Сын бомбардира - Лезинский Михаил - Страница 5

• Предыдущая
• 5/25
• Следующая

— Сами рот заткнули, — насупился Пищенко, — а теперь — «почему».

— Заткнул, — сокрушённо подтвердил разведчик. — Что же теперича делать? Ох, и подвёл ты меня, браток… Ну, вот что, — пришёл он к решению, — дорогу на бастион знаешь?

— Знаю, — ответил Колька.

— Вот и дуй туда.

— А вы, дяденька, куда?

— Куда, куда? За кудыкины горы! Не твоего ума дело! Сызнова придётся грязь месить из-за тебя. Шастаешь, где не надобно… А чего это ты, вестовой, там оказался? — разведчик кивнул в сторону французских позиций.

— Я на хуторе Вотковского был.

— Вотковского? Ты чего позабыл там?

— Погреб пороховой разведывал. Наши искали, да не нашли. А я там всё знаю.

— Отыскал погреб? — разведчик недоверчиво посмотрел на Кольку и предупредил: — Только, браток, не брехать. Наше дело правды требует.

— Не нашёл, — пробурчал Колька.

— Ну, ну, — мотнул головой разведчик, — а теперь дуй отселева.

Он с досадой плюнул на цигарку и яростно растёр её ногой — страсть как не хотелось снова идти в дождь и слякоть.

— Я с вами, дяденька, — затараторил мальчишка, боясь, что разведчик уйдёт, не выслушав его. — Я всё там знаю. Погреб хоть и не нашёл, но пушки ихние где стоят, самолично видел.

— Ну, так уж и видел?

— Вот те хрест! — побожился Колька. — Видел и запомнил — где стоят и чем присыпаны.

— Ладно, браток, давай знакомиться. Кошкой меня зовут. Матрос Кошка из 30–го флотского экипажу.

…Промокшие насквозь, они уже не замечали ни дождя, ни промозглого ветра. Как и говорил Пищенко, ров вывел разведчиков прямо к небольшой пристройке у склада. Часового не было видно, наверно, спрятался где-нибудь, спасаясь от непогоды.

Кошка поднялся на крыльцо и тихонько потянул дверь к себе. Но она, запертая изнутри, не поддалась. Матрос вытащил кинжал, просунул лезвие между створками и не спеша стал водить им вверх и вниз. Едва слышно лязгнула скоба, дверь приоткрылась. Разведчик кивнул, и Николка тотчас проскочил в сени. Матрос неслышно опустил щеколду, скользнул за ним.

В сенях спал солдат. Его форма, аккуратно сложенная, лежала тут же. «Зуав», — определил Кошка. Он показал мальчику взглядом: «Берём!..»

Француз и проснуться не успел, как уже лежал скрученный верёвками, с кляпом во рту. Из горницы по–прежнему доносился храп офицера.

Вдвоём оттащили зуава в сторону. Матрос, приложив палец к губам, шепнул Николке:

— Снимай сапоги, а то нашумим!

Но в горницу попасть не удалось. Несмотря на всё искусство разведчика, дверь не поддалась.

«Чёрт с ним, с офицером! — ругнулся про себя Кошка. — Денщик даже лучше… Слуги завсегда больше своего господина знают».

Матрос высвободил зуаву ноги и приказал:

— Топай!

Они заставили денщика пригнуться, протащили по рву, а когда добрались до балки, разрешили идти в полный рост.

Зуав содрогался от пронизывающего холода — не сладко после тёплой постели очутиться раздетым под секущим дождём.

Кошка снял с себя накидку и передал её пленному…

Утром на бастионе только и разговоров, что о ночном приключении Николки. Батарейцы столпились у блиндажа Забудского и с интересом рассматривают пленного.

Николка не переставая рассказывает:

— Мы его только хвать, а он…

Кошка стоит рядом и чуть заметно посмеивается. При этом его тонкие смоляные усики растягиваются дугой, а маленький нос совсем сплющивается. Кошка не выпускает из рук штуцера, хотя пленный, по всему видно, и не думает о побеге. Наоборот, непривычное внимание к своей особе он, похоже, воспринимает с гордостью. Жестами пытается объясниться с батарейцами. Неожиданно зуав замечает бронзовую трофей¬ную мортиру. Его заинтересовало, действует ли она.

— А ты объясни ему, — весело говорит Иван Нода Николке, — как есть по–французски и объясни, А ну!

Мальчик шагнул к мортире и вдруг произнёс по французски:

— Made in Lion?[7].

Зуав удивлённо заговорил:

— Le garcon parle-t–il fransais?[8]

На что подошедший поручик Дельсаль ответил:

— Не угадали самую малость! — И продолжал перевод: — Спрашивает, откуда французский знает. Не барин ли?

— Ага, точно, барин! — засмеялся Колька и показал пленному латаный–перелатаный зад.

Иностранные слова услышал он от поручика, когда тот осматривал захваченную в одной из вылазок мортиру.

Дельсаль подошёл к Пищенко и очень серьёзно сказал:

— Усматриваю в поступке твоём, Николай, неповиновение: лишил командира вестового! — Офицер вынул из кармана табакерку с нюхательным табаком, взял щепотку, растёр её, поднёс к ноздре.

А Николка с болью подумал: «Вот, ежели бы отыскал погреб, простили бы! Теперь одна надежда: может, зуав на допросе откроет…»

Томительное молчание. Дельсаль видит, как вытянулась и побледнела мальчишечья физиономия, и резко меняет тон:

— Однако же многим взрослым лазутчикам храбрость твоя примером служить может.

Скисший было Колька успел заметить, как при этих словах все уважительно посмотрели на него. Дельсаль продолжал:

— А твоего командира, так и быть, попрошу о снисхождении.

Поручик протянул мальчугану руку.

Колька сиял. Мелькнула мысль: «Вот бы увидела Алёнка. Он взглянул в сторону въезда на бастион. Увы, голубоглазки не было. Зато он успел заметить, как разрумянилось от волнения широкое скуластое лицо бати. Пышные усы Пищенко–старшего вздувались — ещё немного, и вспорхнут на радостях!

Дельсаль обратился к батарейцам:

— Угостите пленного чайком. Пусть согреется.

Пошли за самоваром. Это была достопримечательность батареи: не то тульский, не то московский, не то сибирский… В общем, адская чайная машина со множеством лишних деталей, не имеющих никакого отношения к приготовлению чая!

Когда надраенный, сверкающий медью, дымящий самовар поставили перед зуавом, пленный затрясся от страха, рванул в сторону и, закрыв голову руками, рухнул наземь.

— Чего это он? Сбесился? — удивился Кошка.

А Николка принялся тормошить «языка».

Зуав что-то бормотал. Толпа расступилась, в круг вошёл поручик Дельсаль, прислушался к скороговорке — и расхохотался так, что его бледное бритое лицо стало багровым:

— Этот герой решил, будто сие — новая мина и мы надумали взорвать беднягу.

Нода наклонился к французу и с хитрой улыбкой проговорил:

— Хошь, потолкуем по–вашему?

Зуав ничего не понял, но на всякий случай утвердительно закивал.

Иван, дурашливо выпятив живот, начал выбивать на кем французский сигнал» Побудка».

Зуав с удивлением посмотрел, потом приподнял рубаху, дал ответную дробь: «Приготовить котелки!»

— Ишь ты, прохвост, — расхохотался барабанщик. — Обедать захотел! — И в ответ отстукал: «Отбой!»

— Ловко бьёт! — восхитился Кошка. — Мастак!

— Дядя Иван, научи! — жадно проговорил Колька.

— А что, бывалый, научи юнца, — поддерживает Кошка. — Он смекалистый, враз схватит.

Нода весело закрутил ус:

— Это мы знаем. Идёт! Научу, ваше благородие, господин вестовой!

Закипела вода. Разлили чай.

— Держи, мусью, — Николка протянул кружку.

Зуав опустошил свою кружку раньше всех и потянулся за добавкой.

— Вот это лупит! — расхохотался Нода, — Так он весь самовар в себя опрокинет. Силён мужик!

— Плохих не берём, — в тон ему ответил Кошка.

— Велено пленного на отправку! — раздался голос унтера.

Кошка поднялся. Сразу стал серьёзным.

— Айда, мусье!

Вдогонку бомбардиры весело желали французу счастливого «отпуска».

Стемнело. На нарах в два этажа лежат матросы. Пахнет махоркой и потом. Чадит лампадка. В маленькое, забрызганное грязью оконце пытается заглянуть луна. Мальчик крепко прижимается к бате, к его сильному телу. В последнее время виделись редко: вестовой неотступно находился при командире дистанции. Но сегодня… Сегодня Забудский как в награду выдал мальчишке «увольнительную» — разрешил побыть с отцом.

• Предыдущая
• 5/25
• Следующая