Дары Кандары.Сборник(СИ) - Батхен Ника - Страница 24

• Предыдущая
• 24/67
• Следующая

То ли от дрянного бифштекса то ли от хиновой мешанины, навалилась вдруг тошнота. С трудом,

пошатываясь, капитан добрался до туалетной комнаты. Ужин отправился в утилизатор, приступ кончился.

Капитан держал голову под холодной водой, пока сознание не прояснилось. Затем умылся, отполоскал рот

от мерзкого вкуса. Глянул на себя в зеркало. Да, возраст дает о себе знать. Крошево снега в стриженых

волосах, отекшие веки, морщины у губ и на лбу, космический злой загар насмерть выдубил кожу. Только

взгляд прежний – сильный и цепкий. За счастье полета не жаль и жизни – хватило б горючего, и вперед, к

самой дальней звезде! Капитан рассмеялся – дурак, мечтатель, седой мальчишка… Шум в баре вдруг стал

иным. Злая скрипка выводила, смеясь «Будет вздернут Дэнни Дивер, завтра утром на заре», звенела посуда,

смачно грохнул упавший стул. Кажется в зале кого-то били.

Капитан осторожно подкрался ко входу в бар. За дверью жался мальчик-гарсон со свежим синяком на

скуле:

– Осторожнее, сэр, не ходите туда. Парни с «Висельницы» шалят. Мистер Хин попросил всех гостей

покинуть зал.

Старые счеты. Капитан будто помолодел лет на двадцать. Ну что ж. Он подвинул парнишку и ударом

открыл дверь.

Заварушка уже кончалась. Последнего кондотьера парни в красных мундирах выставляли пинками из

бара. Гильдейцы пока держались – трое против восьми – но дела их были явно плохи. Ансельм – старый

добрый Ансельм – возвышался над стойкой и успешно орудовал стулом. Остальных посетителей сдуло.

Два погромщика кинулись к капитану. Первого встретил прямой в челюсть, второй свел знакомство с

дверною ручкой. Счет открыт. Капитан коротко выдохнул и пошел вперед.

Долгие, рваные в клочья минуты. Кулаки сбиты в кровь. Тяжесть чужого тела. Боль под ложечкой,

мерзкое ощущение невозможности вдоха. Встать с колен. Встать, я сказал, встать!!! Снова удары, скорость

и горячая плоть цели. Тишина.

Капитан понял, что стоит посреди бара – один. Уцелевшие столпились у выхода. А по залу навстречу

ему неторопливо движется женщина. Мощная, крупная, с упругой звериной походкой. Алый шелк парадной

рубахи, непослушные кудри – соль-с-перцем – рассыпаются по плечам, лицо сожжено загаром, большой рот

растянула улыбка – насмешливая и властная. Перепуганный Хин бросился к ней:

– Капитан, подождите!

Женщина отмахнула не глядя. Бармен отполз на карачках к стойке. Все молчали. Из-за голенища

высокого сапога женщина достала нож – не капризный стилет, игрушку девчонок, – хороший, тяжелый нож,

полную ладонь стали. Поиграла, примерилась, бросила. Лезвие скользнуло вдоль щеки капитана, он ощутил

прохладное движение воздуха. И не двинулся с места.

С кривой усмешкой женщина подошла ближе, остро прищурилась – что это, мол, за птица. Капитан

поднял взгляд. У нее глаза хищника. Настороженность, ярость – успеть первой, взять верх. Сеть морщинок у

век, заостренные стрелы-ресницы. Вопрос – ты враг? Азарт боя в темных зрачках сменился недоумением.

Капитан Лонгрен подняла для удара руку. Капитан Грэй перехватил кисть. Задержал на мгновение и

осторожно, нежно поднес к губам. Жесткие, грубые пальцы, мозолистая ладонь – уверенная меткость

работающей руки. Капитаны молчали. С треском льда на реке осыпались годы – опоздать не так страшно,

если ищешь встречи всю жизнь.

– Вот, я пришел. Узнала ли ты меня?

– Совершенно такой!

– И ты тоже. Здравствуй, Ассоль!

Новеллетта

…Благословен и год и день и час,

И та пора и время и мгновенье

И тот прекрасный край и то селенье,

Где я был взят в полон двух милых глаз…

– Откройте! Откройте же!!! Я прошел половину Италии ради этого часа.

Молоточек тяжело стукнул в медь, морда льва с рукоятки ухмыльнулась недобро. Стройный, богато –

насколько можно было разглядеть в сумерках – одетый юноша нацелился было пнуть дверь, но передумал,

видимо пожалел франтовской длинноносый башмак. Стоящий чуть поодаль слуга с факелом потихоньку

вздохнул – все Берни были упрямы и вспыльчивы, а молодой синьор еще и писал стихи. Второго такого

романтика днем с огнем было не отыскать в Риме, а уж ночью да с факелом…

Ставни на втором этаже распахнулись с неожиданной легкостью. Домочадец – щекастый бодряк в

ночном колпаке и халате – был хмур:

– От его Императорского Величества? – осведомился он.

– Нет, отнюдь, – отказался юноша.

– От мессера Чезаре Борджиа? – домочадец посерьезнел.

– Как можно… – молодой Берни улыбнулся и развел руками – мол, куда нам до такой чести.

– От Папы Римского? – домочадец обернулся вглубь комнаты, будто с кем-то советуясь, потом снова

посмотрел вниз.

– Нет. Я Франческо…

– Спят все. Утром пожалуйте, – физиономия бодряка утратила всякую почтительность.

– Я прошел половину Италии, чтобы видеть… – на лице молодого поэта гнев мешался с отчаянием.

– Спят все. Поберегись!!!

Содержимое ночной вазы глухо шлепнулось на мостовую, забрызгав Берни его новый бархатный

плащ. Ставни скрипнули и закрылись.

– Шли бы мы в гостиницу, синьор Франческо. Утро вечера мудренее. Поужинаете, поспите, а с

рассветом подумаем, как бы свидеться с вашей красавицей, – слуга добыл из кармана видавший виды

носовой платок и попробовал счистить с плаща вонючие пятна. Капля смолы с факела брызнула на руку

господину. Тот взвыл, попытался отвесить подзатыльник услужливому болвану, но промахнулся. Узкая

улочка огласилась отборной тосканской бранью, двенадцать слогов на строчку – даже в пылу гнева молодой

Берни безупречно держал размер.

Ставни скрипнули снова.

– Стражу вызовем, – констатировал домочадец и почесался под колпаком.

Иметь дело с ретивыми и до неприличия жадными городскими властями слуге не хотелось. А еще

больше ему не хотелось явиться пред светлые очи Анжело Берни-старшего – тот приставил его к сыночку с

наказом – беречь пуще глаза. …Тюкнуть бы чем тяжелым, так не поймут… По счастью синьора Франческо

тоже не вдохновила мысль провести ночь в кутузке, полной блох, вшей и всяческого отребья. Поэт погрозил

кулаком ставням, запахнул плащ, фыркнул – а нос у него был фамильный: длинный, тонкий, с резными

ноздрями, словно у борзой суки – и пошел себе вниз по улочке, опустив вдохновенную голову. Оставалось

поспешить следом, светя догорающим уже факелом, чтобы синьор, паче чаяния, не оступился. Впрочем,

плащ все равно чистить…

Молодое мессинское у хозяина погребка было выше всяких похвал. Поэтому утро началось

заполдень. Ранний октябрь брызнул ливнем на улицы Вечного города, мостовые залило выше щиколотки,

котурны не припасли – поэтому визит к дому мессера Санти отложили еще на сутки. Холодные струи так

славно стучали о черепицу, придавая неповторимое очарование подогретому с пряностями вину и

обжаренной курочке с зеленью и фасолью. Синьор Франческо был щедр – слуге перепали грудка и

крылышко, да и выпить слегка хватило. После Берни заперся у себя, отказавшись от куртизанки – что за

радость любиться с рыжей трактирной шлюхой, если мечтаешь увидеть прекраснейшую из женщин.

Пергамент, перо и чернила – вот истинные друзья влюбленного, полного мыслей о Донне. Прекрасная

Садовница в палаццо Питти – там впервые увидел он светлый образ и замер, пораженный неземной

красотой. С тех пор… А слуга пил с трактирной челядью и выспрашивал потихоньку – мол не знает ли кто

кухарки или конюха дома Санти.

На рассвете с первыми петухами Франческо пришлось проснуться. Слуга сдернул с него одеяло и

подал, отвернув брезгливо лицо, чашку крепкого кофе – как истинный христианин он не одобрял тех, кто

пил турецкую мерзость.

– Синьор мой, смотрите сюда внимательно. За церквушкой Темпьетто будет Несытый рынок. По

• Предыдущая
• 24/67
• Следующая