Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина - Страница 36

• Предыдущая
• 36/90
• Следующая

Впрочем, ей еще грех жаловаться. У нее есть крыша над головой и живая душа рядом. Могло ведь не быть и этого…

Беременность ее протекала без особенных осложнений, и Вета надеялась, что и роды пройдут так же. К началу четвертого месяца перестало мутить по утрам, отступил мучительный прежде голод. Живот рос медленно, но к зиме его уже стало видно под одеждой, и корсаж пришлось зашнуровывать совсем нетуго. Бабка Катарина говорила, что нужно больше гулять, и Вета ежедневно ходила на рынок, или к соседям с каким-нибудь поручением, или просто выходила и стояла возле дома, вдыхая пусть не очень-то чистый, но все-таки свежий и холодный зимний воздух.

Бабка, надо отдать ей должное, берегла свою неожиданную постоялицу. Но вся та обычная, ежедневная работа, которую Вета выполняла по хозяйству, была бы, наверное, привычной для деревенской девушки или горожанки из «простых». Вета же, аристократка, не привыкшая к тяжелой работе, уставала так, что к вечеру дрожали и подкашивались ноги, и это удивляло бабку. Иногда Вете казалось, что на каторге было все-таки полегче. Впервые задумалась она: как же крутятся, не видя продыху, все эти женщины, не видевшие с детства иной доли? И как ухитряются они рожать здоровых или хотя бы способных выживать детей? И как после этого сами остаются на ногах? Чем больше рос живот, тем тяжелее ей становилось даже чистить овощи и мыть посуду, уж не говоря о мытье полов. За водой бабка Катарина все еще ходила сама, беззлобно ворча на изнеженную свою квартирантку.

Волосы Веты отросли и спускались ниже плеч, она заплетала их в косу и закалывала шпильками на затылке, а потом прятала под платок. Лицо похудело еще больше, и сама она ничуть не поправилась, только живот выпирал впереди, как бочонок. Бабка говорила, что по всем признакам будет мальчик – и по форме живота, и по тому, как Вета носит. Сама Вета точно знала, что родится сын. Она не могла бы объяснить, откуда у нее такая уверенность, но тем не менее знала это так же твердо, как то, что светит солнце и земля под ногами твердая. Никого иного быть не может – только сын…

Что будет потом, Вета старалась не думать.

Может быть, порой горько усмехалась она, так и суждено им прожить здесь всю жизнь. Малыш никогда не узнает о том, кем был его отец, никогда не увидит того, что принадлежит ему по праву. Впрочем, по какому там праву – все права у Патрика отняли, и он не успел, не успел… По праву крови? Но кто ей поверит…

Иногда она начинала надеяться, что все изменится. В конце концов, не вечен Густав… даже если он будет править еще лет двадцать – это не так много. Наверное, кто-то остался из тех, кто был верен королю Карлу. Их можно и нужно найти… и обрывала себя – после. Когда родится и чуть-чуть подрастет мальчик, когда ему не будут угрожать все опасности сразу.

А Патрик никогда не увидит сына. И они даже никогда не смогут прийти на его могилу, потому что могилы у него нет, а тот холмик, под которым спит ее принц, давно зарос травой, да и идти туда теперь опасно.

Мальчик будет похож на Патрика, думала Вета. И хотела, и боялась этого. Иногда прикладывала руку к животу, нащупывала выпирающие крошечные не то локти, не то пяточки и думала о том, как будет рассказывать ребенку о том, кем и каким был на самом деле его отец.

Роды прошли на удивление легко, хотя Вета, как всякая, кто рожает впервые, нестерпимо боялась боли и того, что что-то пойдет не так. Но все оказалось совсем не страшно; больно, да – но она ожидала худшего. Схватки начались на рассвете, а уже к вечеру Вета держала на руках мальчика, сына. Парень получился крепким, здоровым, тяжеленьким – не удержать, и заорал, обиженный первым шлепком, сразу, громко и басовито, а молодая мать засмеялась сквозь слезы. Он родился на удивление лохматым – на головке золотился не обычный младенческий пушок – настоящие локоны, и на шейку с затылка спускалась целая прядь. Вета была уверена, что глаза у мальчика будут серыми, в отца, но к третьему месяцу они стали терять младенческую голубизну и оказались темно-карими, а к полугоду потемнели крохотные бровки и ресницы. Порой Вете казалось, что глаза у сына – в деда, в графа Радича. Порой ее обдавало холодом, когда ловила на младенческом лице знакомый ледяной взгляд королевы Вирджинии.

На второй день после родов, переодевая малыша, Вета увидела на маленькой спинке, чуть ниже левой лопатки, маленькую родинку – темный крестик. И села, опустив руки, на лавку, и едва не заплакала от счастья и отчаяния. А ты ждала чего-то другого, а? Или не знаешь, чей это сын? Господи, Господи, какая судьба его ждет?

Увидела родинку и бабка Катарина. И удивилась, и встревожилась:

- Странная метка какая-то… Прямо как дьявольский знак. – И добавила озабоченно: - Ты, что ли, пока никому про это не сказывай. Окрестить скорее надобно, не то… Упаси нас Боже, - и перекрестилась.

А потом сказала успокоено:

- А и ладно, лишь бы здоровый был. Ему, безотцовскому, в жизни надеяться не на кого, так может, глядишь, и оттудапомощь придет.

- Бабушка, - воскликнула возмущенно Вета, - что вы такое говорите-то?

Бабка мелко засмеялась и погладила малыша по щеке. Потом спросила:

- А назовешь как?

Вета запнулась. Она почему-то совсем не думала об этом.

- Назови, как мужа, - предложила бабка. – Память будет…

Как мужа? Патриком? С такой-то внешностью да с такой приметой на спинке? Все равно что крикнуть на весь мир, кто такой этот мальчик, все равно что самой отдать его Густаву. Нет, никогда! Смешно надеяться, конечно, что он никогда ни о чем не узнает, но… хоть до поры до времени уберечь.

- Ян, - тихо сказала она. – Яном назову. Пусть.

- Хорошее имя, - одобрила Катарина. – Отца, что ли, твоего так звали? Или свекра?

Нет, бабушка, не отца. Друга? И этого не было. Человека, любившего ее, закрывшего собой их двоих, спасшего ценой свой жизни. Человека, который мог бы стать ее мужем, если бы… Или нет? Ах, да что теперь раскладывать – если бы да кабы. От Патрика остался сын. Пусть от Яна останется хотя бы имя…

- Чего ревешь? – сердито спросила бабка. – Чего, дура, ревешь? Такой парень у тебя, радоваться надо, а ты мокроту разводишь. Уймись! Хочешь, чтоб молоко пропало?

Молока, впрочем, хватало с избытком – так, что болели тяжелые груди. Ян сосал много, жадно, но молоко все равно оставалось, от него кружилась голова и звенело в висках. Зато малыш оказался на удивление спокойным – ел и спал, почти не мучился животиком и попусту не плакал, пока не начали резаться зубки.

Крестной матерью стала, конечно, бабка Катарина. Крестным отцом – портной Фидеро, маленький, тщедушный, на диво веселый и разговорчивый мужичонка. Отец шести дочерей, он все никак не терял надежды обзавестись наследником, чтобы, как он говорил, «было кому дело оставить» - хотя что там оставлять, ножницы да иглу? Портным Фидеро, впрочем, был неплохим, у него обшивалась вся улица. А вообще соседи любили его за незлобивый, веселый нрав и за шутки, которыми он сыпал к месту и не к месту. Покачивая крестника на руках, Фидеро подмигнул Вете:

- Выучу ремеслу – он еще, гляди, и моего наследника за пояс заткнет.

- Ты сначала дождись его, наследника-то, - проворчала Мария, жена Фидеро, высокая, в очередной раз беременная женщина. И вздохнула: - А то вот как вырожу девку опять…

- Но-но, - пригрозил Фидеро. – Я те вырожу! Сама кормить их будешь, а я в монастырь уйду.

- Господи, прости дурака, - перекрестилась Мария. – Бабушка, Вета, ну где вы там?

Она критически оглядела девушку.

- Что-то совсем уж скромно. Бусы тебе надо сюда, вот что.

Тут же, тяжело ступая, ушла в дом, вернулась, взвесила на ладони ярко-красные, грубо обработанные дешевые бусы.

- На вот, надевай. – И, не слушая благодарностей, сунула Вете в ладонь.

Вета казалась самой себе непривычно нарядной. Накануне бабка Катарина закончила перешивать на нее одно из своих платьев, когда-то бывшее выходным. Коричневая юбка, белая вышитая рубашка, корсаж – до сих пор очень непривычной казалась одежда горожанки ей, носившей когда-то корсет и кринолин, а потом – крестьянское платье, просто кусок полотна, сшитый на плечах и по бокам. И чепец тоже новый; закалывая на макушке косу, Вета вздохнула. Ах, если бы зеркало, ну хоть самое маленькое…

• Предыдущая
• 36/90
• Следующая