Жизнь после жизни - Аткинсон Кейт - Страница 13

– Обыкновенная безделушка, невеликой ценности, – сказала она, хотя перстень этот купил ей Хью на Нью-Бонд-стрит к рождению Памелы – и не постоял за ценой.

Фотопортрет Сэма Веллингтона отправился в старый деревянный ящик, стоявший в сарае.

– Ни сохранить, ни выбросить, – поделилась Бриджет с миссис Гловер.

– А ты в землю зарой, – посоветовала миссис Гловер, отчего у Бриджет по спине побежали мурашки. – Будет тебе черная магия.

Они направлялись к дому миссис Доддс, нагруженные банками джема и великолепным пурпурным букетом душистого горошка, – Сильви очень гордилась своими достижениями.

– Если миссис Доддс заинтересуется, скажешь: это сорт «Сенатор», – наставляла она Бриджет.

– Не заинтересуется, – ответила Бриджет.

Морис, естественно, с ними не пошел. После завтрака он схватил рюкзак с сухим пайком, оседлал велосипед и на весь день умчался куда-то с приятелями. Урсула и Памела очень мало интересовались делами Мориса, а он и вовсе не интересовался жизнью сестер. Хорошо, что у них был младший брат, Тедди, совершенно другой: верный и преданный, как песик, и такой же заласканный.

Мать Кларенса до сих пор трудилась в «Холле» на «полуфеодальных началах», как выражалась Сильви, и жила на территории поместья, в старой убогой хижине, где пахло затхлой водой и мокрой штукатуркой. Клеевая краска на вечно сыром потолке вздулась опухолями, как от чумы. От чумки в прошлом году умер Боцман; он покоился под бурбонской розой, которую Сильви специально выписала для его могилы.

– Это сорт «Луиза Одье», – сказала она. – Если вам интересно.

Теперь у них была другая собака, вертлявая, помесь грейхаунда и колли; взяли ее щенком и назвали Трикси, но лучше, наверное, было бы дать ей имя Беда, потому что Сильви, завидев ее, со смехом говорила: «Ох, беда моя». Памела сама видела, как миссис Гловер прицельно пнула Трикси тяжелым башмаком; Сильви пришлось «вступиться». Бриджет не разрешила детям взять Трикси к миссис Доддс – сказала, что потом жалоб не оберешься.

– Она не верит, что собаки – хорошие, – объяснила Бриджет.

– Собака – это не предмет веры, – заметила Сильви.

Кларенс встречал их у ворот поместья. Господский дом стоял в нескольких милях оттуда, в самом конце вязовой аллеи. Хозяева, семейство Донт, жили там из поколения в поколение, но со временем стали наезжать все реже – только для того, чтобы открыть какой-нибудь праздник или благотворительный базар и мимолетно почтить своим присутствием ежегодную рождественскую елку в местном клубе. У них была своя часовня, так что в церкви они не появлялись; потеряв на войне троих сыновей, одного за другим, они вообще не появлялись на людях и, можно сказать, удалились от мира.

Жестяное лицо Кларенса («Оцинкованная медь», – поправлял он) приковывало все взгляды. Дети боялись, как бы он случайно не сдернул маску. Снимает ли он ее перед сном? А если Бриджет станет его женой, увидит ли она тот ужас, что скрывается под маской? «Не то страшно, что там есть, – подслушали они, когда Бриджет разоткровенничалась с миссис Гловер, – а то, чего нету».

Миссис Доддс («Старая матушка Доддс», называла ее Бриджет, – можно было подумать, так начинался детский стишок) заварила для взрослых чай; Бриджет потом сказала – «жидкий, что овечья вода». Сама она любила заварку покрепче, «чтоб ложка в ней стояла». Ни Памела, ни Урсула так и не поняли, что такое овечья вода, но звучало это довольно интересно. Вооружившись половником, миссис Доддс подвинула к себе необъятный эмалированный кувшин и налила детям жирного парного молока, еще теплого, прямо из-под коровы. Урсулу затошнило. «Ишь раздобрилась», – прошипела миссис Доддс сыну, когда ей вручили банки с джемом, а Кларенс упрекнул: «Мама!» Душистый горошек она сунула Бриджет, и та стояла с букетом, как невеста, пока миссис Доддс не прикрикнула: «В воду поставь, тетеха!»

– Коврижку? – предложила мать Кларенса и раздала им тонкие ломтики имбирного пряника, на вид такого же сырого, как ее хибара. – На деток смотреть – душа радуется, – продолжила миссис Доддс, уставившись на Тедди, как на диковинного зверька.

Тедди рос покладистым ребенком: он с охотой соглашался и на парное молоко, и на сырое тесто. Памела, достав носовой платок, вытерла ему молочные усы. Урсула заподозрила, что миссис Доддс на самом-то деле совсем не рада видеть детей и, более того, что отношение к детям у нее такое же, как у миссис Гловер. Но Тедди, конечно, был исключением. К нему все хорошо относились. Даже Морис. Временами.

Заметив у Бриджет новый перстень, миссис Доддс потянула на себя ее палец, как отросток куриной кости-вилочки.

– Рубины с бриллиантами, – определила она. – Цены немалой.

– Да это осколочки, – возразила Бриджет. – Обыкновенная безделушка.

Девочки помогли Бриджет убрать со стола, оставив Тедди на попечение миссис Доддс. В судомойне при кухне была большая каменная раковина с насосом вместо крана. Бриджет сказала, что «в графстве Килкенни», где она выросла, воду приходилось носить из колодца. Букет она красиво разместила в старой жестянке из-под апельсинового джема и оставила на деревянной сушильной доске. Когда они вытерли столовые приборы тонким ветхим полотенцем (естественно, влажным), Кларенс предложил им прогуляться по усадьбе и заглянуть в обнесенный стеной сад.

– Нечего тебе туда ходить, сынок, – сказала ему миссис Доддс. – Только расстраиваться.

В стене была старая деревянная дверь. Она подалась не сразу; когда Кларенс навалился на нее плечом, Бриджет даже вскрикнула. Урсула ожидала увидеть чудо: сверкающие фонтаны, террасы, статуи, дорожки, увитые зеленью беседки, бесчисленные цветники, но перед ней открылся запущенный луг, где буйствовали колючие кусты ежевики и чертополох.

– Ага, прямо джунгли, – подтвердил Кларенс. – А раньше был сад и огород; в «Холле» до войны дюжину садовников держали.

Из цветов там виднелись только плетистые розы, вьющиеся по стене; фруктовые деревья сгибались под тяжестью плодов. Сливы гнили прямо на ветках. В воздухе носились суматошные осы.

– Нынче урожай не собирали, – сказал Кларенс. – У хозяев трое сыновей полегли на этой войне чертовой. Кому теперь пироги со сливами нужны?

– Эй, – одернула его Бриджет. – Не выражайся.

Когда-то здесь была даже оранжерея, но теперь стекол почти не осталось, а из остова торчали увядшие персиковые и абрикосовые деревья.

– Все, к дьяволу, прахом пошло, – сказал Кларенс, и Бриджет опять на него зашикала:

– Не при детях. – Точно так говорила Сильви.

– Столько трудов – псу под хвост. – Кларенс пропустил ее слова мимо ушей. – Хоть плачь.

– Ну, ты ведь можешь получить место здесь же, в «Холле», – предположила Бриджет. – Я уверена, тебя с радостью назад возьмут. Кому какое дело, что у тебя… – Она осеклась и сделала неопределенный жест в сторону его лица.

– Не стану я тут горбатиться, – угрюмо бросил Кларенс. – Богатеям прислуживать. По саду скучаю, да, а по той жизни – нисколько. Прекрасное пленяет навсегда.

– Мы с тобой собственный садик разведем, – сказала Бриджет. – А то еще под огород землю возьмем.

Бриджет, похоже, все время пыталась приободрить Кларенса. По мнению Урсулы, так она готовилась к семейной жизни.

– А в самом деле, почему бы и нет? – проговорил Кларенс без особой радости.

Он подобрал с земли маленькое кислое яблоко-паданец и метнул его, как мяч для игры в крикет при верхней подаче. Яблоко угодило в оранжерею и выбило одно из последних стекол.

– Твою ж мать! – вырвалось у Кларенса; Бриджет замахала на него рукой и зашикала:

– Не при детях.

(«„Прекрасное пленяет навсегда“, – благоговейно произнесла Памела, когда они в тот вечер умывались перед сном едким карболовым мылом. – Кларенс – настоящий поэт».)

По дороге домой Урсула все еще чувствовала аромат душистого горошка, хотя букет остался в кухне у миссис Доддс. Жаль, что такая красота пропадала неоцененной. К этому времени Урсула совершенно забыла о готовящемся домашнем празднике и удивилась не меньше Тедди, когда оказалась в украшенном флажками и лентами коридоре и увидела сияющую Сильви с нарядно упакованным подарком, в котором безошибочно угадывался игрушечный самолет.