Посольский город - Мьевиль Чайна - Страница 29

Он был терпелив, это правда. Он закрывал глаза на мелкое и не очень мелкое воровство из прилетавших миабов и на частичные растраты налоговых выплат, которые Бремен собирал раз в несколько лет. Он поощрял общение своих служащих со служителями и простолюдинами, и даже изредка разрешал перекрёстные браки. Работа у него была непростая, как у всякого крупного колониального чиновника. Поскольку связь с боссами могла осуществляться лишь оказионально, то от него постоянно требовались инициатива и гибкость. До Уайата его место не однажды занимали чиновницы и чиновники, чья привычка следовать букве закона каждый раз приводила к плачевным результатам. И Уайат считал, что заслуживает уважения за свой супермягкий подход. Он считал, что послы не правы.

Уайат мне нравился, но он был наивен. При всех прочих равных он оставался человеком Бремена. А я понимала, что это значит, даже если он сам отказывался понимать.

Хозяева иногда показывались в поле нашего зрения, одни или небольшими группами, в сопровождении зелле они двигались замедленной рысью по своим переулкам. С какими целями они приходили, кто знает? То ли из любопытства, то ли чтобы срезать путь. Иные заходили глубоко в область дыхания эоли, прямо на окраины Послограда, причём некоторые из них искали сравнения. Это были ариекаи-фанаты.

Раз в несколько дней двое-трое, а то и целый конклав ариекаев появлялись, изящно переступая тонкими хитиновыми ножками. Подрагивая веерами крыльев, принаряженные — в кушаках с бахромой из плавников и филигранных украшений, каждое из которых отзывалось на ветер определённым звуком, таким же броским, как яркий цвет, — ариекаи заходили в «Галстук».

— Наша публика нас требует, — сказал кто-то, когда я увидела такое явление впервые. Несмотря на заезженную остроту, было понятно, что сравнения очень ценят эту публику. В тот единственный раз, когда я убедила Эрсуль пойти со мной, чтобы собрать анекдоты и потом вместе посмеяться над моими новыми товарищами, появление Хозяев полностью вывело её из равновесия. Сколько я ни уговаривала её шёпотом не бояться ариекаев, она молчала, и лишь пару раз ни к селу ни к городу вставила несколько коротких вежливых фраз. Я и раньше бывала с ней в компании местных, но никогда ещё эта компания не была такой неформальной, такой свободной от официальных процедур, принятых в Послограде, и подчинения неведомым желаниям Хозяев. Больше она со мной туда не ходила.

Владелец «Галстука» и его клиенты любезно не обращали внимания на Хозяев, пока те перешёптывались между собой. Кораллы их глаз тянулись к нам, растопырив отростки, и осматривали нас, а мы смотрели на них. Официанты и посетители привычно скользили мимо них. Разглядывая нас, Хозяева негромко о чём-то переговаривались.

— Говорит, что ищет того, кто балансировал с металлом, — обычно переводил кто-нибудь. — Это ты, Бернхам. Встань, парень! Пусть тебя узнают.

— Говорят о твоей одежде, Саша.

— Вон тот говорит, что я полезнее тебя — он меня всё время произносит.

— Я не это имел в виду, ты, нахал… — И так далее. Иногда, когда меня обступали Хозяева, мне приходилось гнать внезапно нахлынувшие воспоминания о себе — девочке в том ресторане.

Частых визитёров было легко распознать по расположению глаз-кораллов, по пятнам на спинном крыле. В порыве озорства мы окрестили их согласно этим особенностям: Коренастый, Круассан, Пятёрка. Похоже, что и они нас тоже легко различали.

Мы узнали, у кого какие сравнения были любимыми. Так, меня регулярно произносил один высокий Хозяин с ярким чёрно-красным спинным плавником, так похожим на юбку для фламенко, что мы прозвали его Испанской Танцовщицей.

— Он делает такую замечательную штуку, — сказал мне Хассер. Он знал, что я почти ничего не понимала. — Когда говорит о тебе. — Я видела, что он подыскивает слова, чтобы передать нюансы. — «Когда мы говорим о говорении, — говорит он, — большинство из нас как та девочка, которая съела то, что ей дали. Но с ней мы можем выбирать, что мы говорим». Он просто виртуоз. — Видя выражение моего лица, он пожал плечами и хотел оставить эту тему, но я заставила его объяснить.

В основном моё сравнение использовали, когда хотели сказать, что приходится обходиться тем, что есть. Испанская Танцовщица и его друзья каким-то странным риторическим вывертом, переносом ударения с одного слога на другой умудрялись передать мною потенциальную перемену. В этом был особый шик, от которого Хозяева приходили в экстаз. Я не знала, всегда ли они были так заворожены Языком или их одержимость стала результатом взаимодействия с послами и нами, странными безъЯзыкими существами.

Скайлу всегда хотелось в подробностях знать, как было дело, кто и что говорил, кто из Хозяев присутствовал.

— Так не честно, — говорила я ему. — Пойти туда со мной ты не соглашаешься, а потом злишься, если я не могу повторить всю эту скучную дребедень, которую там говорили.

— Мне там не обрадуются, ты это знаешь. — Это была правда. — А ты зачем ходишь, если там так скучно?

Это тоже был резонный вопрос. Восторг, с которым другие сравнения встречали каждый визит Хозяев, и глубина их бесед, точнее, её отсутствие, когда Хозяев не было, каждый раз сильно меня раздражали. И всё же меня не оставляло ощущение, что именно там может случиться нечто очень важное.

Один Хозяин часто сопровождал Испанскую Танцовщицу. Он был коренастее прочих, с узловатыми ногами, с провисшим брюхом, свидетельствами приближающейся старости. По какой-то забытой мной причине мы звали его Улей.

— Я видела его раньше, — сказала Шанита. Он говорил беспрерывно, а мы слушали, но его речь казалась составленной из неоконченных предложений. Мы ничего не понимали. И тут я вспомнила, где видела его раньше: во время моего самого первого визита в город. Он участвовал тогда в Фестивале Лжецов. Это ему лучше всех удалось неправильно описать целевой объект. Он назвал не тот цвет.

— Это лжец, — сказала я. И щёлкнула пальцами. — Я тоже его видела.

— Хм, — сказал Валдик. Вид у него был недоверчивый. — А что он говорит сейчас? — Улей ходил кругами, рассматривая нас, скрёб своим дающим плавником воздух.

— «Вот так, вот так», — переводил Хассер. Он тряхнул головой, ничего, мол, не понимаю. — «Похожи, они, сходные, разные, не одинаковые, одинаковые».

«Галстук» был не единственным местом, где мы собирались, но чаще всего это происходило именно там. Время от времени мы назначали собрание в каком-нибудь ресторане недалеко от торговых кварталов или на открытых скамьях другого заведения вблизи канала, но такие выходы всегда планировались заранее, да и то скорее из чувства приличия и нежелания прослыть закоснелыми консерваторами. Однако именно «Галстук» был тем самым местом, где привыкли искать нас жаждавшие встречи Хозяева, а поскольку мы не меньше их жаждали быть найденными, то это место и стало главным для нас.

Сравнения считали себя чем-то вроде дискуссионного клуба, где инакомыслие было допустимо, но лишь до определённой степени. Один раз некий молодой человек пытался вовлечь нас в полемику, которая от пропаганды независимости перешла к прямому подстрекательству к мятежу и нападкам на служителей, так что мне пришлось вмешаться, чтобы его не побили.

Я отвела его в сторону.

— Уходи, — сказала я ему. Столпившиеся сравнения осыпали его колкостями, кричали ему, чтобы он вернулся и попробовал ещё что-нибудь сказать против послов.

Он сказал:

— А я-то думал, что они радикалы. — Вид у него был до того потерянный, что мне даже захотелось обнять его, чтобы утешить.

— Эти-то? Ну, это смотря у кого спрашивать, — сказала я. — Да, с точки зрения Бремена они предатели. Но служителям они преданы больше, чем те сами.

Политика плебисцита в Послограде была абсурдом. Ведь никто, кроме послов, не мог говорить с Хозяевами! А что до завсегдатаев «Галстука», то, даже если не принимать во внимание неизбежный коллапс Послограда в случае исчезновения послов, кто ещё, кроме них, стал бы произносить этих мужчин и женщин, так гордившихся своей ролью сравнений?