Не моя война - Миронов Вячеслав Николаевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/62
• Следующая

Надо с самого начала показать чмырю его место.

— Что, Серёжа, погоны не давят? — говорить тяжело, но надо.

— Встать!

— Сил нет. Помоги, Серый.

— Поднимите их! — гонор из него так и прёт.

— Чмо долбанное! — Витя не удержался.

— Вы слышали, что сказал командующий армией? Отныне я решаю вашу жизнь и судьбу. Вы обязаны мне подчиняться!

— Тебе подчинённые нужны или инструктора? Сам что ли будешь учить бойцов?

— Я буду осуществлять общее руководство! — он растерян, ожидал, что мы будем раздавлены.

Не на тех нарвался!

— Правильно, потому что не можешь ты проводить занятия. Ничего ты не можешь. Ты ноль без палочки! — сказал я тихо, каждое слово причиняло нестерпимую боль в голове.

Но Серёжа слушал, наливаясь краской. От гнева или от стыда, не знаю.

— Тебя использовали, как одноразовый презерватив. Ты предал. Тебе кинули кусок мяса — подполковника, и на фронт. Не сделали замом, не дали тёплого места, не дали жирного куска.

— А сами-то хороши! — Серёга перешёл в атаку. — Что же вы пошли служить? Где ваше геройство? Надо было пять минут назад сказать, что не будете служить, так команда бы вас и кончила. И все, привет родителям! — Чмо торжествовало.

— Разница между нами в том, гнида, что ты предал своих товарищей, как Иуда, и не для того чтобы выжить, а из-за жирного куска, или сломали тебя на бабе! Тьфу! — Витя начинал кипятиться.

— Был чмырем и сдохнешь чмырем! Говно ты, старлей! — я говорил спокойно. Устал я, очень устал.

Серёгу подбрасывало от наших слов. У ополченцев вылезли глаза от удивления. Два смертника спокойно обливают помоями их командира. Было видно — дай им волю, они нас расстреляют на месте без суда и следствия. Кишка тонка, ребятишки! Гусейнов сказал, что о нас должны заботиться.

— Делай, что твой командир сказал. В больницу нас!

— В машину их! — Серёга резко развернулся и пошёл со двора.

Нас подняли, сняли наручники, поддерживая под руки повели к машине. Возле ворот стоял обычный УАЗик без тента. На месте старшего сидел Серёга. Нас посадили сзади на пассажирские сиденья, села охрана. Поехали.

Минут через десять приехали к районной больнице. Выгрузили нас. Серёга и один телохранитель пошли внутрь здания. Симпатичная больница, двухэтажная, белая, — двор, огороженный каменным заборчиком, утопает в зелени. Красиво, очень красиво. Мы достали сигареты и закурили, присев на бампер машины. Стоять было больно.

Вышел охранник, он же — по совместительству — телохранитель, позвал нас. Поплелись.

Встретила дежурный врач. Женщина лет двадцати трех, симпатичная. Белый халатик ей явно был к лицу и подчёркивал её хорошую фигуру. Ей, видимо уже объяснили кто мы и что надо. Она смотрела на нас с чувством нескрываемой жалости. От врачей нечасто этого дождёшься!

Она объяснила, что уже никого нет, поэтому она сможет только сделать предварительное обследование, оказать первую медицинскую помощь по мере необходимости и накормить нас.

— Помыться, побриться можно? — спросил я.

При этом я старался держаться как можно бодрее, может, удастся и позаигрывать с ней. Хотя с нашими разбитыми мордами, да при таком эскорте явно ничего не получится. Можем лишь вызывать жалость. «Подайте на пропитание убогому!»

Нас сразу провели в душевую. Одежду мы свою бросили на входе. Не одежда, а лохмотья, пропитанные кровью, потом, страхом и болью.

Душ, мыло, мочалки! Господи! Как хорошо! Тела болят, ноют, но радуются вместе с нами чистой воде. Мы трём себя отчаянно, трём друг другу спины, моемся долго, растягиваем удовольствие. Господи, как хорошо! Ссадины чешутся и при каждом движении отдают болью, но все равно — блаженство.

Один телохранитель постоянно находится при нас. Второй принёс бритвенный станок с безопасным лезвием, и что-то сказал своему приятелю, показывая на нас и станок.

— Как думаешь, что он ржёт? — спросил Витя, намыливая лицо мылом.

— Судя по его тупой морде, скорее всего этим станком бреют перед операцией всякие интимные места. Или покойников.

— Фу, какая гадость! — Витя брезгливо посмотрел на станок, который держал в руках.

— Тебе не все равно? Если нас не расстреляли, то неужели ты будешь какой-то заразы бояться? — спросил я, осторожно потирая бок, который сильно болел.

— Плевать! В училище и не такое было! — Витя начал бриться.

Зеркала не было, поэтому приходилось делать это на ощупь.

— Вот видишь! А ты боялась! Даже юбка не помялась и мамка ничего не узнает!

Потом побрился я. При выходе из душевой мы обнаружили, что наших лохмотьев нет, а лежат два больничных халата и трусы, тапочки больничные. Не все было впору. Но и на этом спасибо, как говорится.

Потом нас накормили. Но как это больно! Желудок резало, голова кружилась. Тошнота подкатывалась, чуть не стошнило. Витя так же мучался.

Потом женщина-врач нас осмотрела, смазала все ссадины и синяки йодом. При этом она шептала что-то. Очень выразительно смотрела на нашу охрану, и что-то говорила на азербайджанском. Эти коалы-переростки с оружием поёживались, топтались на месте и пытались ей что-то объяснить. Но она, видимо, не соглашалась с ними, показывая на наши ссадины и синяки. Затем сделала нам обезболивающие уколы и дала таблетки.

Палата наша находилась на втором этаже. Не палата — люкс. А там… А там были белые простыни!

Мы легли. Плевать, что ещё не так поздно, мы устали! Тело болело, чесалось, зудело. Но как хорошо на чистом бельё лежать. Приятно спиной потереться об него. Подушка настоящая! Не мешок с тряпками и соломой! Спасибо тебе, Боже!

Я провалился в сон. Никто нас не будил. Проснулись от яркого солнца, которое било в глаза. Охрана была рядом. Нас провели на завтрак. В больнице были старики и молодые перебинтованные пацаны, лет по шестнадцать-семнадцать. Держались они гордо, явно чувствуя своё превосходство. Видать недавно с боевых позиций, раненые. На нас все смотрели с любопытством, без злобы. Повариха положила большие порции, дед с соседнего столика угостил сигаретами.

Потом — обследование. У Виктора были перебиты два пальца на ноге, у меня сломано ребро, сотрясение головного мозга, — на предварительном диагнозе определить, отбиты внутренние органы или нет, было нельзя.

Нам ставили капельницы, делали уколы, усиленно кормили. Но охрана глаз с нас не спускала. Хотя и стала добрее, но постоянно была настороже. Сами охранники отдыхали в этой же больнице. Для них и для нас это был настоящий санаторий «Солнышко». Серёгу-предателя мы не видели вообще в течение двух недель.

Отдохнули, отъелись. Жизнь хороша! События пленения, несостоявшегося расстрела остались в какой-то другой жизни. В больнице была даже небольшая библиотечка, мы читали запоем все, что было на русском языке.

Забавно то, что много книг классиков были нетронутыми. И часто мы были первооткрывателями, когда аккуратно раскрывали склеившиеся страницы. Запах пыли книжных полок, типографского клея, обложек, — все это чем-то напоминало дом, юность. Как это было давно и далеко, будто и не со мной вовсе! Читал Достоевского, Толстого, Тургенева, Лескова. Даже не читал, а проглатывал все целиком. То, что не понимал в школе, в училище, сейчас было понятно и просто, продираться сквозь клубок хитросплетений человеческой психики было одним удовольствием!

Общались с теми, кто лежал в больнице. Нормальные, порядочные люди имеют свой, трезвый взгляд на вещи. Война эта в Карабахе им нужна, как зайцу стоп-сигнал. И не понимали добрые местные жители, зачем Гусейнов втравливает русских в эту войну. Правда, все это говорили нам в то время, когда наша охрана не могла их слышать.

С нами щедро делились принесённой домашней едой, самодельным вином, которое мы исправно выпивали вечером. А по ночам нас мучили кошмары. Опять подвал и пытки. Часто снились училище и ротный майор Земов, которого мы все боялись и ненавидели, а сейчас я вспоминал его с благодарностью. Он сумел привить нам стойкость.

• Предыдущая
• 16/62
• Следующая