9 1/2 недель - Макнейл Элизабет - Страница 9
- Предыдущая
- 9/20
- Следующая
Лет девять тому назад одна подруга рассказала мне, как она и ее любовник мастурбировали на глазах друг друга. Им это очень нравилось.
«Не переживай, – сказала она, видя, что я краснею (я не могла скрыть отвращения). – Это просто предубеждение. У каждого есть предубеждения. Я, например, терпеть не могу, чтоб мужчина лизал мне ухо, у меня мурашки по коже от этого бегают». – И она рассмеялась.
Я громко говорю:
– Предубеждение, предубеждение.
Внезапно слово теряет абстрактность: это точное название, грозное, как труп, болтающийся на виселице на рыночной площади.
Отворяется дверь: вот он и вернулся.
Он зажигает лампу у изголовья, одевает мне на руку часы и говорит:
– Ты начала очень рано заниматься онанизмом.
Я смеюсь.
– Это догадка или обвинение?
Потом:
– А как твое собрание?
Он не отвечает. Я сосредоточенно смотрю на медные ручки комода.
– Наверное, я начала в шесть лет. Сейчас не помню. Но позже, я часто это делала. Когда уже была большой.
И я тону в каких-то длинных рассуждениях, которые мне пришли в голову в его отсутствие – серьезных, важных – что-то о «выборе», «предпочтении», «близости»… Потом сбиваюсь и. смотрю в окно, старательно избегая его взгляда. Он берет мою голову и притягивает ближе к себе. Потом говорит четко и точно:
– Я хочу, чтоб ты жила со мной, но принуждать тебя остаться не буду.
Кондиционер заработал и гудит. Я открываю рот. Он кладет палец мне на губы.
– Между нами такие отношения: пока ты со мной, ты делаешь то, что я тебе говорю. Пока ты со мной, – повторяет он несколько раз (без ложного нажима), – ты делаешь то, что я тебе говорю.
Потом сердито и громко спрашивает:
– Но Боже ты мой, зачем из этого делать такую проблему? Ну, попробуй! Хочешь, я дам тебе крем, затеню свет?
– Это единственное, на что я не могу согласиться, – говорю я, отводя глаза. – Проси что хочешь, только не это.
Он снимает трубку, набирает на память номер, называет свой адрес и фамилию и мой адрес и фамилию, потом говорит:
– Через четверть часа.
Он берет самый большой из своих чемоданов в шкафу, кладет его на кровать, открывает. Вещи, которые я принесла к нему, разбросаны по всей квартире. Он вынимает мою одежду (она в шкафу налево), аккуратно, не снимая с распялок, кладет на дно. Потом приносит из других комнат шарф, авторучку, которую он мне купил, чтоб я не брала его, книги, штук шесть пластинок, четыре пары туфель, белье, запихнутое в ящик его секретера, флакон Мисс Диор, который он мне купил в прошлую субботу и который я еще не открыла.
Кухня: оттуда он возвращается с полиэтиленовой сумкой для продуктов.
Ванная: он берет мои туалетные принадлежности и бросает их в чемодан – тот уже почти полон. Все это занимает у него всего несколько минут.
Он отвязывает меня, растирает мне щиколотки и запястья, хотя веревка совсем их не натерла. Снимает с меня голубую рубашку. Он оставил мне свитер, положив его на стул. Я протягиваю руки, и он надевает мне свитер через голову. Потом приносит серую льняную юбку. Я так привыкла к тому, что он меня одевает, что жду, когда он встанет на колени, чтобы надеть ее на меня. И думаю: я же никогда ему не объясняла, что юбку я надеваю через голову. Он думает, что юбка – нечто вроде брюк, и надевает ее, как брюки. Потом я соображаю, что про белье он забыл. Я же не могу выйти ночью голая под юбкой.
Теперь он протягивает мне туфли и усаживает меня на кровать. Я протягиваю ему одну ногу, потом другую, наклоняюсь и смотрю, как он застегивает пряжки на туфлях. Потом он становится сзади меня и расчесывает мне волосы.
– Я провожу тебя до такси. Если я найду еще какие-нибудь твои вещи, я их выставлю на лестницу.
Причесывает он меня осторожно, мягкими и короткими движениями: волосы мои легко электризуются. Я оборачиваюсь и обхватываю его бедра руками. Он молчит. Я плачу, как маленькая. Руки его лежат на моей голове, щетка упала на пол.
– Такси придет с минуты на минуту, – говорит он.
И в эту минуту швейцар звонит по внутреннему телефону.
– Ты не можешь… – говорю я.
Он отвечает швейцару ровным голосом:
– Будьте так любезны, скажите ему, чтоб он подождал.
Поворачивается ко мне:
– Я думал, ты приняла решение.
Я опускаюсь перед ним на колени не для того, чтоб его удовлетворить (как я делала столько раз), а чтобы унизить себя, показать свою полную покорность.
– Прошу тебя. Все, что захочешь.
Как сквозь туман, я слышу, как он говорит в микрофон:
– Дайте ему пять долларов, Рей, и попросите подождать.
Он возвращается в спальню и буркает:
– Хорошо. Теперь давай.
Я ложусь, и он срывает с меня свитер. Потом снимает с правой руки кольцо, которое досталось ему от отца, бросает его на постель, хватает меня за горло левой рукой, а правой хлещет меня по щекам:
– Ну-ну, посмотрим.
Он берет мою руку и сует мне в рот.
– Намочи ее, нужно, чтоб она была мокрая.
И добавляет неожиданно нежно, почти шепотом:
– Я помогу тебе, кошечка. Это так просто… Его язык у меня между ног; по моему животу струйками течет пот. Я даже не шевелюсь, когда он поднимает голову и кладет мою руку между моими половыми губами; мои пальцы двигаются туда-сюда, вверх-вниз, и очень быстро я кончаю.
– Потрясающе! – говорит он. – Мне так понравилось смотреть на тебя. Какое у тебя было лицо! У тебя такое удивительное выражение, когда ты кончаешь, такое удивительное! Дикое, плотоядное, а этот широко раскрытый рот!
Он идет к выходу.
– Рей, дай ему еще пять долларов и скажи, чтоб он уезжал.
К этому я не была готова. Несколько лет тому назад я прочла Историю О. Сначала мне было интересно, а потом, очень быстро, интерес сменился ужасом и отвращением. В реальной жизни, садомазохисты были зловещими типами, которые носили черные куртки. В этой странной одежде они выглядели и смешно, и жалко. Если бы какая-нибудь из моих подруг сообщила мне, что после рабочего дня любовник привязывает ее к столу, я… Впрочем, такого никогда не было. Да я бы этому и не поверила.
Конец рабочего дня в пятницу; половина пятого. Он звонит мне на работу.
– В половине шестого будь в отеле Алгонкин, номер 312.
Один раз я там завтракала. Несколько дней тому назад, во время одного из наших бесконечных разговоров («давай сравним рестораны», «и отели» «Риц в Париже», «смешно», «тогда Зум-Зум», «кислая капуста там вкусная», «зато кофе довольно посредственный») я ему сказала, что Алгонкин мне кажется довольно романтичным, особенно тот уголок ресторана, где я однажды завтракала с двумя клиентами. Правда, все очарование этого места для них стало давно привычным, и мне пришлось сдерживать свое восхищение, чтобы сосредоточиться на разговоре.
Я собиралась поехать в метро, но, когда я вышла с работы, мне сразу попалось такси, откуда выходила пожилая пара. Я повторяю: «В половине шестого, в…» и чувствую, как напрягаются мышцы у меня на бедрах. Через несколько минут я уже в Алгонкине. Стучу в 312-й, но никто не отвечает. Дверь не заперта. Я думала, что он ждет меня. Зову его по имени перед дверью в туалет и ванную.
Никого.
Кровать вся завалена свертками. Не подарочными пакетами, а теми свертками, что сваливают как попало на кровать после хождения по магазинам накануне Рождества. Ключ от номера лежит в пепельнице рядом с прикроватной тумбочкой. На телефоне записка: «Разверни пакеты, прими ванну и оденься».
Я разворачиваю первый пакет от Брукс Бразерс. В нем небесно-голубая рубашка, похожая на те, которые я ношу по вечерам, но меньше размером.
Там же мужские носки от Альтмана. В коробке светло-русая борода и усы, завернутые в прозрачную бумагу. Когда я открываю самый большой пакет, руки мои немного дрожат: в нем темно-серый костюм. В других пакетах: туфли, галстук, мужской парик (светлый), белый носовой платок, шляпа.
- Предыдущая
- 9/20
- Следующая
