Славься! Коронация «попаданца» - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 56

• Предыдущая
• 56/70
• Следующая

Так вот. Знаменная группа кремлевских кирасир везла имперский красно-бело-черный штандарт. За ней ехало колонной еще три пары кирасиров, после которых, на удалении в три корпуса, двигался сам Император, восседая на ощутимо более крупном коне фризской породы. Белая шерстяная кошма в качестве подседельной попоны. Черные хромовые сапоги с платиновыми пряжками. Черные шерстяные бриджи с белыми лампасами. Двубортный китель того же цвета и материала со стоячим воротником, шитый платиной с гербовыми пуговицами из нее же. Широкий ремень из белой кожи с чеканной платиновой пряжкой. А на гладко выбритой голове лежит императорский венец из дубовых листьев, на поясе палаш, в правой руке скипетр. Все это дополнялось аккуратной бородой, что небольшой лопатой спускалась на ладонь ниже подбородка и белыми перчатками из тонкой шерсти. Никаких наград или отличительных знаков на мундире не имелось, кроме, разве что небольшой красной звезды из рубинов в платиновой оправе, что размещалась в петлице. Ее Александр носил повсеместно, а потому коронация не стала исключением. Процессия красивым сокращенным галопом проследовала от Троицкой башни через Кутафью и по небольшой дуге подъехали к центру трибун. Последовал небольшой ритуал спешивания и спустя пару минут Император уже занял свое место в центральной ложе.

Сразу после этого раздался голос диктора: Горожане и гости столицы. Сейчас к вам обратится Его Императорское Величество с приветственной речью! - Наступила пауза. Александр подошел краю ложи, где находилось странное 'приспособление на палке, что смущало как Бисмарка с Дизраэли, так и прочих. Как-то странно пальцем стукнул по нему, отчего этот легкий стук эхом разнесся по округе. И начал. Не спеша. Тщательно выговаривая каждое слово и делая легкие паузы для акцентов.

- Товарищи! Друзья! Я Божьей волею вступаю на престол Российской Империи в неспокойные времена. У меня уже есть репутация, исходя из которой, многие из вас связывают с моим воцарением определенные надежды. Но я не хочу вас обманывать и давать пустых обещаний. Проблем много. Ключевой, безусловно, является нищенское существование большинства моих подданных. Как можно говорить о величии державы, когда ее народ пухнет с голоду? Без исправления столь постыдного положения мы никогда не сможем добиться процветания нашей Родины. Да, я не ошибся. Именно - Мы. Потому как я один, без вашей поддержки, ничего не сделаю. Будущее нашего народа находится в наших с вами руках. Только через упорный, самоотверженный труд мы сможем сделать нашу жизнь лучше, светлее, сытнее и справедливее. Или может, кто-то думает, что нашим предкам эта великая страна досталась в качестве подарка? Он ошибается! Они создали ее сами! Своими руками! И я намерен поступать так же! И жду того же от вас… Я верю - мы справимся и преодолеем все трудности, которые встретятся на нашем пути! Это война, товарищи! Война с нищетой! С голодом! С безграмотностью! С разрухой! Именно с этими врагами мы должны сойтись в решительном бою. Встретиться лицом к лицу. И с нами Бог! Ибо наше дело правое! А значит, противник будет разбит! Победа будет за нами!

Александр замолчал. По всем местам, куда благодаря электродинамическим громкоговорителям получилось передать слова Императора, наступила гробовая тишина. Люди просто не верили тому, что услышали. Это казалось галлюцинациями… бредом… коллективным помешательством в рассудке. Крестьяне и рабочие, коих собралось окрест весьма прилично, переглядывались между собой перепуганными глазами и крестились.

Тишина длилась больше минуты. Везде. Даже на трибунах высокопоставленные люди притихли и боялись издать лишний звук, пытаясь осознать сказанное и то, как на это реагировать.

Александр же повернулся к Киселеву, что стоял, на правах канцлера, подле него и тихо спросил, улыбнувшись.

- Хорошо я сказал, Павел Дмитриевич? Ничего не упустил? Павел Дмитриевич же, вместо ответа повернулся к балюстраде яруса, что шел за императорским и, смотря в глаза своему племяннику Николаю Алексеевичу Милютину, произнес спокойным тоном:

- Ура. - Спустя пару секунд Милютин, Путилов и еще несколько сподвижников, стоявших там, повторили этот клич хором и сильно громче. На третий же раз, 'ура подхватила практически вся трибуна, и оно эхом понеслось по Москве. Ведь звукооператор вовремя включил микрофоны оркестра. Получилось довольно эффектно - несколько минут по столице раздавались громоподобные хоровые кличи. Иностранные наблюдатели от всего услышанного и увиденного сидели с такими кислыми лицами, что не пересказать. Особенно кислым был Шарль де Морни, единоутробный брат Наполеона III и его доверенное лицо, которое от лица Французской Империи прибыл на коронацию Александра. Он оказался настолько подавлен, что на него жалко было смотреть. По большому счету, он мало чем отличался от иных высокопоставленных гостей. Разве что Бисмарк выглядел вполне бодро, оценив по достоинству организованное шоу.

Наконец наступила тишина и диктор произнес:

- А теперь, в честь коронации события, по Красной площади пройдут торжественным маршем солдаты и офицеры различных частей, желающие поприветствовать Императора. - Зазвучала ритмичная барабанная дробь, а через пару минут со стороны Васильевского спуска показалось первое знамя. - На площадь выходят сводные батальоны Московского ударного корпуса, овеявшего себя славой в минувшей войне. - После чего зазвучала музыка 'Прощание славянки' и началось собственно шоу.

Отто фон Бисмарк вошел в кабинет короля Пруссии Вильгельма I и, щёлкнув каблуками, кивнул в знак приветствия. Вильгельм имел вид печальный и озадаченный.

- Здравствуйте, Отто, эти журналисты, - король махнул рукой в сторону кипы газет в углу стола, - и сами посходили с ума, и читателей пытаются утащить за собой. Уже неделю эта чертова коронация не сходит с первых полос, а все заметки пестрят восклицаниями в превосходных степенях. Что же там произошло такого из ряда вон выходящего, что берлинцы превратились в стаю сорок?

- Ваше Величество, - осторожно начал Бисмарк, - в Москве действительно произошло очень много важных и интересных событий. Думаю, их внешнюю сторону вам уже успели рассказать во всех подробностях и не по одному разу.

- Не обижайтесь, Отто. Да, мне рассказали многое: и о 'гласе небес, которому внимали толпы коленопреклоненных московитов, и о грандиозном параде с невероятным количеством зрителей, и о катании всех желающих на воздушных шарах да этих, как их - дирижаблях. Но все это мишура. Лишь один Мольтке увидел несколько дальше красочных эффектов.

- И что же увидел Гельмут, если не секрет?

- Отчего же? Не секрет. Он по достоинству оценил это оборудование, которое Александр применял для передачи звука: 'Будь у меня техническое устройство, называемое зеваками 'гласом ангела, я бы сыграл этой дирижерской палочкой настоящую симфонию войны, - процитировал Мольтке король. - Но ведь даже не это является главным. Ведь так?

- Вы, как всегда, правы, Ваше Величество, - с легкой улыбкой кивнул Бисмарк. - Технических новинок было немало, но более всего меня поразил подход Александра к организации торжеств. Буквально все слова и поступки служили одной главной цели - повышения его личной популярности и славы среди простого люда. Он, словно старый скряга, не брезговал самым завалящим медяком благодарности черни! И это несмотря на то, что его авторитет в России и так стоит небывало высоко.

- Я читал переданный через посольство экземпляр речи Александра, и мне в душу закрались некие сомнения. Скажите, Отто, а вам не показалось, что русский император слегка… - Вильгельм выразительно взглянул на Бисмарка.

- Спятил? О, нет, Ваше Величество! Конечно, сами по себе, отдельные его фразы и поступки могут показаться признаками начинающейся мании величия или простого чудачества. Но стоит взглянуть на ситуацию в целом, и они сразу выстраиваются в железную цепочку, ведущую к единственной цели - повышения градуса народной симпатии до слепого обожания. Он специально нагнетает страсти. Именно этому служат и трескучие фразы из его речи, достойные лишь оголтелого революционера, а монарха, и его разговоры в трактирах и на улицах с простолюдинами. Я не увидел в его поведении ни малейшего следа самолюбования или купания в лучах славы - он просто сосредоточенно работал, наполняя чашу всенародной любви.

• Предыдущая
• 56/70
• Следующая