Бумеранг: Как из развитой страны превратиться в страну третьего мира - Льюис Майкл - Страница 34

Идея учреждения офшорного банка принадлежала ему. По его словам, немецкое руководство IKB ухватилось за нее, «как ребенок за конфету». Он создал банк в то время, когда владельцы облигаций получали более высокую доходность: банку Rhineland Funding хорошо платили за риск. Поскольку финансовые рынки не желали замечать тучу на горизонте, к середине 2005 г. цена риска резко упала, и, соответственно, упала доходность облигаций, обеспеченных американскими потребительскими кредитами. По словам Ретига, он пошел к начальству и сказал, что, если им стали платить гораздо меньше за риск по этим облигациям, IKB следует искать другие пути получения прибыли. «Но они наметили себе сумму прибыли и хотели получить ее. Чтобы получить ту же самую прибыль при более узком распределении риска, они попросту должны были покупать больше облигаций», — говорит он. Руководство, добавляет он, не желало его слушать. «Я показал им, что рынок разворачивается, — говорит он. — Но все это выглядело так, словно я отнимал у ребенка конфетку. Я стал врагом». Когда он ушел, за ним последовали многие другие, и штат инвестиционных сотрудников сократился, но инвестиционная деятельность резко активизировалась. «Половина оставшихся сотрудников, обладающая примерно третью опыта, удвоила инвестиции, — говорит он. — Им приказывали покупать».

Ретиг продолжает описывать то, что выглядело как скрупулезно продуманная и сложная инвестиционная политика, а на деле оказалось бессмысленной, основанной на правилах стратегией. «1КВ мог оценить CDO с точностью до одного базисного пункта», — сообщил один восторженный наблюдатель журналу Risk в 2004 г. Однако это было бессмысленно. «Они, например, с мелочной дотошностью выясняли, под кредиты какого низкокачественного оригинатора выпущены эти CDO, — говорит Николас Данбар. — Они предпочитали не связываться с кредитами First Franklin, но принимали Countrywide. А разницы не было никакой. Они спорили об облигациях, которые впоследствии упали со 100 % [номинал] до 2–3 % [от номинала]. Все, что они делали, это покупали облигации, которые падали до трех, а не до двух». Если облигации, которые предлагали фирмы с Уолл-стрит, удовлетворяли правилам, установленным экспертами IKB, они тут же без дополнительной проверки отправлялись в портфель Rhineland Funding. А облигации становились все более рискованными, потому что кредиты в их основе становились все более и более безумными. По словам Ретига, после его ухода в IKB осталось только пять инвестиционных специалистов, причем все моложе 30 и у всех лишь по паре лет опыта. И эта молодежь была одной из сторон сделок, искусно выстроенных Goldman Sachs для торговли за свой счет, а также другими крупными фирмами с Уоллстрит — для чрезвычайно умных хедж-фондов, которые собирались играть против рынка низкокачественных облигаций. Согласно Ретигу, портфель IKB вырос с $10 млрд в 2005 г. до $20 млрд в 2007 г., «и рос бы дальше, но им не хватило времени. Они продолжали покупать, даже когда рынок рухнул. Они хотели дойти до $30 млрд».

К середине 2007 г. уже не только Goldman Sachs, но и все другие фирмы на Уолл-стрит осознали, что рынку низкокачественных ценных бумаг скоро придет конец, и лихорадочно пытались избавиться от своих позиций. Последними покупателями во всем мире, как сообщили мне финансисты с Уолл-стрит, были эти сознательно игнорирующие реальность немцы. Иными словами, единственное, что удержало IKB от потери свыше $15 млрд на американских низкокачественных кредитах, — прекращение функционирования рынка. Никакие основания, будь то факты или информация, не могли поколебать их убежденности в правильности своего подхода к вложению денежных средств.

На первый взгляд, немецкие трейдеры по облигациям в IKB были похожи на безумцев, которые делали глупые ставки на Citigroup, Merrill Lynch и Morgan Stanley. На самом же деле они вели совершенно иную игру. Американские трейдеры на рынке облигаций, вероятно, потопили свои фирмы из-за того, что закрывали глаза на риски, присущие низкокачественным облигациям, но попутно они сколотили себе состояние, и к ответу их, по большей части, не призвали. Им платили за то, что они подвергали свои фирмы риску, и поэтому трудно сказать, делали ли они это намеренно или нет. Немецким трейдерам по облигациям платили примерно по $100000 в год плюс бонус максимум $50 000. Как правило, немецким банкирам платили гроши за принятие риска, который потопил их банки, и это убедительно доказывает, что они действительно не ведали, что творят. Но — странная вещь — в отличие от американских банкиров, немецкая общественность считает их мошенниками. Бывший генеральный директор IKB Штефан Ортзайфен был приговорен к тюремному заключению (условно), и банк потребовал от него вернуть зарплату в размере €805 000.

У Дирка Ретига была возможность вблизи наблюдать не только деятельность IKB, но и поведение его подражателей, группу немецких государственных банков Landesbanks. И, по его мнению, в современной финансовой системе существует коварная граница между англо-американскими и немецкими банкирами. «Довольно сильно ощущалось меж-культурное непонимание, — говорит он, с увлечением принимаясь за омара. — Этих банкиров никогда не баловали продавцы с Уолл-стрит. А тут появляется некто с платиновой кредиткой American Express, и этот господин может пригласить их на Гран-при в Монако и в другие подобные места. Он ничем не ограничен. Банкиры из Landesbanks были самыми неинтересными в Германии и никогда не пользовались таким вниманием. И вдруг появляется один умник из Merrill Lynch и начинает обхаживать их. Они подумали: “О, да мы ему нравимся!”» Затем заканчивает мысль: «Американские торговцы куда хитрее европейских. Они очень хорошие актеры».

В сущности, по словам Ретига, немцы исключали возможность того, что американцы играют не совсем по официальным правилам. Немцы понимали правила буквально: они изучали историю облигаций с рейтингом ААА и принимали на веру официальную версию о том, что облигации с рейтингом ААА абсолютно безрисковые.

Такое исключительное почитание правил практически ради самих правил пронизывает немецкую финансовую систему, как и всю жизнь в Германии. Оказывается, стало известно о том, как в июне 2007 г., как раз накануне краха, немецкая перестраховочная компания Munich Re организовала прием в честь своих лучших клиентов. Хозяева предлагали не только куриный ужин и соревнования по гольфу на ближайший к лунке удар, но и кутеж с проститутками в бане. Конечно, в финансовых кругах, как среди крупных, так и мелких игроков, такая вещь не редкость. Удивительно было то, как немцы организовали это мероприятие. Проституток пометили белыми, желтыми и красными лентами, чтобы знать, кому какая предназначена. После каждого полового акта жрице любви ставили на руку печать, дабы все знали, сколько раз ею пользовались. Немцам нужны были не просто проститутки: они хотели, чтобы все шло по правилам.

Возможно, из-за своей безмерной любви к официальным финансовым правилам немцы особенно сильно запали на ложную идею, которую эти правила породили: что существует такая вещь, как безрисковый актив. В конце концов, рейтинг ААА предполагал «безрисковый актив». Однако такой вещи, как безрисковый актив, не существует. Актив потому и приносит доход, что несет риск. Но идея безрискового актива, пик популярности которой приходится приблизительно на конец 2006 г., захватила инвестиционный мир, и сильнее всего клюнули на эту удочку немцы. Я тоже об этом слышал — от сотрудников фирм с Уолл-стрит, которые имели дело с немецкими покупателями облигаций. «Все дело в немецком менталитете, — сказал мне один из них. — Они говорят: “Я проверил, они удовлетворяют всем требованиям. Риска нет”. Форма ставилась выше содержания. Вы работаете с немцами, а они — как бы получше выразиться — не ладят с риском от природы. Они генетически предрасположены к тому, чтобы все испортить». Если облигация внешне выглядела чистой, немцы позволяли ей испачкаться внутри до такой степени, до какой сумела это сделать Уолл-стрит.