Сын бомбардира - Лезинский Михаил - Страница 11

• Предыдущая
• 11/25
• Следующая

Молчали долго, тяжко. Чем утешать? Разве есть на свете такие слова? Пусть выплачется парень.

Николка поднял голову. Глаза сухие, лишь воспаленно горят. Заговорил, А в голосе жёсткость:

— Почитай, полбатареи полегло. Дядя Иван тоже.

— Дядя Иван?! — ахнула Алёнка.

Николка кивнул.

— Наперёд дядю Ивана порешило. Потом батю.

Антонина Саввишна положила руку на голову мальчика:

— Погодь, Николка. Жив Нода. Богом клянусь — жив! Токмо… ходить не будет, нету ноженек-то. — И, словно оправдываясь: — А с руками всё справно. Целёхоньки руки, сама видела! Пироговот, Николай Иваныч, ножки ему обе зашили — всё в аккурат и быстро. Он у нас, знаешь, какой быстрый — Пирогов-то, долгие ему годы! А барабанщика сегодня к вечеру переправят в тылы — обоз цельный снаряжается. Отвоевал бедолага…

Николка вскочил на ноги. Сказал решительно:

— Я с вами в госпиталь, Антонина Саввишна. Я должен увидеть дядю Ивана! Хочу с ним попрощаться.

Однажды мы сидели втроём в сквере, что расположен на месте бывшего пятого бастиона. Вечерело. Доносился гул проходящих троллейбусов. Трещали цикады, напоминая отдалённый перестук боевых барабанов.

Станислав сказал:

— Вот здесь Иван Нода, Василий Доценко и Николка запускали змея. Здесь Николка выбивал сигнал атаки. Здесь всё случилось…

Пискнув, вспорхнула невидимая птица. Зашуршала в зарослях кустарника. Потом появилась, встревоженная, села на высокую макушку гранитного столба — памятного знака. На этом гранитном столбе высечено:

5–й БАСТИОН 1854—1855

Такие знаки, увенчанные старинными русскими шлемами, установлены в Севастополе на местах, где были когда-то бастионы.

Стас задумчиво проговорил:

— Почему же всё-таки он перешёл на незнакомый редут?

В документах сказано, что в начале апреля 1855 года Николка Пищенко появился на редуте Шварца, который находился слева от пятого бастиона. Почему он не вернулся на пятый, где погиб отец, где судьба свела его с флотским барабанщиком и умельцем Иваном Нодой?

Сложно, конечно, ответить наверняка, что двигало поступками Николки» Может, он оказался на редуте потому, что там служил Евтихий Лоик — единственно близкий из оставшихся в живых?

А по дороге домой мы поспорили. Логичнее всего, что вестового перевели на новое место службы тоже вестовым. Да и потом, Григорий Николаевич Забудский был душевным человеком — надеялся уберечь мальчишку.

Но Стас настаивал:

— Только бомбардиром!

Сомнения и споры разрешил документ, который мы вместе обнаружили в архиве Военно–Морского Флота в Ленинграде, куда отправились на зимние каникулы.

Произошло это, однако, не сразу.

Музыка, музыка, музыка… Кажется, в эту ночь только она владычествует над редутом Шварца. Ласковый апрельский ветерок несёт звуки вальсов вдоль развороченной насыпи, над потными спинами артиллеристов и матросов, долбящих неподатливый грунт.

За десять дней второй бомбардировки укрепления редута почти начисто снесены. Разрушены землянки, офицерский блиндаж, завален снарядный погреб.

Бородатый Лоик выпрямляется, отставляет кирку 8 сторону.

— Вот, брат Николка. Які блинці — музику й то до діла прилаштували. Воєнна хитрість!

Николка тоже перестает копать. Ждёт, пока Евтихий скрутит цигарку, закурит и продолжит про «военну хитрість». Но тот не торопится — попыхивает, задумчиво слушает музыку.

Грустный вальс сменился развесёлой мазуркой Глаза Лоика заблестели, он довольно покрутил головой.

— Так в чём хитрость, Евтихий Иванович? — не выдерживает Колька.

Лоик прищуривает глаз, вынимает цигарку изо рта. Отвечает почему-то тихонько, словно их кто подслушивает:

— От мы с тобою долбаем землю киркой да мотыгою, а супротивник думає: развлекается россіянин — польки да кадрилі отплясував. Кинется на штурм — ан погоди, мусью: редут — целёхонький! Да ещё перед редутом…

Колька понимающе закивал. Дело в том, что французы, готовясь к штурму, начали рыть странные окопы — апроши — они зигзагом приближались к русским позициям. Наши командиры решили: втайне, под прикрытием музыки и темноты прорыть навстречу контрапроши и этим сорвать штурм. Но было уже поздно. Противник успел сосредоточить в своих «зигзагах» множество войск.

Ранним утром двадцатого апреля редут был поднят по сигналу смертельной опасности. Надрывались трубы, перекрывая пронзительным звуком резкую барабанную дробь. Рванулась и шумно захлопала крыльями стая птиц, заночевавшая на редуте. Их писк быстро удалился в сторону моря.

Николка с Евтихием Лоиком выскочили из землянки и бросились к орудиям. Сквозь амбразуру мальчишка увидел врагов так близко, что начищенные пуговицы офицеров слепили глаза. Такое было впервые.

— Картузы! — прокричал Лоик.

Колька отбежал от амбразуры, раскидал доски, прикрывающие запасы пороха…

Редут погрузился в клочковатое облако дыма. Восходящее солнце подкрасило его, и от этого облако казалось пожаром.

Евтихий Лоик, наводя орудие, приговаривал:

— Бісови діти, підходьте! Авось до вас живьём доберемся, мусью! Вжарим крапивою!

Николка, передавая заряжающему мешочек с порохом, кивнул на Лоика:

— Колдует!

Заряжающий улыбнулся:

— Бородач наш в бою зол становится и без заговора не наведёт.

— О–ру–дие!..

— Николка! Ядро!

Николка, напрягшись, поднёс ядро. Тут же новая команда:

— Банник!

Мальчик, пригибаясь, побежал за банником — взамен перебитого картечью. Споткнулся о разбитый ящик, грохнулся наземь. В то же мгновение чьё-то тяжёлое тело подмяло его под себя. Николка с трудом выкарабкался из-под грубой шинели и повернул человека на спину. Это наводчик соседней пушки. Он был мёртв. Мальчишка передал банник Евтихию. А сам отошёл к пушке рядом, припал к прицельной планке. Пригодилась отцовская наука!

Наводя пушку, Николка краем глаза заметил, что французы успели подтащить полевое орудие и готовят его к стрельбе.

— Ну, погодите, мусью! — невольно перенимая привычку Лоика, заговорил Николка. — Вжарим крапивою!

Раздался выстрел. Французское орудие, приподнятое взрывом, покатилось под гору.

— Молодец, наводчик! — с удивлением выдохнул командир редута. Он внимательно наблюдал за действиями новичка.

А Кольке дел хватало: он зажигал палильные свечи, в промежутках между выстрелами готовил паклю, ловко подхватывал прибойник, отбрасываемый Евтихием. Да ещё успевал помогать у соседнего орудия — из всей орудийной прислуги там осталось в живых только двое.

Дымовая завеса мешала прицельному огню. В глубине редута пылали пороховые ящики, и дым от пожара окутывал пушки.

Николка случайно обернулся и вдруг увидел: на укрепление въезжает Павел Степанович Нахимов.

Адмирал сошёл с лошади. Высокий, крепкого сложения, он слегка сутулился. Ступал пружинисто, точно початая шаг. Одет Павел Степанович был, по обыкновению своему, в длинный сюртук с золотыми эполетами и «Георгием», сверкавшим на солнце.

Нахимов направился к насыпи. Командир редута отрывисто докладывал, почти кричал. Глаза его то и дело косились на сигнальный пост.

— Четыре орудия выбыло из строя. Французы подтягиваются для штурма.

— Вижу-с, — остановил его Нахимов, — положение ваше трудное. Будем драться.

• Предыдущая
• 11/25
• Следующая