Десять городов - Арджилли Марчелло - Страница 11
- Предыдущая
- 11/22
- Следующая
Меня трясло от возмущения. Как он смеет так разговаривать! И кто дал право остальным согласно кивать головами? Слушая профессора Паллади, я понял наконец, что передо мной гениальнейший архитектор в мире. Так почему же он говорил с робостью ученика, плохо подготовившегося к экзамену?
— Возьмем наш стадион, — продолжал профессор. Стадион я видел — удивительной красоты бетонная чаша не меньше чем на двести тысяч зрителей.
— Уродливое сооружение, да и рациональным и удобным его не назовешь. Каждый из вас, я думаю, знает по собственному опыту, как трудно на нашем стадионе следить за тем, что происходит на футбольном поле, особенно — на противоположной от вас стороне. Так вот, чтобы болельщики не сворачивали себе шеи, я предлагаю снести старый стадион и построить по моему проекту новый, хотя, не скрою от вас, проект мой пока еще непростительно слаб. Это будет обыкновенный стадион с подвижными трибунами, настроенными на мяч. Мяч переходит от одних ворот к другим? Очень хорошо: вслед за ним движется трибуна, и от внимания болельщика не ускользает ни одна из подробностей борьбы на футбольном поле. Чтобы больше вам не докучать, я не стану подробно останавливаться на прочих проектах, которые я имел нескромность подготовить: это здания, меняющие форму и цвет, это скатываемые в рулон дороги, дающие возможность использовать их в любом направлении…
Многие делегаты недовольно вздыхали, и никто не призывал их к порядку, тем более что сам председатель вот-вот, казалось, потеряет терпение. Я был возмущен до глубины души:
— Профессор Паллади, не обращайте на них внимания! Вы гений, вы самый великий архитектор на свете!
Профессор повернулся в мою сторону.
— За что вы меня обижаете? — с грустью спросил он. — Хоть вы и гость в нашем городе, прошу вас, будьте снисходительны к старику. Я ведь знаю, как я смешон, поэтому избавьте меня, пожалуйста, от ваших издевательских похвал.
Возможно ли, что даже он меня не понимает? Ведь он же умница, гений! Я и не думал над ним издеваться, я говорил совершенно серьезно.
Он еще ниже склонился над своими записями, как будто хотел зарыться в них с головой. Его робкий голосок был едва слышен:
— Я позволю себе сказать в заключение несколько слов о памятниках — поистине нашем больном месте. В Архитектории памятники стоят на каждом шагу: памятники матери, деятелям искусства, весне и т. д. Это возмутительное расточительство строительных материалов! Это наш позор, и мне совестно, что я могу предложить вам лишь убогий проект монопамятника-календаря. Вспомним часы на некоторых башнях: когда они бьют, на свет появляются фигурки, передвигающиеся по кругу. Так вот, я не нашел ничего лучшего, как воспользоваться этой давным-давно известной всем идеей. Я окончательно разучился думать, работая над проектом единого монумента. Представьте себе пьедестал, на котором каждое утро появляется новая статуя или архитектурная композиция в честь родившейся или умершей в этот день знаменитости либо в память о связанном с этим днем важном событии. Например, Восьмого марта пьедестал украшает фигура женщины, в день рождения Леонардо да Винчи — бюст великого художника, а в последний день учебы — скульптурная группа «Каникулы». — Собирая свои листочки, профессор обратился к председателю и ко всем присутствующим: — Господин председатель, уважаемые коллеги, прошу простить меня за то, что я утомил вас своими глупыми соображениями.
Уму непостижимо: гениальнейший зодчий извинялся за высказанные вслух гениальные мысли, и никто ему не хлопал!
— За неимением лучшего, — промямлил председатель через силу, — предложения профессора Паллади принимаются. Но мы призываем его и всех присутствующих подготовить что-нибудь поновее к следующему нашему конгрессу.
В подавленном настроении, с низко опущенной головой, профессор покинул зал заседаний.
Какой это было несправедливостью — так унижать его! Я поспешил вслед за ним.
— Профессор, не слушайте их. Ваши проекты не глупости, вы гений, я серьезно говорю. — Мне хотелось утешить его, показать ему, что хоть один человек оценил его по достоинству. — Я восхищен вами, вы самый…
— Милостивый государь, — сказал он, — в Архитектории не существует ничего самого. Я очень хорошо знаю предел своих возможностей, и председатель правильно поступил, напомнив мне о нем. В нашем деле нельзя останавливаться на достигнутом: мы, архитекторы, работаем для блага человека. Мы хотим, чтобы люди жили лучше и чтобы их окружало все красивое. А посему ничто не может быть окончательно хорошо и удобно.
— Но ведь вы уже построили чудесный город!
— Пустяки, — сказал он, качая головой. — А вы откуда приехали?
— Из Рима.
— Ну вот, теперь я понимаю, почему вы так странно рассуждаете. Значит, вы из Рима, из такого же бесцветного городишка, как Париж, Флоренция. Лондон, Венеция… Если у вас будет время, милости прошу, заходите как-нибудь ко мне, я мы спокойно поговорим, а сейчас меня ждет работа.
Он убежал.
Близился вечер, и, повторяя мысленно слова профессора Паллади, я направился в гостиницу. Лифта в ней не было: когда клиенты входили в холл, их номер подавался на первый этаж. Переступив порог, вы нажимали на кнопку, и ваш номер поднимался на тот этаж, на котором вам хотелось жить. Нажав на верхнюю кнопку, я очутился на последнем этаже небоскреба. Я повернул ручку рядом с дверью — окном, и передо мной открылась не какая-нибудь крошечная лоджия, а огромная терраса. Далеко внизу мерцали огоньки Архитектории. Это был не город, а восьмое чудо света.
«По-моему, так себе городишко», — сказал мне прохожий.
«Идейка», — говорил председатель.
«Не существует ничего самого… Ничто не может быть окончательно хорошо и удобно».
В голове у меня была полная мешанина. Кем считать профессора Паллади — сумасшедшим или мудрецом из мудрецов?
«В нашем деле нельзя останавливаться на достигнутом». Кто прав — люди вроде меня, готовые расхваливать все, что кажется им мало-мальски приличным, или те, кто все ругает, веря, что можно жить лучше и в более красивом мире?
Теперь мне было ясно: прав профессор Паллади. Его слова в моем сознании постепенно становились ярче огней Архитектории.
Я разорвал все свои наброски и в один присест написал совсем не ту статью, какую собирался написать: Архитектория, май
Итак, я в Архитектории — неплохом городе, который всего лишь раз в сто красивее Рима, Флоренции, Венеции и Ленинграда, вместе взятых. Город состоит из ряда довольно удачных построек. Разумеется, очень многое в нем оставляет желать лучшего.
Описав основные здания Архитектории, я продолжал:
Считаю своим долгом предупредить читателей, что это описание способно ввести их в заблуждение и они могут подумать, будто Архитектория не город, а чудо. В действительности, это далеко не так, хотя местные архитекторы и стараются, в меру своих скромных возможностей, сделать что-нибудь хорошее для своих земляков. Тем не менее, несмотря на благие намерения, с высокой трибуны конгресса прозвучало немало глупостей. За неимением лучшего, утверждены весьма посредственные проекты профессора Паллади…
Перечислив предложения профессора, основанные на его теории подвижной архитектуры, я написал в заключение:
Конечно, у человека, приезжающего сюда из Рима, Парижа или Нью — Йорка, возникает чувство, будто он попал из пещеры в добротной постройки дом; однако, чтобы в Архитектории можно было жить, нужно перестроить весь город.
Поставив точку, я тут же позвонил в редакцию и продиктовал по телефону статью, из которой мой главный редактор, коллеги-журналисты и читатели должны были узнать мое мнение о том, что такое настоящая архитектура.
Мнение главного редактора я узнал на следующее утро из полученной мной телеграммы: НЕ ЗНАЮ зпт ПОГЛУПЕЛ ТЫ ИЛИ ПОМЕШАЛСЯ тчк ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ТЫ УВОЛЕН тчк Г Л А В Р Е Д тчк
Подумаешь, испугал! Я был возбужден, голова у меня пылала, мысль судорожно работала. Я носился по городу, жадно изучая его архитектуру, восхищаясь каждой стеной. Слова профессора Паллади становились для меня все большим озарением, в особенности — его теория подвижной архитектуры.
- Предыдущая
- 11/22
- Следующая
