Ведьмин век - Дяченко Марина и Сергей - Страница 43
- Предыдущая
- 43/85
- Следующая
…Ивга содрогнулась.
— Вот скоты, — сказал инквизитор.
Ивга пыталась успокоить дыхание. Она забыла, забыла, забыла, она не то что рассказывать — вспоминать об этом давно уже разучилась, а теперь картинка встала как живая — она видела разломанный ящик, валявшийся на заднем дворе школы… С одним торчащим гвоздем. Траву, сминаемую их башмаками. Холодную твердую землю под щекой…
— Вот скоты, однако…
Ивга прерывисто вздохнула:
— А правда… этот знак?..
— Что — знак? Может быть, может не быть… Многие девочки рождаются с отметинками на теле. Если остается на всю жизнь — родинка… Если исчезает где-то в период полового созревания… Исчезла ведь?
— Да.
— Значок. Вторичный признак ведьмовства. Бывает…
Ивга молчала. Рука, лежащая у нее на голове, была ей неожиданно приятна. И она боялась шевельнуться, чтобы не сбросить ее.
— Вы знаете, я…
Она запнулась. До сих пор ей удавалось избегать прямых обращений; теперь она не знала, как его называть.
— Вы знаете, я боюсь… себя. Того, что внутри меня… сидит. Понимаете?..
Жесткая ладонь соскользнула у нее с затылка. Улеглась на лоб:
— Никто не сидит в тебе, Ивга. Твоя возможная участь — это тоже ты, ты сама… Не захочешь стать активной ведьмой — не станешь. Поверь.
— Правда-правда?..
Ее собеседник кивнул. Ивга шумно перевела дыхание:
— Ведьмы… я понимаю. Я понимаю, откуда такая… почему все ненавидят. Их… нас. И я теперь понимаю, за что…
— Пока я рядом, тебя никто не тронет.
— С…спасибо…
Прошла минута ее бесконечной и горячечной благодарности; потом она почувствовала неловкость. И отстранилась:
— Я… ничего?
— Ничего… Я понимаю. Что было дальше?
У классной наставницы было тонкое, нервное лицо и сильная белая шея в круглом вырезе блузки:
— Пойми, Ивга Лис. Никто из нас не хочет видеть в школе этих господ. Из инквизиторской комиссии по несовершеннолетним. Зачем доводить дело до крайностей. Тебе ведь уже прислали приглашение… кажется, два раза?
— Я не ведьма. Они все врут.
— Тем более ты должна посетить. Мне тоже неприятно выслушивать от директора. А ему, в свою очередь — от попечителя…
— Я не ведьма! Чего вы все от меня хотите!..
— Не дерзи.
— Я не держу… не дерзю… Я ни в чем не виновата!
— Ну кто тебя винит. Если кто-то заражается, к примеру, заразной болезнью… его берут на учет в диспансере. Никто его не винит.
— Я не заразная!..
В пустом классе летала муха. Спиралями, петлями, кругами; билась о стекло, затем снова принималась кружить, а на доске висела схема по анатомии, и муха, сбитая с толку, принималась ползать по нарисованным кишкам нарисованного для наглядности человека…
— А потом?..
— Вечером я уехала. К тетке. В Ридну.
В полутемном подвальчике было сизо от табачного дыма. Какая-то девчонка плакала, забившись в угол, в руке ее подрагивала картонная папка с безвольно повисшими веревочками; к стенду, обтянутому серой мешковиной, невозможно было протолкнуться из-за множества плотных, упрямых спин, и пахло потом и духами, но сильнее — табаком.
— Тебя взяли? — спросил парень с нарождающейся бородой на загорелом скуластом лице. — Ты, рыжая… Тебя приняли?
Рыжая девчонка вздрогнула. С некоторых пор она всегда вздрагивала, когда ее окликали.
— Не могу… пробиться не могу.
— Такая слабенькая? — удивился скуластый. — Хочешь, я для тебя посмотрю?
Рыжая кивнула.
— Как фамилия? Лис?
Внизу, у входа, кто-то бранился. Сверху, прислонившись к ступенькам винтовой лестницы, стоял вальяжный юноша в ослепительно белой рубашке. Юноша находил острое удовольствие в том, чтобы стоять двумя ступеньками выше прочих и поглядывать на них, абитуриентов, мудро и устало.
— Эй, Лис! С тебя бутылка шипучки — пляши!..
Девчонка смотрела удивленно. Кажется, не верила.
Где-то наверху, на недостижимой даже для вальяжного юноши высоте, открылись стеклянные двери. И полный мужчина с кожаным плоским портфелем взмахнул, как платочком, белым листком бумаги, и вальяжный юноша поспешно принял бумагу из пухлых рук, вчитался, нахмурил лоб:
— Внимание, информация… Студентам первого курса обращаться по поводу общежития… Военнообязанным студентам явиться в контору пять… Всем студенткам-ведьмам, — юноша невольно понизил голос, и на лице его появилось странное выражение, — явиться к директору лично и иметь при себе свидетельства об учете из окружного управления Инквизиции…
— Ведьм принимают, — зло сказала заплаканная девчонка с развязанной папкой. — Ведьм они принимают… Знаем мы…
На нее поглядели с жалостливым презрением.
Потому что ведьм, на самом-то деле, не принимают никуда.
— Не выдумывай. Ведьмы лишены некоторых гражданских прав — но не права на профессию…
Ивга еле удержалась, чтобы не состроить гримасу. Поразительно, как мало знают большие начальники о жизни, происходящей ну прямо под ножками их высоких стульев.
Говорят, что «Начались воспоминания — встречайте старость». Она, Ивга, заслужила сегодня звание почетной старушки; эти ее воспоминания подобны тряпкам, хранящимся в нафталине под замком. Глупо извлекать их на свет…
И тем более глупо испытывать от этого удовольствие.
Самой противной игрой всегда была для нее игра в откровенные ответы. Потому что приходилось все время молчать, и на нее начинали коситься…
А потом она приспособилась врать. Совершенно откровенно врать в ответ на откровенные вопросы. И ее все полюбили. Поверили…
— Я понятия не имел, что есть такая игра.
— Есть… Особенно когда вечер. Когда девчонок в спальне пять человек, и охота поболтать перед сном… Или когда все немного выпили…
Инквизитор наклонил голову; теперь он сидел вполоборота, и в свете настенного фонарика Ивга видела половину его лица. С опущенным уголком губ.
Собственно, почему она обо всем этом ему рассказывает? Потому что ему интересно?..
Профессиональное любопытство. И сколько же таких исповедей приходится на его нелегкий рабочий день…
Ей почему-то вспомнилась огромная кровать в той его квартирке, поле сражений, покрытое снегом чистого белья.
— А вы так и живете…
Вопрос вырвался сам собой, и, проговорив его до половины, Ивга с ужасом поняла, что сказанных слов не загнать обратно. Слова — не макароны, в рот не запихаешь.
Пауза затянулась. Ивга проглотила слюну.
— Ну? Как же именно я живу?
Ивга обреченно вздохнула:
— Вы так и живете всю жизнь? Я слышала, инквизиторам запрещено жениться…
Она ожидала какой угодно реакции. Насмешки, безучастия, пошлой поддевки, высокомерного отстранения; инквизитор медленно повернул голову, и Ивга пробормотала, оправдываясь:
— Я… спросила лишнее. Простите…
Он улыбнулся. Его, кажется, рассмешил ее страх.
— Ничего особенного ты не спросила.
Решетка, отделяющая дом от чердака, не запиралась.
В полном молчании они прошли мимо бетонной коробки, где ворочались и гудели моторы двух маломощных лифтов; прошли мимо низенькой двери с навешенным на ручки амбарным замком, взобрались по аккуратно окрашенной железной лестнице и выпрыгнули в сырость весеннего вечера. Двадцать пять этажей не приблизили их к звездам — да тех и было-то всего две или три; по темному небу ползли, постоянно меняя очертания, рваные серые облака.
Когда-то здесь было кафе. Сейчас от него остался только железный скелет пляжного «грибка», брошенный за ненадобностью и потихоньку покрывающийся ржавчиной; старые перила ржавели тоже, и потому Клав не стал к ним прислоняться.
Здесь не нужен был свет. Весь фасад дома напротив залит был пестрой мигающей рекламой, и Дюнкино лицо, различимое до последней реснички, казалось то апельсиново-желтым, то сиреневым, то зеленым, как трава. Клав знал, что выглядит не лучше.
- Предыдущая
- 43/85
- Следующая