Черты из жизни Пепко - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/59
- Следующая
Распорядившись с Пепкой, Анна Петровна обратила теперь свое благосклонное внимание на меня.
– Вы… вы… вы… – шептала она хрипло. – Я вас ненавижу… да. Сейчас разыгралась дикая и нелепая сцена, но вы хуже в тысячу раз его с вашей бессильной добродетелью… У вас не хватит силенки даже на маленькое зло. Вы – ничтожность, приличная ничтожность… Да, да, да…
Это было повторением сцены с Любочкой ночью в Парголове, и я только рассмеялся. Моя улыбка окончательно взбесила Анну Петровну.
– И вы еще можете смеяться, несчастный? Наконец… наконец, если вы хотите знать… да, хотите… я его люблю… Он в тысячу раз лучше вас всех, да, лучше.
– Я могу только поздравить вас с счастливым приобретением…
– Вы – циник!!.
Признаюсь, я тоже был взбешен. Если Любочка могла себе позволить неистовство, то она на это имела «полное римское право», как говорила Федосья. По-женски Любочка была вполне последовательна, потому что она была только женщиной и ничем другим. Но Анна Петровна совсем другое, – у нее должны были существовать некоторые задерживающие центры. Я подошел к двери в комнату Анны Петровны и крикнул:
– Эй ты, трус, выходи!.. Я имею сказать тебе несколько теплых слов, которые поднимут твою храбрость на приличную высоту!
За дверью послышалось рычание Пепки, а затем он одним прыжком был в дверях. Анна Петровна не растерялась и захлопнула у него дверь под носом, а мне величественным жестом показала на дверь моей комнаты. Я поклонился и пошел в противоположный конец коридора, к выходу. У меня горела голова, в висках стучала кровь, и я почему-то повторял про себя: «Нет, погодите, господа… да, погодите, черт возьми!» Я вышел на лестницу и нашел там Любочку, которая сидела на ступеньке, схватившись руками за голову. Это была живая статуя страдания.
– Любочка, идите домой. Вам нечего здесь делать, если не хотите, чтобы вас били… Нужно иметь хоть какую-нибудь гордость…
Любочка только глухо всхлипывала. Я насильно отнял от лица ее руку, – рука была холодна, как лед.
– Любочка, вы простудитесь… Сюит ли рисковать своим здоровьем из-за какого-то негодяя.
– Он не виноват… – простонала Любочка. – Он хороший…
На меня напала непонятная жестокость… Я молча повернулся, хлопнул дверью и ушел к себе в комнату. Делать я ничего не мог. Голова точно была набита какой-то кашей. Походив по комнате, как зверь в клетке, я улегся на кушетке и пролежал так битый час. Кругом стояла мертвая тишина, точно «Федосьины покровы» вымерли поголовно и живым человеком остался я один.
«Нет, погодите, господа…» – повторял я про себя давешнюю бессмысленную фразу.
В самом деле, я-то тут при чем? Благодарю покорно… Режьтесь, отравляйтесь, деритесь, – я ничего больше знать не хочу и не разогну для вас пальца. Да-с, так и знайте… Свое негодование с Пепки я, по логике рассерженного человека, перенес на Анну Петровну… Вот вы какая, Анна Петровна! Отлично… Кто мог подумать про вас что-нибудь подобное! И какая энергия… Очень недурно, как в плохом театре, где комики говорят трагическим тоном, а трагики вызывают неудержимый смех. А потом, как это мило: полное повторение того, что говорила летом Любочка. О, женщины!.. как сказал Шекспир.
Сильные волнения у меня всегда заканчивались бессовестно-крепким сном, – вернейший признак посредственности, что меня сильно огорчало. Так было и в данном случае: я неожиданно заснул, продолжая давешнюю сцену, причем во сне оказался гораздо более находчивым и остроумным, чем в действительности. Вероятно, я так бы и проспал до утра, если бы меня не разбудил осторожный стук в дверь.
– Войдите…
Дверь скрипнула, зашуршало платье, и незнакомый женский голос проговорил:
– Да у вас совсем темно.
– Виноват… Я сейчас зажгу лампу.
Зажигая лампу, я чувствовал, что незнакомка пристально рассматривает меня.
– Вы, вероятно, удивлены, молодой человек, что к вам в одиннадцать часов ночи врывается совершенно незнакомая дама…
Голос был молодой и приятный, но его обладательница имела уже блеклый вид в той мере, в какой он нравится совсем неопытным юношам. На мой немой вопрос она объяснила:
– Я к вам по делу… Позвольте представиться: сестра Анны Петровны. Зовут меня Аграфеной… Вы, вероятно, догадываетесь о цели моего посещения?
– Ах, да… почти… Садитесь, пожалуйста.
Я только теперь рассмотрел ее хорошенько: шатенка, среднего роста, в коричневом платье не первой молодости, которое не скрывало очень солидных форм. Серые глаза, чуть-чуть подведенные, смотрели с веселой дерзостью. Меня поразили густые волосы, сложенные на затылке тяжелым узлом. Она медленно оглядела комнату, оглядела ветхий стул, который ей я подал, а потом села и спокойно перевела глаза на меня.
– Послушайте, молодой человек…
– Меня зовут Василием Ивановичем…
– Виновата, Василий Иваныч… Скажите, пожалуйста, вам не совестно? Нисколько?
– Странный вопрос…
– Вы понимаете, о чем я говорю. По крайней мере вы должны испытывать неловкость, что заставили замужнюю женщину прийти к вам с объяснениями довольно интимного характера. Это не по-джентельменски…
– Я могу только удивляться, Аграфена Петровна, – именно, что вам за охота вмешиваться в чужие дела?..
– Как чужие? Ведь Анна Петровна – моя сестра, родная сестра. Положим, мы видимся очень редко, но все-таки сестра… У вас нет сестры-девушки? О, это очень ответственный пост… Она делает глупость, – я это сказала ей в глаза. Да… Она вас оскорбила давеча совершенно напрасно, – я ей это тоже высказала. Вы согласны? Ну, значит, вам нужно идти к ней и извиниться.
– ?
– Вы забываете, что сестра моя женщина, больше – девушка, и мужчина виноват всегда, особенно если выведет ее из себя.
Это была оригинальная логика, и серые глаза весело улыбнулись. Сделав небольшую паузу, она проговорила с расстановкой:
– Агафон Павлыч ваш друг? Моя бедная сестра имела несчастье его полюбить, а в этом состоянии женщина делается эгоисткой до жестокости. Я знаю историю этой несчастной Любочки и, представьте себе, жалею ее от души… Да, жалею, вернее сказать – жалела. Но сейчас мне ее нисколько не жаль… Может быть, я несправедлива, может быть, я ошибаюсь, но… но… Одним словом, что она может сделать, если он ее не любит, то есть Любочку?
Я засмеялся. Разве Пепко мог кого-нибудь любить? Этот ответ, видимо, обидел моего парламентера.
– Аграфена Петровна, я все-таки не понимаю, что вам нужно от меня?
– Я уже сказала вам… А затем моя сестра надеется исправить вашего друга. Я подозреваю, что эта миссия именно и увлекает ее. Что делать, мы, женщины, все страдаем неизлечимой доверчивостью. Многое она приписывает вашему дурному влиянию.
Это уже было слишком, и я расхохотался. Моя собеседница закусила губы и вызывающе посмотрела на меня. Потом она точно передумала и опять улыбнулась.
– Все-таки вы сделаете по-моему, пойдете и извинитесь… да. Это вы сделаете для меня… Скажу больше, – вы меня проводите, потому что уже поздно. Вы этому рады, конечно, потому что избавляетесь от меня…
– Хорошо. Я согласен… Но только извинюсь не сегодня.
– О, это решительно все равно…
У нее явилось усталое выражение, и она с трудом сдержала зевоту.
Я отправился ее провожать. Стояла холодная зимняя ночь, но она отказалась от извозчика и пошла пешком. Нужно было идти на Выборгскую сторону, куда-то на Сампсониевский проспект. Она сама меня взяла под руку и дорогой рассказала, что у нее есть муж, который постоянно ее обманывает (как все мужчины), что, кроме того, есть дочь, девочка лет восьми, что ей вообще скучно и что она, наконец, презирает всех мужчин.
– Не стоит жить, – закончила она свою исповедь. – А сегодня у меня какая-то особенная тоска… К сестре я попала совершенно случайно – и вдруг попадаю на эту глупую историю. Я серьезно против ее увлечения…
Мы остановились у подъезда. Внутренно я был рад, что и моя миссия закончилась. Моя дама что-то медлила и устало проговорила:
– Муж возвращается только в два часа ночи… девочка давно спит…
- Предыдущая
- 39/59
- Следующая
