Змея - Малерба Луиджи - Страница 32
- Предыдущая
- 32/35
- Следующая
Комиссар пришел в сопровождении двух агентов (к счастью, они были в штатском) и вместе с ними перевернул в магазине все вверх дном. Никаких косвенных улик обнаружено не было. Ничего, кроме марок, каталогов и кусков торроне. Они велели мне открыть сейф, в котором я держу самые редкие экземпляры времен германской инфляции. Конфисковали мою «беретту» 7,65 калибра с удлиненным стволом и выправленную по всем правилам лицензию на ношение оружия. Потом отправились ко мне на квартиру в Монтеверде Веккьо. Горы белья, старые газеты, ужасный беспорядок и никаких следов Мириам — ни фотографии, ни письма, ни чулка, ни подвязок, ничего. Ни мазка губной помады, ни заколки для волос, ни женского волоса, вообще ничего. Полное отсутствие следов пребывания женщины. Комиссар составил протокол обыска квартиры, обрисовал состояние, в котором он ее застал. Я прочитал и расписался.
— Ну что ж, начнем раскручивать события с самого начала. Пойдем по порядку, — сказал комиссар. — Опишите со всеми подробностями факт, имевший место в магазине. Со всеми подробностями.
Трубы заиграли, с потолка до меня донеслось хлопанье крыльев, оклики. Мои слова падали на пол одно за другим, как капли свинца.
— Две капли на стакан воды. Цианистый калий.
— Где куплен?
— Не помню.
— С какой целью?
— Просто так.
— Цианистый калий — очень сильный яд. Если бы все было гак, как говорите вы, то сейчас бы вы не стояли здесь и не давали показания, а сами были бы на том свете.
Об этом я не подумал. Я уже несколько раз давал противоречивые показания о времени и месте преступления, о цвете глаз и пальто, о волосах и мехе воротника.
— Главное— точность, — говорил комиссар. — У вас были найдены две тарелки, кофейная чашечка, две вилки, один кухонный нож, маленькая кофеварка, жароупорная плитка.
— Остальное я бросил в Тибр, — сказал я. — На речную полицию полагаться нельзя. Непогрешим один только папа римский.
— Оставьте в покое папу, — сказал комиссар. Он не хотел мне верить.
— Я еще не понял, чего вы добиваетесь своими россказнями, — говорил он, — что вы хотите мне доказать. Тогда я начинал все сначала, с тех вечеров, когда я ждал ее под деревьями на набережной, вечер за вечером, шагая взад-вперед по мосту Маргерита и пьяцца Либерта. Какой еще Петито? — кричал комиссар. — Какая пьяцца Гранде? Может, вы хотите сказать пьяцца дель Пополо? Да нет, пьяцца дель Пополо была совсем ни при чем. Он выпускал дым через нос, пыхтел. Пыхти, пыхти, синьор комиссар. Он и пыхтел, выпуская дым через нос и покусывая сигарету.
Расследование продвигалось медленно.
— Ну хорошо, начнем все сначала, но по порядку, — говорил комиссар.
Теперь я стал рассказывать ему о преступной организации филателистов.
— Такая организация полиции неизвестна.
— Тем хуже для вас, — сказал я, и даже не сказал, а крикнул.
— Спокойно, — сказал комиссар.
Он взял сигару — теперь уже сигару — и начал ее раскуривать. Тосканскую. С потолка до меня донеслось легкое чихание, покашливание и, конечно, звуки труб.
— Оставьте в покое ангелов, — сказал комиссар, — оставьте в покое трубы. Что вы можете мне сказать о преступной организации филателистов?
— Это убийцы, по одному названию же ясно.
— Факты, факты, — говорил комиссар, — придерживайтесь фактов.
— Я уже рассказал вам об одном исключительном факте, — отвечал я. — Ни о чем подобном даже вам не доводилось слышать.
Интересно, можно одновременно играть на трубе и летать? Как им удается удерживать в руках трубы?
— Не спрашивайте у меня такую чепуху и вообще воздерживайтесь от вопросов.
Он припер меня, как говорится, к стенке. Я рассказал ему все, что знал о преступной Лиге филателистов, о синьоре Пеладжа (или Пеладжа). Комиссар смотрел на меня, вытаращив глаза.
— А кто такая эта Чиленти?
— Псевдофилателистка, псевдоклиентка.
— Она была знакома с жертвой?
— Думаю, да — через преступную Лигу филателистов.
— Какие у вас есть доказательства существования этой самой преступной Лиги филателистов?
— Такие люди улик не оставляют, — сказал я.
Стали искать Чиленти — эмиссара и шпионку преступной лиги.
— На пьяцца Адриана никакой Чиленти не оказалось, мы искали в каждом подъезде, — сказал комиссар. — Может, Чиленти и та старуха с третьего этажа — одно лицо?
— А почему бы и нет? — сказал я. — Да если вы ее даже найдете, она скажет, что все это неправда.
— Послушайте, войдите в мое положение и попробуйте написать этот протокол сами, — сказал комиссар. — Но я не мог войти в его положение, я был в другом лагере — с ангелами, которые летали и играли на трубе.
— Я пришел сюда, чтобы признаться в совершенном мной преступлении, — сказал я.
— Спокойно, и давайте все по порядку. Мы не продвинулись ни на шаг, — сказал комиссар. — Чтобы составить этот протокол, мне нужны хоть какие-то отправные моменты.
— А кому они не нужны? — спросил я. — Во всяком случае, многие видели нас вместе на холме Джаниколо, на виа Джулия и когда она приходила в магазин.
— Привратница говорит, что она никогда ее не видела, киоскер и хозяин бензоколонки — тоже.
— Ну и что? Все они сговорились, — отвечал я. — Она часто приходила.
— «Нижеподписавшийся предпочел бы, чтобы она умерла естественной смертью». — Комиссар выдернул страницу из каретки и бросил ее в корзину. — Не могу писать о ваших предпочтениях, протокол составляется на основании фактических данных, фактов. Если факты есть, мы их зафиксируем, для того мы здесь и сидим, если нет, выходит, мы тут шутки шутим.
Ангелы на потолке завели что-то вроде хоровода, толстые щеки, голые ноги и крылышки, просто не понять было, как они летают — такие толстые и на таких коротких крылышках. Да еще в трубы дуют. Они пели и резвились, над нашими головами слышался их смешок, хлопанье крыльев, похожих на голубиные. Некоторые опускались так низко, что едва не касались наших волос. Комиссар, наверно, привык к этому и не обращал на них внимания. Он предложил мне сходить выпить чашку кофе — куда-то вниз, подальше от ангелов, как он сказал. Похоже, у нас с ним уже дружба завязывалась. У меня -торговца марками и убийцы девушки — с комиссаром полиции одного из римских комиссариатов.
— Чтобы доставить вам удовольствие, синьор Создатель, я сам напишу памятную записку. — Пытаясь подольститься к нему, я назвал его Создателем. Иногда я бываю чертовски находчив.
— Да, да, напишите эту свою памятную записку, — сказал «Создатель», — вы очень облегчите мою задачу.
И вот я уже сижу с бумагой и ручкой.
Я писал с утра до вечера, писал и зачеркивал, снова писал, заполнял целые тетради, а потом все рвал. Я сидел целыми днями, запершись в своем магазине, писал даже в кафе перед чашкой кофе, как некоторые знаменитые писатели. На первой странице тетради я выводил заглавие, как будто это роман. Заглавие всегда было одинаковым: все то же имя — Мириам.
Писать и видеть, как слова выстраиваются на бумаге одно за другим, — величайшее наслаждение. Однако, если говорить трудно, то писать архитрудно. Никогда не знаешь, с чего начать и чем кончить. В сущности, не надо было ни начинать, ни кончать, ибо то, что происходит, не имеет ни начала, ни конца, все развивается в разных направлениях, рядом с одним событием происходит другое, и тут же что-то еще, да, вот так все и движется вразброд, и ты со своими описаниями не поспеваешь за фактами, а такого средства, которое бы позволяло поспевать за происходящим, люди еще не придумали. Я пишу «Мириам», но речь идет не о Мириам, это просто слово, и не более. Тому, кто его прочтет, ничего не будет понятно. И тогда я все зачеркиваю и начинаю сначала.
— Дело двигается, — говорил я комиссару, — написал уже страниц двадцать, осталось только знаки препинания расставить. Я лгал, говоря, что у меня уже написано страниц двадцать, и по-прежнему выдирал из тетради исписанные страницы и бросал их в реку с моста Сикста. Обрывки бумаги порхали и воздухе, взмывали вверх, падали вниз, описывали широкие круги, а потом ложились на воду или на песок. Даже мои уродливые фразы взлетали с необычайной легкостью, я видел, как они парили под арками моста. Листья тоже летают, говорил я себе. Той осенью я видел, как они отрываются от деревьев и, прежде чем лечь на землю, описывают широкие круги. Я выхватывал взглядом листок, только что отделившийся от ветки, и прослеживал все его пируэты и плавные покачивания, пока он не опускался на воду. Часто я бросал целые тетрадные листы — один за другим — и, прижавшись к перилам, смотрел, как они, подхваченные воздушным течением, взмывают вверх, потом опускаются и вновь взмывают. Каждый летает по-своему, говорил я себе, чайки летают на свой манер, плеточки — на свой, листы бумаги и листья деревьев по-иному, ангелы же совсем по-особому, самолеты тоже. Слова летят по электромагнитным волнам — молниеносно и бесшумно и даже и конце полета остаются звонкими и четкими. Торговец марками метать не может. Где это слыхано, чтобы торговец марками взлетал в воздух? И нищий тоже не может летать, я сам тому свидетель. Я сообщил об этом комиссару, и комиссар сказал, что я прав. Даже полицейские комиссары не летают, сказал он. Похоже, что мы и в самом деле становимся друзьями — я и комиссар. Пожалуй, уже даже стали. А каннибал может летать?
- Предыдущая
- 32/35
- Следующая
