Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина - Страница 87

• Предыдущая
• 87/90
• Следующая

Вета мыла посуду и, слушая ее, устало вздыхала. Не было уже никаких мыслей, не хотелось ни думать, ни расстраиваться, хотелось одного – спать.

Искусство ли лекарки Жаклины помогло, Господь ли не допустил, но спустя три недели бабка Катарина встала, наконец, на ноги. Как и прежде, крутилась по хозяйству, как прежде, пекла хлеб – к этому делу Вету она не допускала, «это надо в крови иметь, куда тебе, только муку зря переведешь, а ее и так мало». Но тяжелое уже не таскала, и мытье полов и стирка окончательно перешли к Вете, и поднимать малыша было старухе уже не под силу. А за Яном теперь нужен был глаз да глаз; любопытный и дотошный, он лез везде, где можно, а где нельзя – особенно. К вечеру мать уставала до такой степени, что когда мальчик наконец укладывался спать, валилась на лавку, как подкошенная. Он уже четко и чисто говорил, только в длинных словах путал иногда слоги. И голос-то у него был под стать – басовитый и какой-то обстоятельный, «неторопливый». Едва проснувшись, Ян соскакивал с постели и… уговорить его посидеть и помолчать даже полминуты не было никакой возможности. Бабка порой смеялась, а порой вздыхала, глядя на малыша:

- И где ж тебе, парень, такое шило в пятую точку вставили, а? Мать вроде не шебутная у тебя… или отец такой был?

Вета так и не научилась не вздрагивать при этих словах.

Теперь они с Яном гуляли не только во дворе, но уходили иной раз довольно далеко, к самым Воротам. Малыш деловито гонял чужих кур, шипел, подражая кошкам, а от собак спасался за материным подолом (Вета, сама собак не любившая и побаивавшаяся, мужественно защищала сына от соседских дворняг). Жара уже спала, и соседки, судача у своих заборов, приветливо кивали Вете и улыбались малышу.

Пойти бы в Город. В центр, ко дворцу… хоть одним глазком глянуть, хоть издали. Может быть, удастся увидеть? Может, эта ссадина внутри зарастет навсегда, если она точно будет знать, что… что? Издали все равно не разглядишь. А вот так, глаза в глаза, они все равно не встретятся. Да и зачем? Если даже допустить, что это все-таки Патрик, то… почему за эти почти три месяца он не нашел ее? Ну и что, что у нее ребенок, но ведь столица, пусть и большая, - все-таки не весь мир. И не так уж она и изменилась, ее еще можно узнать в лицо. Когда Вета провожала взглядом мчащихся во весь опор по улицам королевских курьеров, она порой думала, что это на ее поиски отправлены гонцы. И вздрагивала, когда кто-то из них сворачивал рядом с ней, и отступала, пряча лицо. Он король теперь. Нужна ли она ему будет - такая? Ведь Ян, как ни крути, незаконнорожденный…

Ян, встревоженный, лез к ней на руки и маленькими ладошками вытирал мокрое мамино лицо.

* * *

Каждый новый правитель Лераны начинал свое правление с того, что, входя на престол, подписывал амнистию какому-то количеству осужденных. Кто станет этими счастливчиками и сколько их будет – вопрос другой, но традиция, ставшая уже почти законной, нарушалась всего однажды – в правление Густава Первого. Патрик Четвертый, став королем, не стал следовать своему предшественнику и традицию вернул. Но если для всех предыдущих правителей этот обычай был скорее политической игрой, то для Патрика – живым чувством; многие из тех, кто томился сейчас по тюрьмам и каторгам, пострадали за него лично – и пострадали безвинно.

Тех, кто был близок к трону, разыскали и освободили достаточно быстро. Но сколько было еще таких, как Магда – невиновных, оговоренных, попавших в тюрьму волею случая. А еще – тех, кто был близок королю Карлу, но не попал в орбиту следствия явного, а просто тихо сослан в свои поместья в дальних провинциях. Ну, эти ладно, они могли и подождать, в глуши – не в тюрьме, не под конвоем. А еще – такие, как Джар… о них тоже следовало не забыть. И, в общем, дел тут было – до черта. Почти каждый день заканчивался для Патрика визитом лорда Лестина в качестве министра внутренних дел («найдите уже мне замену, сир, я стар для таких приключений» - «некого, Лестин, некого. Потерпите еще немного. Где я найду того, кто справится с таким делом лучше вас? Как вы сегодня себя чувствуете?») с длинным отчетом. Нельзя сказать, что ведомство герцога Гайцберга находилось в большом порядке, но и бардака в нем было на удивление немного. Дело двигалось, хоть и не так быстро, как хотелось бы.

Первым из «партии принца» вернулся в город Марк де Волль. Патрик, едва на стол к нему легло донесение с городской заставы, еле сдерживался, чтобы не кинуться в дом де Воллей. Он понимал, конечно, что Марку нужно прежде всего побыть с матерью и даже просто отдохнуть с дороги, но никогда еще время не тянулось для него так медленно. Вечером второго дня, махнув рукой на правила приличия, он приказал седлать лошадь… и остановился на пороге. Как они встретятся? Что он, уже король, сможет сказать другу? «Прости, я не виноват?» Что скажет ему Марк?

И все же он мчался по вечерним улицам Леррена галопом, и прохожие шарахались и посылали вслед ругательства… конечно, короли так не ездят, им нужно выступать степенно, в окружении свиты… а пошло оно все к черту!

И только когда мать Марка, графиня Елена де Волль присела в поклоне ему навстречу, лихорадочная струна, натянутая внутри, оборвалась, сменившись напряженным, тяжелым спокойствием. Почудился ли ему упрек в глазах женщины или это всего лишь чувство вины, которое не избыть никогда? Гостиная де Воллей ярко освещена уже низким, вечерним солнцем, и цветы повсюду, и запах корицы и свежего теста с кухни – но почему же чудится, чудится ему запах горя и беды, который так и не выветрился еще из комнат этого большого, красивого дома?

Графиня вышла, обещав прислать к нему сына, зазвенел где-то сверху ее счастливый голос - а Патрик все еще не мог перевести дыхание. Сейчас… вот сейчас…

Когда раздались в коридоре медленные, тяжелые шаги и распахнулась дверь, Патрик обернулся...

Худой, очень худой, высокий человек стоял на пороге, тяжело опираясь на палку, и смотрел на гостя, смотрел – словно не веря. Потом прошептал:

Патрик?

Патрик сделал шаг навстречу.

Марк?

Человек на пороге кивнул. Медленно вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь.

Несколько секунд они стояли неподвижно, глядя друг на друга.

Не узнаешь? – так же тихо спросил вошедший.

И только после этого они кинулись друг к другу. Свалился с грохотом, попавшись под ноги, стул, упала стоящая у двери напольная ваза. Они вцепились друг в друга, в локти, в плечи – и замерли. И долгие несколько мгновений не разжимали объятий.

Марк… - Патрик провел ладонью по коротко обрезанным волосам друга – белым-белым, точно выкрашенным. Если б не помнил прежние смоляные пряди, подумал бы – так и было. – Седой?

Живой? – спросил Марк и хрипло засмеялся. – Ты – живой? А я не верил…

А я не верю тому, что это ты. Живой.

Да…

Марк…

Не расцепляя рук, они жадно оглядывали друг друга.

Он стал худым, этот прежде толстоватый и добродушный увалень; худым, как щепка, жилистым, как сплетенный из ремней канат. И – жестким, угловатым, точно из камня вырубленным стало прежде мягкое, детское лицо, запали и потемнели глаза, и не осталось в них прежнего добродушия. Узловатые руки, морщины в углах губ, шрам на щеке и на шее, жесткий, оценивающий, недобрый взгляд…

Марк…

Зато вернулся, - улыбнулся де Волль, и очень усталая была эта улыбка.

Марк…

Не надо, Патрик. Или к тебе обращаться теперь только «Ваше Величество»?

Марк… не надо.

Они сели, наконец, все так же глядя друг на друга.

Кто еще вернулся? – спросил Марк после молчания.

Пока – только ты. Остальные… еще едут.

Все живы?

Патрик отвел глаза.

Нет…

Марк помолчал, потом спросил - очень спокойно:

Кто?

Жанна. Кристиан. Анна Лувье. И Ян.

Непослушными пальцами Марк оттянул ворот камзола.

Про Кристиана знаю. Но… Ян?!

Да… Он… был со мной.

Как?

Марк… я расскажу, обещаю. Но… не сейчас.

• Предыдущая
• 87/90
• Следующая