труб. Первые разрушенные постройки уже появились в предместье. Разрушенные дома, напрочь выгоревшие коробки зданий попадались и в городе. На улицах зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое-где валялись на земле, опутанные оборванными проводами. Разбитые тротуары, витрины без стекол, растоптанные скверы, сломанные или обгоревшие деревья — все говорило, что бои здесь шли совсем недавно. И все же многие здания стояли невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе врага, об отходе, на который он не рассчитывал.

Наутро я поехал в Харьковский горком, чтобы представиться, сообщить об имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по пути завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими глазами увидеть, что стало с особняком, числившимся под номером 17.

Улица Дзержинского пострадала не сильно. Лишь на месте памятного по сорок первому году особняка зияла огромная продолговатая, наполненная водой яма. Вокруг ямы — бело-розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных глыб, сплющенная глыбами легковая машина, обугленные, расплющенные стволы умерших каштанов.

В соседнем доме (на эмалированной жестяной табличке сохранился номер 15) я нашел свидетельниц случившегося в ночь на 14 ноября сорок первого года. Это были мать и дочь — Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна Беренда. Они рассказали, что после октябрьских праздников в доме 17 поселился фашистский генерал, вроде самый большой вражеский начальник. А неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного толчка и грома. За окном горело, стучало, словно с неба камни падали, из рухнувшего поставца раскатилась, разлетелась на куски и осколки посуда.

Женщины выскочили во двор. Особняк словно сквозь землю провалился. Над тем местом, где он стоял, и над садом, в слабом свете начинавшегося пожара, висела туча пыли. Пахло гарью и кислым. На досках забора и на соседской крыше что-то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки рояля, а на забор — клочья обмундирования… Взвыла сирена, примчались фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить-то они потушили, но никого из своих, которые в особняке находились, видно, не нашли, хотя рылись в обломках дня два…

Это были первые сведения о последствиях взрыва установленной в доме № 17 радиомины.

С улицы Дзержинского я добрался до горкома, обо всем там договорился и выехал в штаб Степного фронта: в ЦК КП(б)У мне поручили найти среди пленных кого-либо из вражеских саперов, которые принимали участие в минировании города. Во фронтовом управлении СМЕРШа имелось немало интересных документов, захваченных при бегстве гитлеровцев из Харькова. Тут я заручился и обещанием помочь в поисках саперов среди пленных.

Прошло три или четыре дня. Разместившись в двух домах, оперативная группа работала, обследуя здания, предназначенные для правительственных учреждений Украины, и другие объекты. Мин мы не обнаружили. Сначала это настораживало, а потом даже удивлять перестало: враг явно не предпринял усилий, чтобы ответить на удар, полученный от советских минеров в сорок первом году. Не до минирования было фашистским «сверхчеловекам», думали только о том, как шкуру спасти!

На третий или на четвертый день разыскал посланный из горкома партии товарищ: звонили из штаба фронта, просили приехать, у них для меня сюрприз: встреча с немецким «коллегой». «Сюрпризом» оказался немецкий капитан Карл Гейден, служивший в саперных частях, прибывший в Харьков с 68-й пехотной дивизией генерал-майора Георга фон Брауна и непосредственно занимавшийся разминированием дома № 17 по улице Дзержинского.

В комнату, где я ожидал пленного, ввели долговязого, сухопарого человека в измятом кителе без погон и нарукавных нашивок, в растоптанных сапогах с широкими голенищами. Усталое лицо, рыжеватые, с проседью волосы, рыжеватая щетина на впалых щеках.

Я предложил пленному сесть. Он опустился на указанный табурет, скользнул по мне взглядом и опустил глаза на сцепленные руки. Он не знал, конечно, с кем предстоит разговаривать, а может быть, ему уже безразлично было, с кем.

Я разглядывал вражеского офицера, который два года назад стал волею судьбы моим соперником в искусстве минно-подрывного дела и от которого два года назад в очень большой степени зависели не только моя репутация, но и мое будущее. Вид, что и говорить, унылый. А ведь два года назад Карл Гейден наверняка не опускал глаз перед русскими! Два года назад такие, как он, входили в Харьков фертами, им сам черт был не брат!

Победителем подъехал к Харькову и пятидесятичетырехлетний генерал-майор фон Браун, назначенный начальником гарнизона «второй столицы Украины».

Наверное, счастлив был. Еще бы! Фортуна сначала ему долго не улыбалась: в Первую мировую войну карьеры не сделал, до тысяча девятьсот тридцать четвертого года, до сорока семи лет, тянул служебную лямку в чине майора, и лишь с приходом к власти нацистов впереди что-то забрезжило: сначала сделали подполковником, а в 1939-м, за участие в интервенции в Испании полковником.

И вот теперь, 1 ноября, фюрер присвоил ему звание генерал-лейтенанта, сделал хозяином советского города! Колоссаль! Война вот-вот завершится полной победой, он, Георг фон Браун, останется жив-здоров и сможет наконец насладиться плодами триумфа! Надо полагать, в Харькове он останется надолго: в России дел хватит!

Необходимо пояснить: не отличаясь полководческими талантами, Георг фон Браун обладал талантом, который ценился гитлеровской кликой особенно высоко: талантом палача. Никто из немецко-фашистских генералов, служивших в 6-й полевой армии, не исполнял так ревностно приказ командующего армией фон Рейтенау от 10 октября, как Браун. А в приказе Рейтенау говорилось: «Борьба против противника в прифронтовом тылу ведется еще недостаточно серьезно. Вероломных и жестоких партизан и дегенеративных женщин все еще продолжают брать в плен. С фанатиками и бродягами, одетыми в полувоенную форму или полностью в гражданском платье, возятся, как с порядочными солдатами… Если в тылу армии будут обнаружены партизаны, взявшиеся за оружие, против них будут применены жестокие меры. Они будут применяться также по отношению к той части мужского населения, которая могла бы предотвратить предполагавшиеся налеты или вовремя сообщить о них».

Выполняя процитированный приказ, фон Браун сначала создал в 68-й пехотной дивизии специальное подразделение для «борьбы с партизанами», а потом и пехотные полки превратил в карательные. Захват Харькова генерал ознаменовал тем, что на балконах домов главных улиц повесил мужчин и женщин, заподозренных в принадлежности к Коммунистической партии.

Днем 28 октября в Харькове подорвался на мине замедленного действия фашистский генерал-лейтенант артиллерии Вернекер. Мины взрывались и на дорогах, и на железнодорожных станциях, и на аэродромах, и в зданиях. Браун неистовствовал, но мины взрывались.

Палач побоялся въехать в город, поселился в плохоньком домишке на окраине, где туалета не было, приходилось в непогоду бегать под охраной в дощатый щелястый нужник. Честь и самолюбие «их превосходительства» подвергались унижению и осмеянию, и фон Браун требовал без промедления найти хороший дом, разминировать, устроить там его резиденцию.

• Предыдущая
• 23/71
• Следующая