Кавказская война - Фадеев Ростислав Андреевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/174
• Следующая

Он должен был дать сперва общую картину, вскрыть причины войны, ее особенности и влияние этих особенностей на ход военных действий. В его очерке ярко дана картина Кавказа, как театра военных действий, бесконечно раздробленного на отдельные «клетки», требующие каждая отдельной операции. Вся сложность Кавказской войны (до наших дней) — в отсутствии центров сопротивления и центров, обеспечивающих сопротивление, удар по которым мог бы это сопротивление сломить или хотя бы подорвать. Фадеев дает и стратегический рецепт Кавказской войны: иметь большие силы или много времени. В первом случае можно действовать повсюду и безостановочно, от периферии к географическому центру, во втором постепенно закреплять свои достижения и, устранив возможную угрозу тылу, делать следующий шаг. Стратегия А.П. Ермолова в 1817–1827 годах была стратегией именно второго варианта. Не имея достаточно сил (45 тыс. человек), он покорял Кавказ методически и постепенно, оставив после ухода с поста главнокомандующего вполне замиренные области Центрального Кавказа и прибрежного Дагестана.

Образование государства мюридов на Восточном Кавказе Фадеев оценивает как чрезвычайно опасное явление, угрожающее разрывом сообщений с Закавказьем и активизацией антирусских настроений в мусульманских территориях последнего. Характеризуя недооценку этого явления в 1830-х годах XIX в., он тем самым дает иллюстрацию к одному из важнейших принципов стратегии — выбору объекта приложения основных усилий. По Фадееву, 1830-е годы, когда основные усилия направлялись на борьбу с горцами Западного Кавказа, были годами пребывания в стратегическом тупике. Здесь же он выходит уже и на геостратегический уровень, говоря о последствиях неверного выбора объекта действий, что «в продолжение шестилетних действий против западных гор мюридизм, явившийся в Лезгистан изгнанником, но не преследуемый с нашей стороны, разросся в страшную силу и покорил всю страну». В 1839 году, когда главные усилия сосредоточились на Восточном Кавказе, дело уже нельзя было исправить. Результатом победоносного, казалось бы, похода генерала Граббе на Ахульго стало восстание Чечни и присоединение ее к государству Шамиля.

Фадеев жестоко критикует действия, подобные походам 1839 и 1844 годов, справедливо указывая, что они проводились по рецептам европейских войн — разбить вооруженные силы противника, овладеть главными центрами страны, довести противника до невозможности продолжать сопротивление и заставить принять наши условия. Но на Кавказе нет никаких центров населения. Захват аулов, один за другим, отдавал в руки войск только пустые стены, поскольку жители уходили, уводя скот и увозя зерно. Все усилия 1840-х годов не давали результатов, а Восточный Кавказ постепенно переходил под контроль Шамиля. Требовались либо совершенно несоразмерные силы для захвата одновременно всех аулов, либо смена стратегии. Здесь Фадеев выходит на сформулированный позднее, но существовавший извечно критерий «стоимость/эффективность», т. е. соразмерность усилий с ожидаемым результатом.

Действительно, это основной закон войны. Аналогично, в Афганистане (а американцы — во Вьетнаме) мы вполне могли бы увеличить ОКСВ до миллиона, вложить в операцию сотню-другую миллиардов рублей дополнительно и в итоге начисто ликвидировать сопротивление. Но вот вопрос — оправдывали бы такие жертвы полученные преимущества? Бесспорно, нет — как в Афганистане, так и во Вьетнаме.

По Фадееву, стратегия экономии сил и средств, избранная князем Воронцовым после несчастного даргинского похода, была единственно верной в условиях недостатка сил. Противоповстанческие действия требуют огромного напряжения — известны успешные примеры ликвидации партизанского движения англичанами в 1956 г. в Кении и в 1958 году в Малайе. Менее известно то, что успех был достигнут тогда, когда на одного партизана имелось не менее десяти солдат контрпартизанских сил. Фадеев сообщает, что в 1855–1856 годах из 270 тыс. солдат Кавказского корпуса невозможно было выделить силы для отражения планировавшегося 50-тысячного десанта союзников, и это верно иллюстрирует распределение сил в контрпартизанской войне. А в период главнокомандования Воронцова блокирование вражеских территорий и подготовка базы для будущего сокрушительного натиска в 1844–1854 годах создали условия для применения стратегии сокрушения князем Барятинским. Кстати, к этому времени численность Кавказской армии была доведена до 400 тыс. штыков и сабель (т. е. строевых бойцов).

Применение той или иной стратегии рождается не столько гением полководца, сколько политическими условиями. Восточная война создала и политические условия для применения стратегии сокрушения — пережитая опасность потери Кавказа вынудила правительство империи к решительным действиям. С 1856 года силы и средства на Кавказе содержались в необходимых количествах.

Касается Фадеев и проблемы командования, представляя Барятинского как выросшего на Кавказе генерала, самостоятельно выработавшего и стратегию, и оперативные методы, соответствующие ситуации. Он показывает создание командных структур с правами корпусных штабов и наделение их зонами ответственности и долгосрочными задачами — явление, обычное в наше время, но тогда большое новшество. Это характеризует полководческий талант Барятинского и понимание нашим автором основ стратегии вообще и основ противопартизанской стратегии в частности. Затрагивает Фадеев и вопрос подбора частных начальников. Здесь, кстати сказать, он очень лестно говорит о Д.А. Милютине, начальнике штаба армии — их непримиримые разногласия на личной почве возникли только к середине 1860-х годов. Правда, он и тут характеризует Милютина только как разработчика и детализатора идей Барятинского, во что трудно поверить — Дмитрий Алексеевич и сам достаточно долго воевал на Кавказе, в свое время занимал пост обер-квартирмейстера и, несомненно, имел достаточный запас своих идей (ими он всегда был богат), а равно и волю к их проведению в жизнь. В конце концов, в 1860-е годы вражда Милютина и Барятинского и возникла из-за того, что военный министр строил военную реформу по своему разумению, а не по пожеланиям «победителя Шамиля».

Несомненно, удачным был выбор командующего на направлении главного удара — генерала Н.И. Евдокимова, вышедшего из простых казаков в графы и генерал-адъютанты, военного самородка, какими всегда была богата Россия. Подбор других командующих оказался менее удачен, их приходилось сменять в ходе операции, но сам факт наличия полномочий для смены корпусных командиров (обычно в империи такие полномочия командующему не предоставлялись) показывает факт оптимального решения проблемы подбора частных начальников (отметим, что такое право Барятинский получил благодаря своей дружбе с императором с юношеских времен, но это не умаляет значения принципа).

Наконец, планирование операции, отличавшееся высокой степенью детализации и полным соответствием сложившимся условиям. Все изложенные принципы характерны, повторим, для современного уровня развития военного искусства. Не случайно мы употребляем по отношению к заключительному этапу Кавказской войны термин «операция», в современном понимании означающий совокупность согласованных и взаимосвязанных по цели, месту и времени сражений, боев и ударов, проводимых на театре военных действий или операционном (стратегическом) направлении по единому замыслу и плану. Это понимание термина «операция» сложилось только в 30-е годы XX века, как и само оперативное искусство. Но в 1856–1859 годах на Кавказе мы видим настоящую операцию в ее современном понимании, проведенную по всем правилам оперативного искусства.

Конечно, в этом прежде всего заслуга командующего, генерала Барятинского. Но и роль его ближайших помощников, прежде всего генерала Милютина и полковника Фадеева, умалить нельзя. Оперативное искусство как раз тем и характеризуется, что это — искусство не личностей, а управленческих коллективов. Поэтому не стоит ограничивать роль Ростислава Андреевича только верным пониманием вопроса (хотя и это уже очень много).

• Предыдущая
• 3/174
• Следующая