Отравленная жизнь - Малышева Анна Витальевна - Страница 37
- Предыдущая
- 37/94
- Следующая
– А признайся честно, ты вчера тоже выпила?
Выпила в одиночку, да? Что это ты плела, дурочка?
Страшно вспоминать.
– Если страшно, не вспоминай, – ответила она и закрыла глаза, давая понять, что разговор окончен.
Денис ушел, столкнувшись в дверях со Светланой. Домработница приходила всегда в одно и то же время, и хозяина обычно уже не было дома. Сегодня он припозднился. Лариса слышала, как они поздоровались, перекинулись парой коротких фраз, и за мужем захлопнулась дверь. Только тогда она отбросила одеяло и пошла в ванную.
Собираясь на встречу с Иваном, Лариса думала о своем туалете больше, чем перед самым торжественным вечером. «Что надеть? Можно поразить его, нацепить что-то сногсшибательное, фигура пока позволяет… Но сам-то он не разбогател, застесняется, зажмется… Нет, мне это не нужно». Но и неряхой тоже выглядеть не хотелось. В конце концов Лариса надела твидовый брючный костюм, сняла с пальцев все кольца, вынула из ушей серьги. «Это ничего не нужно, раньше я нравилась ему и без этого. Из украшений у меня была только цепочка, да и та – Викина. Она изредка разрешала ее надеть… – Женщина слегка надушила ямку на шее и погляделась в зеркало. – Интересно, узнает ли он меня? Последний раз виделись так давно. Его жена меня не узнала, а ведь портрет был прямо перед ней. Я слишком изменилась, и, наверное, не к лучшему… „Корзухин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была…“ Никогда не понимала эту сцену из „Евгения Онегина“. Почему Татьяна прогнала Евгения? С ума, что ли, сошла, вцепилась в своего старого генерала?!»
…Но, подъезжая к гастроному и высматривая место для парковки, Лариса поняла, что «Евгения Онегина» вспоминала напрасно. Иван был здесь, и она узнала его.., с большим трудом. Мужчина, похожий на заурядного алкаша, сшибающего на бутылку, терся под козырьком магазина. Он кутался в грязноватый бежевый плащ и трясся от холода.
Лариса остановила машину, высунулась и махнула ему рукой:
– Ваня!
Он замер, глядя в ее сторону, а потом медленно, нерешительно подошел. Что произвело на него такое потрясающее впечатление – новенькая желтая «шкода» или ее хозяйка, – трудно было сказать. Иван остановился возле машины и нагнулся, заглядывая вовнутрь:
– Я бы не узнал тебя…
– Садись, – попросила Лариса. – Ты же простудишься. Почему ты так одет?
Он сел, хлопнул дверцей и зажал руки между коленями. Иван в самом деле окоченел, и Лариса засуетилась, вытаскивая с заднего сиденья пакет:
– Я купила коньяк, не знаю – ты пьешь коньяк? Думала, отметим встречу… Глотни, согрейся!
Он упорно отказывался, а она чуть не заплакала.
Ей самой очень захотелось выпить. Да что там выпить – вдрызг напиться! Только бы не видеть этого изможденного лица, жалких глаз, которые утратили свой веселый бирюзовый оттенок. «Неужели мама была права, когда говорила, что такая летучая красота, как у него, быстро блекнет? Но она же никогда его не видела! Только на фотографиях Викиного выпускного класса… Но там Ваня сам на себя не похож».
Наконец Иван сломался. Он распечатал бутылку, свинтил горлышко и приложился. Сделав два глотка подряд, отер горлышко рукавом плаща и вернул бутылку Ларисе:
– Спасибо… Теперь хорошо.
– Есть нарезка, сыр… Я все купила.
Она потянулась за пакетом, но он ее остановил:
– Я не хочу есть. Господи, как ты изменилась!
Последние слова вырвались у него явно против желания. Он сразу осекся и замолчал. Но Лариса не показала виду, что задета. Она заулыбалась:
– Да, что тут скрывать… Мне ведь тридцать восемь стукнуло, Ванечка. А тебе, значит, сорок.
– Да, сорок, – откликнулся он. И это прозвучало так уныло, что Лариса не выдержала и рассмеялась, на этот раз искренне, от души:
– Ох, Господи, ты это так произнес, что можно подумать – тебе девяносто!
Он тоже улыбнулся, но совсем не весело:
– Какая разница, во сколько умирать? В сорок еще хуже. Обидно, что жизнь вышла такая короткая и бездарная.
– А ты собрался умирать?
Он не ответил. Лариса с минуту смотрела на него, а потом протянула руку и погладила его ледяные, озябшие пальцы:
– Какие мы были дураки, Ваня. Нет, какая я была дура! Может, я такой и осталась… Но теперь-то я знаю, как горько жить, ни на что не надеясь.
Я-то надеяться перестала. Ты, я вижу, тоже… Может, я выгляжу лучше, чем ты. Да какая разница?
Если я скажу, что потерпела полный крах, что моя жизнь тоже кончена, – ты поверишь?
Он тихонько пожал ее пальцы:
– Трудно поверить. Ты такая красивая.
– Все еще?
– Да… – Иван убрал руку и недоверчиво взглянул на Ларису:
– У тебя все есть. Я ведь знал, что ты удачно вышла замуж. Деньги, наверное, водятся…
Зачем же ты украла картину? Тебе никогда не нравилось, как я рисую. И потом, если уж потянуло на воспоминания – могла бы купить у Кати свой портрет. Почему ты позарилась на пейзаж?
– А почему ты именно его не давал продавать? – ответила она вопросом на вопрос.
– А… Из принципа. Понимаешь, у меня ведь никто ничего не покупал. Картины валялись годами, ко многим я привык. А этот пейзаж – самый старый из сохранившихся картин. Я многое уничтожил или раздарил, когда переезжал к Кате после свадьбы. А вот его оставил. Я привык к нему, часто смотрел, вспоминал вашу дачу… Катя знала, что я люблю эту картину, не знала только почему.
Я предупредил ее, чтобы она ее никому не продавала во время моих загулов, когда меня дома нет.
Ну а если я что-то говорил, она слушалась…
– А мой портрет, значит, можно было продавать? – мягко спросила Лариса. – Он тебе дачу никак не напоминал?
– Почему? Напоминал. Только… Я, честно говоря, на тебя злился. Уничтожить портрет не мог. Дарить не хотелось – все равно что тебя подарить…
Вот я и думал: если кто-то захочет купить – продам.
Но никто не позарился. – Он пристально посмотрел на нее. – Ты не ответила на мой вопрос. Почему ты украла пейзаж?
И Лариса рассказала ему все. Напомнила о колодце, рассказала о белой лаковой босоножке, о кольце… И в заключение показала след укуса на своей руке:
– Видишь? Если я ошибалась – зачем он так дрался за это кольцо?
Иван, казалось, лишился дара речи. Было видно, что рассказ его поразил и сейчас он мучительно что-то припоминает. Лариса подождала, когда он хоть что-нибудь скажет, и, не дождавшись, разочарованно спросила:
– Ты мне не веришь? Даже ты мне не веришь, что он убил Яну?!
– Постой… – Иван взглянул на ее руку и дотронулся до ссадин. – Когда, ты говоришь, я увидел то кольцо?
– Тебе лучше знать! Во всяком случае мы еще не были знакомы и колодец не был засыпан. Ты же сам говорил!
– Это было так давно… – пробормотал он. – Возможно, ты права, колодец засыпали неспроста…
Но как же так? Зачем ты украла картину?
– Боже мой, какой же ты дурак! – уже не сдерживаясь, закричала она. – Ты же нарисовал колодец, сам говорил! Мне нужно было узнать точное место, чтобы нанять рабочих!
– И ты за этим украла картину?
– Конечно! Зачем же еще?!
И тут Иван расхохотался. Закрыв лицо руками, раскачиваясь взад-вперед, он твердил:
– Да там же нет колодца! Я сам замазал его!
Я сам!
– Как… Зачем?! Я думала, просто краски потемнели! – Лариса схватила его за руки и заставила взглянуть на себя:
– Там ничего нет?! Зачем ты замазал колодец?!
– Понимаешь… – Иван вытер слезы, выступившие от смеха. – Я молодой был, дурной… Когда уходил в армию, многие картины погубил. Я же ставил всякие эксперименты – писал гуашью на холсте, тушью на промокательной бумаге… Что-то получалось, что-то не слишком… И вот я тогда подумал – мало ли что случится с картинами за два года? Покрою-ка я их лаком! В жизни этого не делал, а тут решил. Купил лак и кисть… Начал крыть гуашь, представь, какой я был болван! Мазал сверху вниз, и тут краски поплыли… Я испугался, стал подтирать и все смазал там, внизу… Как же, помню! Как я испугался! Думал – конец вашей дачке… А потом лак высох, и я вижу – в принципе все в порядке, только вот с колодцем беда. Править? Это надо лак снять, а что тогда получится? Вся картина утечет, это я уже понял. И оставил ее как есть.
- Предыдущая
- 37/94
- Следующая
