Инферно Габриеля - Рейнард Сильвейн - Страница 25

• Предыдущая
• 25/144
• Следующая

«Что же происходит с Габриелем, если он терзает себя Lacrimosa? И почему я ощущаю странную близость к нему, когда слушаю эту музыку? Я всего лишь заменила его фотографию его же диском. Только что не кладу этот диск под подушку. Я даже не Крольчиха. Я глупый больной щенок».

Джулия тряхнула головой и попыталась вернуться к плану диссертации. Но моцартовская музыка не отпускала. Чтобы это утро тоже не стало полным слез, она переключилась на мысли о Поле и их вчерашнем походе в библиотеку.

Он ей очень помог. Мало того что Пол открыл ей доступ в профессорский отсек, он, по сути, рассказал ей, как правильно составлять план, на что обратить внимание и все такое. Ему даже удалось ее рассмешить, причем несколько раз. Джулия уже и не помнила, когда она в последний раз столько смеялась. Пол вел себя как настоящий джентльмен: открывал ей двери и таскал на плече ее уродца. Этот парень из вермонтской провинции обладал рыцарскими манерами. Он просто не мог не понравиться Джулии. И его покровительство не было чем-то навязанным ей. Оно предлагалось с достоинством и без малейшего намека на то, что с ней нужно возиться, как с малым ребенком. После вчерашнего Джулия стала мысленно называть его Вергилием. Кто лучше Вергилия смог бы провести Данте по всем лабиринтам Ада? И кто лучше Пола — скрытого Вергилия — проведет ее по всем лабиринтам плана диссертации?

Ей действительно хотелось, чтобы ее план понравился Эмерсону. Более того, чтобы он произвел на профессора сильное впечатление. Может, тогда уважаемый профессор сообразит, что она не напрасно взялась изучать творчество Данте? Может, признает у нее наличие ума? Едва ли. Профессор Эмерсон уже составил о ней свое мнение, которое не изменят даже слова Грега Мэтьюса.

По правде говоря, она ведь не столько хотела поразить его своим планом, сколько мечтала о том, чтобы он наконец вспомнил, кто она.

Что хуже: то, что Габриель ее забыл? Или то, что он превратился в профессора Эмерсона? Джулия часто терзала себя этими вопросами, и они всегда приводили ее в отчаяние. Милый, нежный Габриель, забывший ее, был все же лучше, чем Габриель, продолжавший ее помнить, но превратившийся в профессора Эмерсона с его букетом пороков.

Глядя на себя со стороны, Джулия удивлялась: чем, собственно говоря, она стремится впечатлить профессора? Замысел ее диссертации был прост и прямолинеен. Все строилось на сравнении между куртуазной любовью, представленной целомудренными отношениями Данте и Беатриче, и плотской страстью, раздирающей Паоло и Франческу. Эти двое, как известно, томились в круге Ада, отведенном для прелюбодеев. Ей хотелось рассмотреть все достоинства и недостатки целомудрия (эта тема серьезно ее занимала) и сравнить проповедь целомудрия с подсознательным эротизмом, лежащим в основе всей «Божественной комедии».

Нещадно выжимая «воду» из абзацев плана, Джулия поглядывала то на репродукцию Холидея, то на открытку с изображением скульптуры Родена «Поцелуй». Губы роденовских Паоло и Франчески не соприкасались, однако сама скульптура воспринималась чувственной и эротичной. Джулия была в парижском музее Родена, но сувенирную копию знаменитой скульптуры покупать не стала, сочтя ее слишком возбуждающей и невыразимо печальной. Ограничилась открыткой, украшавшей сейчас стену «хоббитовой норы».

Джулия не блистала разговорным французским и едва могла бы объясниться в булочной и молочном магазине. Но она достаточно знала о двойственности некоторых французских слов. Даже во французском названии роденовской скульптуры — «Le Baiser» — был скрыт противоречивый смысл. Слово «baiser» могло означать как невинный поцелуй, так и совокупление в его самом неприкрытом, животном качестве. Если сказать просто «le baiser», это будет означать поцелуй, а вот «baise-moi» — это уже просьба «оттрахать по полной». В позах Паоло и Франчески ощущалось и то и другое. Любовники, которым никогда не коснуться друг друга даже губами. Джулии хотелось помочь им, и втайне она надеялась, что ее диссертация дарует им освобождение из Ада.

Все эти годы Джулия иногда позволяла себе думать о заброшенном яблоневом саде, о первом поцелуе Габриеля и отдельных эпизодах того удивительного вечера, и ночи. Чаще ей это снилось. Но она почти никогда не вспоминала то, что было потом. А потом было утро, слезы, истерика. Ощущение, что тебя предали. Это ей тоже снилось, причем гораздо чаще. Джулия была не властна над кошмарными снами, однако ей не хотелось пережить кошмар наяву, и потому она никогда не пыталась разыскать Габриеля.

Ее мысли прервал звонок мобильника.

— Привет, Джулия. Какие у тебя планы на вечер?

Звонила Рейчел. Помимо голоса подруги, из телефонного динамика доносилось ворчание Габриеля.

Джулия моментально выключила звук на компьютере. Только еще не хватает, чтобы он услышал Моцарта. Он ведь не слышал? Или все-таки слышал?

Джулия сжалась, словно профессор Эмерсон мог выпрыгнуть из мобильного телефона и отчитать ее за то, что она слушает чужой диск.

— Джулия, у тебя что, сигнал пропал?

— Нет, я слушаю.

Похоже, Габриель был либо рассержен, либо просто чем-то раздражен. Ни то ни другое его состояние Джулию не удивляло.

— Ты что молчишь? У тебя неприятности?

— Нет, что ты! Просто кручу в голове план диссертации. А планов на вечер… никаких. Мне заниматься надо.

Габриель был слишком поглощен своей персоной. Джулия облегченно вздохнула, уверив себя, что он никак не мог слышать злополучный диск.

— Я хочу сходить в какой-нибудь клуб, — сказала Рейчел.

— Обязательно сходи. Ты же знаешь, я не любительница тусовок. Танцевать не умею, а от шума потом весь день болит голова.

Рейчел громко расхохоталась:

— Ты сейчас почти в точности повторила слова моего братца. Правда, он думает, что умеет танцевать, но не любит.

Джулия выпрямилась, сняв с колен ноутбук:

— А что, Габриель тоже хочет пойти?

— Я же через пару дней возвращаюсь домой. Габриель решил побаловать меня обедом в каком-нибудь экзотическом месте. Я сказала ему, что обед обедом, а мне еще хочется побывать в здешнем клубе. Взрыва радости это у него не вызвало, но он согласился. Словом, я тебя приглашаю. Договорились?

— Рейчел, я бы рада с вами пойти, но мне совсем нечего надеть.

— Не отнекивайся, — засмеялась Рейчел. — Это не прием у королевы. Надень свое короткое черное платье. Думаю, в твоем гардеробе обязательно найдется что-нибудь подходящее.

В этот момент у Джулии запищал сигнал домофона.

— Рейчел, не отключайся. Мне звонят в дверь… Кто там? — спросила она, нажимая кнопку ответа.

— Служба доставки. У меня пакет для мисс Джулии Митчелл. Это вы?

— Я. Открываю. Поднимайтесь на третий этаж. Я буду ждать вас на лестнице.

Джулия вышла на площадку и вскоре увидела взбегавшего по ступенькам парня в униформе какой-то компании. В руках у него была внушительная коробка. Джулия расписалась в получении и вернулась к себе.

— Рейчел, ты меня слушаешь?

Ей показалось, что подруга как-то подозрительно хихикает.

— Да. И что же тебе принесли?

— Большущую коробку. Странно.

— Так открывай скорее. Не томи душу.

Зажав мобильник плечом, Джулия отодрала скотч, скреплявший створки коробки.

— Странно. Коробка из универмага «Холт ренфрю». Не понимаю, кто это послал мне подарок… Рейчел, случайно, не ты?

Из мобильника донеслись всплески смеха.

Джулия открыла коробку. Внутри лежало то, что называлось платьем для коктейлей: фиолетового цвета, с одной лямкой и косыми вставками близких оттенков. Этикетка «Бэджли и Мишка» ничего ей не говорила. Платье было на редкость женственным. До сих пор подобные наряды Джулия видела лишь в фильмах и на журнальных картинках.

Платье было не единственным содержимым коробки. Под ним Джулия обнаружила черные лакированные туфли от Кристиана Лабутена на высоченном каблуке и с красными подошвами. На каждой туфле был симпатичный бархатный бантик. Туфельки эти стоили никак не меньше месячной платы за ее жилье (если не больше). В самом углу коробки лежала расшитая бисером дамская сумочка.

• Предыдущая
• 25/144
• Следующая