Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина - Страница 63

• Предыдущая
• 63/90
• Следующая

- Ну, и дурак, - сказал в сердцах хозяин. – За такую дуру заступаться – самому идиотом быть надо. Вот и довыступался, что самого загребли. А разобраться – так и ни за что вроде. Теперь ни в жисть не отпустят.

* * *

Господин Франц Гудка, начальник городской тюрьмы Леррена, суеверным человеком себя не считал. Однако была в его жизни одна примета, которая повторялась из года в год и из-за которой господин Гудка оч-чень не любил светлый праздник Воскресения Христова.

Нет, на саму Пасху все бывало очень даже достойно и приятно. И жареная курица, дымящаяся на столе рядом с закусками и пирогами. И нарядная теща, которая ради праздника обретала торжественный вид и даже умеряла фонтан красноречия. И румяное лицо его Анхен… Франц очень любил свою жену даже после пятнадцати лет замужества. И выход всей семьей в церковь: господин Гудка - высокий, полный той основательной полнотой, что только красит человека в возрасте, с тщательно расчесанными темными усами, в новом костюме - всегда имел очень солидный вид. И ликующее «Христос Воскресе!» младшей дочки; она, отцовская любимица, первая прибегала утром и теребила его за усы. Словом, все как у людей. Но вот потом…

Уже много лет, из года в год, сразу после Пасхи на господина Гудку начинали сыпаться неприятности. Всегда разные, но всегда неприятные. Масштаб мог быть любым: от скандала с тещей (две недели в доме стояла прямо военная тишина) до сбежавшего, как в позапрошлом году в аккурат в Светлое воскресенье, из тюрьмы уже осужденного на каторжные работы преступника по кличке Лыжа. На поиски Лыжи были «брошены лучшие силы», и заварившаяся каша едва не стоила начальнику тюрьмы его места. В списке неприятностей еще много чего числилось, и иногда Франц, тяжело вздыхая, пытался вспомнить, не проклинала ли его в детстве какая-нибудь цыганка. Уж он и к бабкам ходил порчу снимать, и в церковь каждый год на Страстной щедрый дар жертвовал – ничего не помогало.

В конце концов, господин Гудка даже привык. Может, думал он, это ему за удачу в делах и в жизни. А что, в самом деле? Семья – лучше не бывает (ну, теща… что теща… мама жены, да), по службе все отлично (скоро можно будет и собственный выезд завести), силой и здоровьем пока Бог не обижает… Не все ведь коту мышей ловить.

В нынешнем году о неприятности стало известно заранее, и господин начальник тюрьмы тихо молился про себя, чтобы этим дело и кончилось. Неприятность ожидаемую пережить всегда можно. Через неделю после Пасхи в тюрьму должно было пожаловать с инспецией высокое начальство. К визиту гостей тюрьму снаружи побелили и покрасили, в кабинете Гудки заменили скрипучий стол и стулья на новые, тюремному повару был отдан строгий приказ (ничего, успеет еще свое унести), в коридорах заменили факелы на новые, еще не успевшие отсыреть. Оставалась проблема нехватки мест в камерах, и вот ее-то и предстояло решить, и не за две-три недели, как обычно, а в ближайшие несколько дней. Страстная неделя всегда бывала для столицы урожайной: в преддверии праздника Леррен очищали от попрошаек, воришек, кто покрупнее, бродяг и прочего непристойного люда. Но ведь всех их нужно куда-то девать! А тюрьма-то – не мыльный пузырь, больше, чем есть, не растянется!

Самое поганое было то, что Гудка не знал: обычная ли это проверка или, что называется, по наводке. Должна бы быть обычная, их уже два года не трогали, как раз через год после побега Лыжи проверяли последний раз. Тогда все кончилось хорошо. Вроде волноваться не о чем, все «хвосты» они заранее подчистили. Но ведь кто его знает, как оно там на самом деле, мало ли у него, у Гудки, недоброжелателей.

Городская тюрьма была построена почти сотню лет назад, и за это время у нее только однажды чинили прохудившуюся крышу. Солидное каменное здание еще всех нас переживет, стояло и стоять будет, поэтому ремонтом никто особенно не заморачивался. Обычно в камерах бывало холодно даже зимой, когда топили печи, но в последние год-полтора народу набивалось столько, что от духоты заключенные теряли сознание. Не сахарные, не растают, тем более что обреталась в тюрьме всякая шваль. Благородных и самых важных из политических арестованных увозили обычно в Башню. Убийц и наиболее опасных воров содержали в подвальных камерах; вниз тюрьма уходила на целых три этажа, и там, конечно, и охрана была серьезной, и камеры – тесные, маленькие, но почти все одиночные, сиди не хочу. Сверху же располагались общие камеры, и вот в них-то народу набивали – как сельдей в бочке. И если проверка будет с желанием «накопать», то уж вот тут точно накопают. Условия, видишь ты, содержания проверять будут, и чтоб крыша не протекала, и кирпичи заключенным на головы падать не должны. Ладно хоть, время еще есть.

Словом, работа кипела, и господин Гудка уже надеялся, что больше, чем ожидается, неприятность не вырастет. Но закон подлости остался верен себе, и инспеция пожаловала не в назначенный день, а накануне. Как раз в разгар последней «уборки».

Высоких гостей было четверо… нет, пятеро. Среди них Гудка с удивлением увидел его светлость министра внутренних дел лорда Седвика, и сердце его упало. Стало быть, правда кто-то что-то шепнул… Трех других начальник тюрьмы не знал, но судя по богатству расшитых золотом костюмов, по снисходительному выражению лица и барской, важной походке, тоже птицы немалые. Один из этих троих, кажется, в такой комиссии впервые: оглядывается, удивляется, вопросы задает все время… сам в штатском, а выправка военная – сразу видно. И чего его в тюрьму принесло? Пятый казался мелкой сошкой: невзрачный какой-то, щупленький, и камзол на нем простой, и держится так… словно услужает. Гудка бросил на него беглый взгляд… и насторожился. Что-то как-то слишком уж он… незаметный, а взгляд – цепкий, внимательный... «прокурорский».

Но пока все шло хорошо. За чистоту двора господин Гудка удостоился одобрительного кивка, за строгость режима – удовлетворенного похлопывания по плечу. Крепость замков, прочность решеток на окнах тоже не вызывали сомнений. Тюремный казначей без единого слова предоставил все нужные бумаги; проверять их должен был как раз плюгавенький… вот откуда, должно быть, цепкий взгляд, настороживший Гудку. Господин Маславу будет работать несколько дней, и на это время ему будет выделен кабинет старшего надзирателя (окна на восток, солнышко, все как положено) и обед с тюремного стола (ну, за этим проследить несложно). Оставив господина Маславу наедине с кипой бумаг, один вид которых вызывал тоску, Гудка едва слышно выдохнул. Одна забота с плеч долой, и будем надеяться, что ничего лишнего не накопают, казначей ему головой своей за то ручался.

Некоторое оживление внес проход высоких гостей по камерам на предмет «жалоб и претензий». На громкое, равнодушное «Жалобы, просьбы, претензии есть?» тюрьма притихла. Несколько секунд царила тишина, и Гудка напрягся: эту тишину он знал хорошо. Потом из дальней камеры донеслось раскатистое:

- Есть жалоба!

Высокие гости двинулись на голос.

- Выйти к двери! – рявкнул Гудка. – Назваться!

Охрана насторожилась. На пороге возвигся высокий мужик с окладистой бородой.

- Луи Вежер, башмачник. У меня жалоба, - заявил он угрюмо.

- Слушаем, - равнодушно отозвался лорд Седвик.

- Меня ни за что взяли, - так же угрюмо заговорил мужик. – Не виноват я, а…

- Этот вопрос будет решаться следствием, - оборвал его лорд Седвик, - в ходе дела будет установлена степень вины. Следующий.

- У меня жалоба, - крикнул кто-то из другого конца коридора.

Комиссия обернулась.

- Морис Дырка, - заявил чернявый, похожий на цыгана молодой парнишка. – Осужден на пять лет каторги, жду отправки по этапу. Требую пересмотра дела.

- Подать жалобу в установленном порядке, - бросил лорд Седвик.

- Подавал, но отказали…

- Так в чем же дело? Просьбы касательно содержания в тюрьме есть?

Загомонившие было арестанты мрачно затихли.

Напряженно вслушивавшийся Гудка расслышал еле различимый шепот:

• Предыдущая
• 63/90
• Следующая