Ведьмин век - Дяченко Марина и Сергей - Страница 17

• Предыдущая
• 17/85
• Следующая

Он не знал, откуда она появляется. Ходит ли она через грань или просто прячется в лозняке. Или, может быть, под водой?..

Деревянные ступеньки старого домика тихо поскрипывали под ее босыми ногами. Заслышав этот скрип, он всякий раз ощущал мгновенную обморочную слабость. И вот еще звук капающей воды — кап… кап…

Со скрипом приоткрывалась дверь. Дюнка стояла в проеме, и мокрые, не собранные в прическу волосы лежали у нее на плечах. С прядей-сосулек прозрачными ручейками скатывалась вода. Тускло посверкивала змеиная кожа влажного купальника…

Поначалу ему было очень тяжело. Он плел чепуху, пытаясь за болтовней спрятать страх и мучительный дискомфорт. В такие дни Дюнка молчала, чуть улыбалась сомкнутым ртом и печально, понимающе кивала.

Потом он успокоился. Привык, стал по-настоящему ждать свиданий без слабости в коленках, без обмирания и ночных кошмаров. Дюнка повеселела, и тогда он поверил наконец, что она вернулась.

Он говорил, она слушала. Все разговоры были ни о чем; иногда она клала холодную ладошку ему на плечо, и он сжимал зубы, пытаясь на вздрагивать. И брал ее руку в свою. И рука из ледяной делалась вдруг горячей, и Клав касался ее губами. И бормотал, как заведенный: «Дюнка, я никого, кроме тебя… Дюночка, ты бы не могла вернуться совсем… Пойдем со мной, пойдем, будем жить в городе, хочешь, я брошу лицей…»

Она молчала и загадочно улыбалась. Не то «да», не то «нет»…

А потом она уходила, приложив палец к губам — точеная фигурка, олицетворение вечного молчания. А он оставался в опустевшей комнатушке, ходил из угла в угол, считал до ста; потом выходил наружу, брал из-под крыльца облезлую метлу и тщательно выметал дорожку, потому что кое-где на снегу, на мерзлом песке проступали отпечатки босых ног. Дальше, у камышей, следы терялись; Клав отдыхал, смотрел на проступившие звезды, потом брал на плечо спортивную сумку и уходил к автобусной остановке, чтобы через день приехать опять…

Юлек Митец молчаливо радовался перемене в настроении соседа. Клав наконец-то завел себе девочку — хорошую, «стационарную», порядочную, не то что Линка-профура; Юлек не шутя полагал себя причастным к излечению приятеля — не зря так долго и ненавязчиво склонял его к подобной мысли. Не зря познакомил Клава с красавицей-Мирой, своей собственной бывшей подружкой, и пусть с Мирой у Клава не сложилось — но в конце концов парень нашел-таки свое успокоение!..

Единственное, что не нравилось добродушному Юлеку — постоянный запах табака, прочно поселившийся в их комнате. Клав курил, как целый химический комбинат. Дешевые вонючие сигареты.

Ранней весной Клаву исполнилось семнадцать. Хроническое душевное напряжение, любовь, радость и тайна, которые он постоянно носил в себе, сделали его необычайно привлекательным для девчонок всех мастей и пород; Юлек ворчал, обнаруживая под дверью комнаты очередное игривое послание. Клав только улыбался уголком рта, и жизнелюбивый увалень Митец в глубине души поражался его прямо-таки рыцарской верности. Надо же, какой однолюб, на сторону и подмигнуть боится!..

Его звали Пров, и на чистой лестничной площадке перед узкой дверью его квартиры пахло влажной пылью и остывшим табачным дымом. Ивга закусила губу — этот запах, да еще узор на коричневом дерматине и причудливо изогнутая дверная ручка напомнили ей тот день, когда Назар впервые привел ее в свою городскую квартирку. Будто бы время, издеваясь, повернуло на следующий круг, и все, случившееся когда-то с Ивгой, теперь повторяется, будто в кривом уродливом зеркале.

— Входи.

В прихожей пахло иначе — клеем, мылом и чем-то еще, неопределимым; Ивга проглотила вязкую слюну.

— Кофе будешь?

При мысли о кофе Ивгу передернуло. Все эти дешевые кофейни с одинаковыми белыми чашечками, темная жидкость на донце, взгляды завсегдатаев — косые и масляные…

Чая бы или молока, тоскливо подумала Ивга, но губы не пожелали разлепиться, и потому она молча покачала головой.

— Есть будешь?

Она кивнула — поспешно, даже суетливо.

— Посиди покуда… И расслабься, расслабься, картинки вот посмотри…

Некоторое время она тупо разглядывала пыльный теннисный мячик, закатившийся за ножку шкафа, потом обнаружила, что сидит на кончике мягкого кресла, темно-лилового, со слегка потертыми подлокотниками. Потом границы мира раздвинулись еще, и она увидела низкий столик с грудой журналов, диван под мохнатым пледом и прямоугольник солнечного света на полу. По границе между светом и тенью, по самому терминатору шла небольшая комнатная муха.

Ивга вздохнула; испугавшись ее движения, муха взвилась под потолок и закружилась вокруг белого плафона, на котором Ивга разглядела косо приклеенное газетное объявление: «Зоопарку требуются на работу сторож, уборщик и слонопротирщик задней части, оплата сдельная…»

Ивга облизнула запекшиеся губы и огляделась уже осмысленно. Солнечный луч падал из подернутого кисеей окна — на подоконнике стоял цветочный горшок, и в нем росла пенопластовая пальма с резиновой обезьянкой, прилепившейся к стволу. На верхушке пальмы лежал, как на блюдце, надорванный пакетик красного перца.

Ивга через силу усмехнулась. Пров насвистывал на кухне, шелестел водой из крана, тихонько позвякивал посудой; от всех этих привычных, домашних звуков у Ивги кружилась голова.

Некоторое время она сидела, откинувшись на спинку кресла и зажмурив глаза. Кто бы подумал, что шум теплой воды на кухне обладает такой завораживающей силой. Приглушенные шаги, звон посуды, солнечный луч на полу… Это реально. Это сейчас. Нет ни нявок, ни инквизиции, ни прошлого, ни будущего — шум воды и запах жареного мяса, ее жизнь длится и длится, пока длится утро…

Она улыбнулась уже увереннее. В солнечном луче кружились пылинки; пестрые обои казались еще более пестрыми от россыпи тут и там приклеенных фотографий, картинок и журнальных вырезок. Помогая себе руками, Ивга поднялась.

Зимний каток, на льду танцует женщина, чья одежда состоит из одних только ботинок с коньками да красного шарфа вокруг шеи. Розовая свинья с неподражаемым скепсисом на морде, уставившаяся на экран маленького монитора. Пров, загорелый, в линялых плавках, верхом на гимнастическом «козле», стоящем по брюхо в реке. Следующая фотография на том же «козле» уже четверо, трое мужчин и девочка лет двенадцати, на их вытянутых руках лежит громадный удав, судя по всему, живой и настоящий…

Уголок снимка оказался аккуратно проколот иголкой. На суровой нитке болтались синий автобусный билет, пластмассовое колечко из тех, что выдают школьникам за победу в какой-нибудь викторине, и пакетик шипучего растворимого напитка. Талисманы, имеющие смысл только для их владельца…

Морской берег. Полуосыпавшийся замок из песка, на пороге сидит грустный мальчуган лет пяти, голый, в съехавшем на ухо колпаке звездочета и подзорной трубой на коленях…

Трое, стоящие широким треугольником. В центре его…

Ивга отшатнулась, но оторвать глаз уже не могла.

В центре треугольника лежала на траве женщина со странно деформированным телом. С лицом, вдавившимся внутрь черепа, с вылезшими на лоб глазами. Надувная игрушка, из которой выпустили воздух.

Некоторое время Ивга боролась с собой — хотела вздохнуть, но вздох не получался, будто горло забили ватой. Прошедшая ночь никуда не делась. И никуда теперь не уйдет.

Следующий снимок — неожиданно большой, широкоформатный. Пожилой человек на асфальте, в луже крови. Скрепкой приколота желтенькая служебная бирочка — «смерть наступила… в результате падения с высоты… как следствие контакта с навью…»

Мужчина средних лет в мокром спортивном костюме, на крышке сточного люка. «Смерть наступила… в результате утопления… как следствие контакта с навью».

Ванна, полная темно-бордовой воды. Желтое лицо — не разобрать, парень или коротко стриженная девушка. «Смерть наступила… как следствие контакта с навью…»

Медведь, играющий на лютне. Что-то яркое, летнее, какие-то мячи и тенты, смеющиеся дети, блестящие брызги…

• Предыдущая
• 17/85
• Следующая