За Лувром рождается солнце - Мале Лео - Страница 2
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
– Шатобриан.
– Два, – сказал Лере, поворачиваясь к официанту, который в ожидании заказа покачивался на плоских ступнях.
Официант исчез. Лере поерзал на стуле, снова взглянул на меня и сказал:
– Похоже, вы серьезно относитесь к своей работе.
– Приходится, – я сделал паузу: – ...Мне кажется, дружище, вашей супруге начинают надоедать эти загулы.
Он презрительно отмахнулся:
– Пока только начинают...
Появились шатобрианы, и мы на них навалились. Я сказал:
– Это может кончиться бедой.
Не торопясь, он пережевал и проглотил кусочек мяса.
– Да нет же, нет, – запротестовал он. – Я знаю Эмилию... Да я и возвращаюсь теперь уже скоро. Завтра. Самое позднее, послезавтра. Разве что вслед за почтарями забастуют железнодорожники... А может быть, все-таки поговорим о чем-нибудь другом?
И мы заговорили о другом. Во время еды я смотрел на Лере и думал, что он странный мужик, что госпожа Лере, должно быть, странная бабка, что семейство Лере – странное семейство, а Нестор Бурма – странный сыщик, не испытывающий стыда от того, что за его табак, среди многого другого, платят лица подобного уровня, не слишком требовательные к его труду. Как говорила Габи, таких бы побольше. Не доставляющих хлопот. Постоянных. Словно выплачивающих вам ренту. Кормящих вас...
А началось все в 1952 году.
Одним прекрасным майским утром я получил письмо из Лиможа с подписью некоей госпожи Эмилии Лере. Она сообщала, что обнаружила мое имя в газете, а адрес нашла в справочнике "боттен". Госпожа Лере извинялась, что тревожит меня по пустякам, столь далеким от моих повседневных обязанностей, но если бы я был так любезен... Она уверена, что в моих руках дело не затянется. Короче говоря, она сообщала, что ее муж только что ударился в загул. Скорее всего он в Париже. Пусть себе поразвлечется, она ничего не имеет против, ведь жизнь в провинции далеко не всегда весела, а весна действует и на пятидесятилетних, она понимает это. И, тем не менее, ей не хотелось бы, чтобы шутка слишком затянулась. Для нее это вопрос достоинства. Так что если бы я мог разыскать ее мужа и посадить в лиможский поезд... Она добавляла кое-какие подробности. Но, к сожалению, они мало мне помогли. А вот фотография беглеца, которую она прилагала к письму, и приличный денежный перевод, конечно, пригодились.
Комиссар Флоримон Фару, полицейский из бригады по наблюдению за гостиницами, которого я привлек к делу, достаточно быстро обнаружил загулявшего провинциала. И, как только Лере нашли, я предпринял шаги, чтобы с ним познакомиться. С той поры мы более или менее сдружились. Воспользовавшись моментом, когда он в очередной раз размягчел от выпивки, я прочел ему лекцию о нравственности и о родных краях. Ведь он гражданин, которому я мог бы приходиться сыном! Эта трогательная сценка происходила в известном кабаке "Спокойный отец" в районе Центрального рынка. Обстановка вполне соответствовала моменту.
Я не скрыл от него ни своей профессии, ни возложенного на меня поручения, и Лере откровенно ликовал. Сыщик! Решительно, Эмилия слишком начиталась полицейских романов. Забавно. Просто забавно. Впрочем, забавно это было или нет, но он повел себя гораздо разумнее, чем я мог ожидать, и вскоре я получил от госпожи Лере еще одно письмо, на этот раз с изъявлениями благодарности.
Прошел год. Наступил май 1953-го. Я давно забыл о своем незатейливом выпивохе. И вдруг он сам дал о себе знать, позвонив мне. Посмеиваясь, он говорил:
– Бурма? Я снова гуляю, мой дорогой сыщик. Жена еще не сообщила вам об этом?
– Еще нет.
– Чуть потерпите. А пока заезжайте-ка за мной в гостиницу. Я там же, где останавливался в прошлом году. Да, по улице Валуа. Если вы сейчас свободны, повеселимся вместе. И условимся о поезде, которым я вернусь... Ваш приезд упростит дело.
Год назад он показался мне довольно безобидным, но на этот раз я готов был поклясться что он просто издевается надо мной. Вот, значит, как обстоят дела...
– Ну что ж, хорошо смеется тот, кто смеется последним, – сказал я тогда своей секретарше Элен. – Раз он приглашает меня присоединиться к его похождениям, не буду заставлять себя упрашивать.
В тот же вечер я заехал за ним в гостиницу.
Тем временем пришло письмо от госпожи Лере. Выдержанное в том же тоне, что и предыдущее. Правда, немного более обеспокоенное. Она начинала склоняться к мысли, что шутка, как она по-прежнему называла его загулы, должна, чтобы оставаться хорошей, не слишком затягиваться, не повторяться. По почерку я понял, что она была взволнованна: слова были написаны дрожащей рукой. Но, впрочем, указания были твердыми и такими же неизменными: при первой возможности посадить гуляку мужа в поезд.
Что я и сделал через несколько дней, которые провел, сопровождая Лере в его ночных кутежах. В Париже (который он, надо сказать, хорошо знал, прожив здесь некогда много лет) у него уже сложились твердые привычки. Но в своих гулянках он оставался ужасающе провинциален. Расписание каждого дня было расчерчено, как нотная бумага. Ресторан, театр, кино, жертвоприношения Венере – все это делалось в одно и то же время, в одних и тех же местах и даже с одними и теми же партнерами. Всегда, даже будучи сильно пьян, Лере оставался со всеми вежлив. За исключением случая, когда послал подальше бродяжку. Но босяки, будь то мужчины или женщины, бывают слишком настырны в попрошайничестве.
Итак, в 1953 году все произошло, как и в 1952-м. После очередной ночной пьянки я усадил моего Лере в лиможский поезд. А поскольку Бог заботится о пьяницах, он благополучно прибыл домой.
Все были удовлетворены: госпожа Лере, получившая назад своего мужа в добром здравии; муж, уже нормально воспринимавший мою слежку; а также Нестор Бурма, которому платили за то, что тот оберегал семейный очаг супругов Лере. Можно было только пожелать, чтобы каждую весну все повторялось вновь.
Но сейчас был январь. Луи Лере на этот раз приблизил наступление весны. Похоже, теперь ему было наплевать на любые календари, будь то грегорианский, русский или природный. Лере изобрел свой собственный календарь. И если верить письму, традиционному письму г-жи Лере, на этот раз выдававшему очень живые и очень определенные чувства раздражения и тревоги, которое я получил с немалой задержкой (в то время проходила волна забастовок), он уже много дней находился в Париже. Определенных просьб и указаний на этот раз не было, но я чувствовал, что г-жа Лере не замедлит отказаться от моих услуг. Или, может, теперь не так уж я ей и нужен? Эта комедия – разыскивать для жены мужа, сопровождать его по столице и получать за все это приличный гонорар – не могла продолжаться вечно. Чувствуя это, я и бросился со всех ног на поиски Лере, который как всегда остановился в прежней гостинице (нет, он не скрывался), но – этакий хитрец! – не дал о себе знать.
И еще я надеялся – а вдруг? – на хорошее угощение.
Да, да, на хорошее угощение! Побудьте-ка в шкуре сыщика, и вы поймете меня.
Заказав десерт, Луи Лере встал, чтобы пойти в "где тут у вас". Я остался один перед кусочком бри. Я ел его, пробегая глазами вчерашнюю газету, подобранную на соседнем стуле. Второй президент IV республики г-н Рене Коти направил традиционное послание обеим палатам парламента. Эмиль Бюиссон, враг общества номер один, вместе со всей своей бандой представал сегодня перед судом присяжных. Жилищный кризис в Берлине, где представители четырех держав никак не могли договориться о выборе помещения. Попытки разыскать картину Рафаэля, которую свистнули из Лувра, – картину и ее похитителя, – пока что не дали никакого результата. В Лондоне автор полицейских романов, обнаруженный на улице мертвым, с голыми ногами, задал Скотланд-Ярду свою последнюю загадку. В Марокко... Спохватившись, я глянул на часы. Они остановились. Я чуть не вывернул шею, чтобы посмотреть на стенные часы в большом зале. Я отшвырнул газету. Так я и думал. Прошло чертовски много времени после того, как Лере вышел из-за стола. Слишком много, чтобы теперь он вернулся. Шут гороховый! Смылся по-английски. Ну и юмор у этих мужланов! Чтобы рассмеяться, я пощекотал себя – что еще оставалось делать? – но улыбка получилась искусственной.
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
