Смерть в рассрочку - Сопельняк Борис Николаевич - Страница 73

— Мы этого допустить не можем! — жестко сказал Сталин. — Помочь англо-американским войскам — наш долг. И союзнический, и человеческий! Да и с точки зрения политической не так уж плохо иметь в должниках Рузвельта и Черчилля, — усмехнулся он в усы. — Как дела на Висле? Когда можем начать наступление? Сколько немецких дивизий можем оттянуть на себя с Западного фронта? — снова остановился он около Антонова.

— В соответствии с директивой, мы планировали начать двадцатого января. Войска измотаны. Надо подтянуть резервы, подвезти боеприпасы… Да и погода не для наступления — аэродромы раскисли, полнейшее бездорожье, туманы, снегопады.

— Все это лирика! Туманы, снегопады… Будто их не было раньше?! В какие морозы громили врага под Москвой! А под Корсунь-Шевченковским! Вот вам новый срок, товарищ Антонов: начнем… двенадцатого, — заглянул он в календарь. — На восемь дней раньше запланированного. Но удар должен быть серьезным! Таким серьезным, чтобы союзникам сразу стало легче.

— Сводки с фронта все тревожнее, — обращается он к собравшимся за столом. — Наши войска катятся назад. Правда, удалось вызволить из окружения 101-ю дивизию, но это отнюдь не стратегический успех. Потери чудовищны. В войсках паника. Остановить немцев нет никакой возможности. Поэтому вся надежда на русских. Да-да! — повысил он голос. — Спасти нас может только хорошее наступление на Восточном фронте. Президент уже обратился с такой просьбой к Сталину. Как он отреагирует на эту просьбу, одному Богу ведомо. Но если он не согласится, если найдет хоть какой-то повод оттянуть удар, нас сбросят в Ла-Манш! Надеюсь, не нужно объяснять, что на этом этапе мы должны быть максимально предупредительны, и во всем, я подчеркиваю, во всем проявлять добрую волю. Генерал Брайэн, как продвигается затея с вашей… взяткой? Этот козырь сейчас очень бы пригодился.

— Все идет по плану, — поднялся Брайэн. — Утечка информации организована, пленные митингуют, усиленно изучают немецкий…

— Иначе говоря, делают все возможное, чтобы сойти за немцев и остаться в Штатах? А есть среди них заведомые преступники, разумеется, с точки зрения советских законов?

— Да, сэр, есть. И немало. Я говорю о тех, кто взял в руки немецкое оружие.

— Или лопату. То есть работал на немцев.

— Этих еще больше. Они были вынуждены. Иначе — смерть.

— В этом пусть разбираются русские. Итак, к концу месяца должна быть готова первая партия. Отправим их из Сан-Франциско. Сегодня же дам шифровку, чтобы русские прислали свой пароход — наш могут встретить японцы. Думаю, что тысяч десять пароход примет… А теперь самое главное. Не для записи. И не для разглашения. Сталин хочет получить тех, кто не прочь остаться в Штатах. Так вот, эти люди должны быть в Сан-Франциско. Как вы их доставите, не мое дело. Помните об Арденнах! — жестко закончил он.

На открытых площадках, в бараках и палатках возбужденные группы пленных. Из динамиков несется то «Катюша», то «Утомленное солнце», то старинные романсы.

— Да немец я, немец, — убеждает американского офицера знакомый нам морячок. — Сука буду, немец! — сверкнул он золотой коронкой. — Только батя это скрывал. Боялся, что загребут. Потому и шпрехать меня не учил.

— И как вам не стыдно! — возмущается человек в очках. — Вы же предаете себя, своих родителей, Родину! Объявлять себя немцем, злейшим врагом русских?! Как вы можете? И ради чего?

— Ради того, чтобы не гнить в лагерях! Ты думаешь, нас отпустят по домам? Черта с два!

— А куда же нас? — обезоруживающе улыбнулся человек в очках. — Кому мы нужны? Ну, попал я в плен. Ну, работал на танковом заводе. Так что с того? Думаю, что и немцы, попавшие к нашим, тоже не сидят без дела.

— Тьфу! — не выдержал морячок. — Очкарик, ты и есть очкарик! Ты же враг народа. Ты укреплял военную мощь врага. Эти танки потом давили наших. То есть ваших, — поправился он. — А мы, немцы…

— Да брось ты долдонить, — смачно затянулся жилистый мужичок. — Немец, немец… Какой ты немец? Вот я — другое дело.

— Ты?! Да ты же кулак недорезанный!

— Не-э, я немецкий бауэр. А позабыл я не только язык, но и отца с матерью, потому как попал под бомбежку и был контужен. И даже ранен. Видишь, шрам за ухом? Все от него, проклятого русского осколка.

— Ну, ты дае-ешь! — восхитился морячок. — Думаешь, этой липе поверят?

— А чего ж не поверить?! Я и в заявлении так написал: прошу, мол, как истинного бауэра перевести в лагерь для немецких военнопленных, чтоб, значит, жить среди земляков, а не вероломно напавших на нас русских.

— Что-о?! Вероломно? Кто?! Да я тебя, гад!

— Давай-давай, а я позову вон того негра с дубинкой.

— Да будет вам, не позорьтесь, — разнял их человек в очках. — Не валяли бы вы дурака и не мутили воду. Если виноваты, ответим по закону… Но ведь я, действительно, виноват. Я делал танки. И даже участвовал в создании прокатного стана для броневой стали. Я ведь металлург, инженер-металлург.

— Вот и ответишь, — махнул рукой морячок. — По всей строгости закона. Мы-то что: кто «власовец», кто полицай, а ты… ты же делал их танки непробиваемыми. А танк — это тебе не «шмайсер».

— Но я объясню, — совсем растерялся инженер. — Я ничего не мог… Нас построили. Кто отказывался, расстреливали на месте.

— И много их было? — заинтересовался «бауэр».

— Много… Большинство.

— Вот видишь. Они — истинные патриоты. А ты — предатель.

— Вы так считаете? — опустил голову инженер. — Это ужасно. Я о себе так не думал.

— Да брось ты, не бери в голову! Это не я так считаю. Так будут считать там, у тебя дома.

— Что же мне делать? Ведь по большому счету вы правы.

— Бежать надо! — зыркнул глазами морячок. — Америка большая, затеряемся.

— Без меня, — отмахнулся «бауэр». — Я человек контуженный, мне нельзя…

— А когда отправление? — отрешенно уточнил инженер.

— Да завтра же, дурья твоя башка! — взорвался морячок.

— А если я откажусь? Если попрошу, если скажу, что готов отдать свои знания во имя общей победы?

— Просили. Были такие. Бесполезно… Единственная возможность — доказать, что ты не русский, вернее, не гражданин Советского Союза.

— Это невозможно! От Родины я не отрекусь.

— Говорю тебе, надо бежать, — уже не настойчиво, а как-то вяло предложил морячок.

И вот — раннее декабрьское утро. Тепло. Солнечно. На железнодорожной станции пыхтят паровозы. У вагонов суетится охрана.

Еще большая суета у бараков… Крики. Вопли. Давка. Сметая все на пути, плотный клубок сцепившихся тел катится то в одну, то в другую сторону. Мелькают кулаки. Свистят дубинки.

Кровь. Стоны. Хрипы. Собачий лай.

Наконец, клубок растащили… Среди оборванных, исцарапанных людей и морячок, и «бауэр», и инженер, у которого от очков остались одни дужки.

— В наручники! Всех в наручники! — кричит комендант.

— Хрена с два!

— Хоть в кандалы!

— Не поедем! Умрем, а не поедем!

— Исполнять приказ! — зашелся в крике комендант.

Здоровенные парни из Военной полиции врезались в толпу пленных — и началось новое избиение… Через полчаса все русские люди были в наручниках.

— Построить! — приказал комендант. — Построить в колонну по четыре и загнать в вагоны!

Началась бестолковщина построения… В это время из толпы вынырнул нелепо выглядевший с разбитыми очками инженер и обратился к коменданту:

— Я ничего не вижу. В бараке есть очки, запасные. Разрешите отлучиться?

— Валяй! Только быстро, — кивнул комендант. Бочком, бочком, а потом все решительнее и быстрее инженер побежал в барак. Ему страшно мешают наручники, но он все же изловчился и зачем-то начал расстегивать брючный ремень.

А построение идет полным ходом! Людей толкают, переставляют из шеренги в шеренгу, пытаются сосчитать.