Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Уиггин Кейт Дуглас - Страница 95

• Предыдущая
• 95/102
• Следующая

Нет другого такого человека, как мистер Бакстер. Он сказал:

- Ребекка, дорогая, возможно, тебе не придется всегда оставаться в низине, как этому пастушку; но, где бы ты ни была, та маленькая полоска, которую ты видишь “между небом и холмами”, может вместить весь земной мир и все Царство Небесное, если только у тебя такое зрение, какое нужно для этого.

Я помню воскресные вечера в кирпичном доме в первую зиму после моего переезда туда. Обычно я сидела в центре столовой, как мне было велено, молчаливо и неподвижно, с большой семейной Библией на коленях. Тетя Миранда читала “Покой святых” Бакстера86, но ее кресло стояло у окна, и она могла хотя бы иногда бросить взгляд на улицу, не впадая в явный грех.

Тетя Джейн обычно читала “Путешествие пилигрима“87. Огонь в камине горел неярко, напольные часы тикали и тикали, так медленно и степенно, что картинки на страницах Библии плыли у меня перед глазами и я почти засыпала.

Они думали, что, если на время изолировать меня от всего внешнего, я смогу воспринять Бога; но этого не произошло, ни разу. Я так тосковала по Солнечному Ручью и по Джону, что с трудом могла сосредоточиться, чтобы разучить очередной из еженедельно разучиваемых гимнов; особенно тяжело пришлось мне с тем печальным и длинным, начинавшимся так:

О страшном мысли все мои -

Проклятье и могила.

Именно Джона вспоминала я в воскресные вечера, именно о нем скучала, так как на Солнечном Ручье отец умер, мать была постоянно занята, а Ханна никогда не любила разговоров.

А в следующем году в Риверборо приехали миссионеры из Сирии, и на собрании мистер Берч, увидев, что я играю на мелодионе, решил, что я уже взрослая и член церковной общины, и попросил меня произнести молитву. Я не посмела отказаться и, произнося свою молитву, которая была не чем иным, как просто мыслями вслух, вдруг обнаружила, что мне гораздо легче говорить с Богом, чем с тетей Мирандой или даже с дядей Джерри Коббом. Было немало такого, что я могла сказать лишь Ему, и никому другому, а возможность высказаться всегда приносила мне радость и удовлетворение.

Когда в прошлом году мистер Бакстер предложил мне присоединиться к нашей церкви, я сказала ему о своих опасениях. Мне казалось, что я недостаточно хорошо понимаю Бога, чтобы быть христианкой.

- Так ты не совсем понимаешь Бога, Ребекка? - спросил он с улыбкой. - Что ж, зато есть гораздо более важное обстоятельство, и это то, что Бог понимает тебя! Он понимает твою робкую любовь, твои стремления, желания, надежды, ошибки, страдания - и именно это в конечном счете имеет значение! Конечно, ты не понимаешь Его! Тебя поражает Его любовь. Его сила. Его милосердие, Его мудрость, и так оно и должно быть! Ведь, Ребекка, дорогая, если бы ты могла держаться без всякого смущения и растерянности в присутствии Всевышнего, как тот, кто вполне постиг Его сущность и Его намерения, это было бы святотатством! Пусть тебя, дитя мое, не приводит в недоумение унаследованная тобой вера; прими Бога легко и естественно, как Он принимает тебя!

- Бог никогда не приводит меня в недоумение, мистер Бакстер; дело не в этом, - сказала я, - доктрины - вот что ужасно меня тревожит.

- Не беспокойся пока о доктринах, - ответил мистер Бакстер. - Так или иначе, Ребекка, а ты никогда не сможешь доказать существование Бога, ты можешь только найти Его!

- Значит, вы думаете, что я действительно верующая, мистер Бакстер? - спросила я. - У меня есть задатки христианки?

- Ты - милое дитя понимающего и сочувствующего Бога! - сказал мистер Бакстер, и я повторяю себе эти слова утром и вечером, так что я никогда их не забуду.

Этот год почти закончился, и следующие несколько месяцев нам предстоит прожить в напряжении работы и водовороте событий, предшествующих выпуску из семинарии. Через десять минут прозвенит звонок на урок философии, а так как я пишу вот уже почти два часа, выучить то, что было задано, мне придется, пока я буду подниматься на холм, где стоит академия. Но мне это не в новинку, а на холме все запоминается просто замечательно! Я думаю, что за пятьдесят лет сама земля здесь пропиталась знаниями и каждая частичка воздуха в окрестностях наполнена полезными сведениями.

Я положу мою Книгу Мыслей в чемодан (поскольку поблизости нет ни одного спасительного стога сена) и достану ее снова… когда я снова достану ее?

После выпуска из семинарии я буду слишком взрослой и слишком занятой, чтобы делать записи в Книгу Мыслей, но, ах, если бы только случилось что-нибудь заслуживающее того, чтобы об этом написать, что-нибудь удивительное, что-нибудь необычное, что-нибудь непохожее на то, что случается каждый день в Риверборо и Эджвуде!

Окончание семинарии, несомненно, немного поднимет меня над “низиной” - сделает меня немного более похожей на парящего орла, пристально глядящего на широкий мир внизу, под ним, и кружащего в небе “медленно, словно во сне”. Но так или иначе, а я постараюсь не быть недовольным пастушком и не забывать, что сказал мистер Бакстер: та маленькая полоска, которую я вижу “между небом и холмами”, может вместить весь земной мир и все Царство Небесное, если только я буду обладать даром духовного видения.

Ребекка Ровена Рэндл.

Уэйрхемская семинария, декабрь 187 - .

Рассказ одиннадцатый

“Эбайджа-храбрец и прекрасная Эммаджейн”

I

Сидели однажды весенней порой

У замка старинного стен

Прославленный рыцарь с девицей-красой;

Алонзо-храбрец звался юный герой,

А дева-краса - Имоджен.

“Увы, - молвил рыцарь, - я еду, друг мой,

Сражаться в далеком краю.

Недолго ты будешь томиться тоской,

Пленит тебя скоро поклонник другой,

Отдашь ему руку свою”.

“Меня и любовь, - отвечала она, -

Обидел ты речью такой.

Знай, жизнь или гибель тебе суждена,

Любви Имоджен будет вечно верна,

В том Девой клянусь Пресвятой!”

С тех самых пор как Ребекке исполнилось восемь лет, она хотела скорее стать восемнадцатилетней, но теперь, когда до достижения долгожданного и внушающего такое благоговение возраста оставалось меньше месяца, она все чаще задавала себе вопрос, действительно ли этому событию суждено стать поворотным пунктом в ее скромном существовании. Одиннадцатилетие, например, оказалось настоящим переломным моментом в ее жизни, поскольку именно тогда она покинула ферму на Солнечном Ручье и переехала к своим незамужним теткам в Риверборо. Орилия Рэндл, возможно, испытывала немалые сомнения относительно того, какое воздействие окажет на ее немолодых сестер присутствие неугомонного ребенка, но была полна надежд на то, что благоприятные возможности, открывающиеся перед Ребеккой в Риверборо, “сделают из нее человека”.

Следующим поворотным пунктом было четырнадцатилетие Ребекки, когда она покинула сельскую школу и поступила в Уэйрхемскую учительскую семинарию, бывшую тогда в зените своей местной славы. Торжественное вручение диплома (один из самых волнующих эпизодов в жизни любой провинциальной девушки, уступающий по значению, быть может, только свадьбе) состоялось, когда ей исполнилось семнадцать, а спустя совсем немного времени смерть тети Миранды, внезапная и неожиданная, изменила не только условия жизни и занятия Ребекки, но и сыграла свою роль в ее духовном развитии…

И вот теперь в тихое июньское утро кирпичный дом выглядел таким уютным и родным, с улыбающимися детскими лицами в окнах и звуками быстрых и легких юношеских шагов в комнатах, а медный молоточек на выкрашенной красной краской парадной двери, вероятно, помнил еще молитву Ребекки, произнесенную год назад, - тогда, прислонись к нагретой солнцем яркой поверхности, она прошептала: “Боже, благослови тетю Миранду! Боже, благослови кирпичный дом, что был! Боже, благослови кирпичный дом, что будет!”

• Предыдущая
• 95/102
• Следующая