Промышленникъ - Кулаков Алексей Иванович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/77
• Следующая

– Игнат, ты как там?

– Прыткий какой, с-сученыш! А?

– Давай наверх.

Растерявший все веселье напарник легким перышком взлетел на свое рабочее место, а вот Демид – наоборот, спрыгнул вниз. Порылся по карманам, выкидывая лишнее прямо на свой спальник – деньги, копии документов на груз, нож-мультитул, зажигалку и все такое прочее, оставляя при себе только удостоверение, пятирублевую ассигнацию и оружие.

– Как прибудешь в Вержболово, сразу отбей телеграмму в Сестрорецк. Понял?

– Все сделаю, братка, будь уверен.

– И я постараюсь отправить. Ежели мне только дадут такую возможность.

На долгий и такой короткий миг мужчины соединили свои взгляды, потом Игнат тихо-тихо добавил:

– Ты же знаешь, командир своих не бросает…

Навалившись на здоровенное полотнище вагонной двери, Демид без особых усилий ее закрыл, кое-как приладил на место грубо сорванную пломбу и только после этого ответил:

– Знаю.

Огляделся, задержав взгляд на «ветоши», талантливо изображавшей ну очень глубокий обморок, дошел до остывающего бегуна и, поглядев на дело рук своих, тоскливо сплюнул.

– Твою же мать!

А голоса путейцев раздавались все ближе и ближе…

– Всего наилучшего, кузина.

Имитация поцелуя руки, что-то вроде полупоклона – и все, положенные формальности соблюдены. Прощание с ее супругом было еще короче – мужчины коротко пожали друг другу руки и тут же «разошлись, как в море корабли». Проводив двоюродную сестрицу, титулованный аристократ старательно задавил радостное настроение (не дай бог, что-то отразится в глазах!) и повернулся к Татьяне Львовне.

– Саша, я надеюсь увидеть тебя этим летом.

Любимая родственница князя Агренева вроде бы и спрашивала у своего племянника, но глядела при этом так, что сразу становилось ясно – это не вопрос, это утверждение. Категоричное.

– Разумеется, тетя.

Госпожа Лыкова ласково улыбнулась (типа – ну кто бы сомневался!) и наконец-то царственно проследовала в свое купе. Идя за ней, Александр тихо вздохнул. Нет, он любил и ценил общество своей старшей родственницы (единственной, кого он по-настоящему принял в этом качестве), но иногда Татьяны Львовны становилось слишком много. Так много, что порой даже казалось, что она окружает его со всех сторон. А ведь так хорошо все начиналось! И если бы не длинный язык Григория, то не менее хорошо и продолжилось бы. А так – его практически с порога обвинили в черствости, бессердечии, эгоизме и даже чуть ли не предательстве светлой памяти покойных матери и отца. Изрядно ошеломленный всей свалившейся на его голову экспрессией и эмоциями, князь только и смог, что поинтересоваться: да когда же он успел все это утворить? Лучше бы и не спрашивал. Целых ДВА ЧАСА тетушка подробно и с многочисленными примерами доказывала своему племяннику, как же он не прав. Самого важного в письмах не упоминал (в тебя стреляли, а ты молчал?!), когда приезжал в гости, то о службе ничего толком не рассказывал, размеры своего «заводика» преуменьшил до крайности, и, наконец, самое тяжелое прегрешение: то, что он по сию пору не женат! Хотя по своему возрасту, положению в обществе и благосостоянию уже давненько должен был задуматься о выборе подходящей партии. Да что там задуматься – взять да и выбрать, ведь наверняка есть из кого! Ну или поручить это крайне ответственное дело тетке.

Дилин-н-н!

Снаружи вагона подал голос станционный колокол, а внутри его сигнал продублировал молоденький, но ужасно серьезный кондуктор.

– Отправление через пять минут, господам провожающим просьба поторопиться!

Услышав это, Татьяна Львовна явно огорчилась скорым расставанием. В уголках глаз появилась непрошеная влага, слегка дрогнули губы, а вслед за ними и голос:

– Приезжай, Сашенька, я буду ждать.

Вместо ответа молодой мужчина кивнул. И замер, ощутив на своей голове маленькую и изящную ручку тети. Откуда-то пришло ощущение, что раньше, в детстве, ему частенько вот так же приглаживали непокорные вихры, а он тихо млел от легких, почти невесомых прикосновений родных рук. Память не разума, но тела…

– Обещаю.

Как ни странно, расставание со старшей родственницей принесло Александру не только долгожданную свободу в личном времени и делах, но и легкую грусть. Всего неделя – и он, незаметно для себя, привык к ее обществу. Хотя поначалу буквально «вешался» от того, насколько много времени у него занимало общение с тетушкой.

Дилин-н-н!

У-у-у!..

Тоскливый вой паровозного гудка легко перекрыл все остальные звуки, возвысился и резко умолк – а состав из полудюжины синих, трех зеленых и одного желтого[11] вагона плавно тронулся в недолгий путь до Москвы.

«Странно как-то. Пока тетя была рядом – все дождаться не мог, когда же она уедет. А как наконец-то уехала, то тут же стал жалеть, что не осталась еще погостить на недельку-другую. Хм, а все же правду говорят, что нет лучшего отдыха, чем смена деятельности. Общество моей тети вообще можно засчитать за целый санаторно-курортный курс: уж отвлекла – так отвлекла, прямо по-царски».

Александр резко развернулся на каблуках и медленно покинул перрон, по пути вспоминая, какой насыщенной была прошедшая неделя. Дорого же ему обошелся несвоевременный приступ откровенности господина главного фабричного инспектора, ох как дорого! Утихомирить праведный гнев помещицы Лыковой удалось только на следующий день, да и то с помощью чуть ли не иезуитской хитрости – молодой аристократ во время общего обеда будто бы невзначай (ну так, просто к слову пришлось) посетовал на полнейшее отсутствие у себя правильного вкуса. В плане выбора мебели и прочих необходимых в быту вещей, как то: всяких там шторок-занавесок, обивки стен и опять же мебели, разнообразных фигурок и статуэток (что так украшают каминную полку) и прочих полезных мелочей, в коих так сведущи именно женщины. Покосившись на нехарактерно задумчивую Татьяну Львовну, князь «вспомнил» о своем давнем желании – заиметь большой портрет старшей родственницы. Нет, конечно же оный могут написать и по фотографии, причем достаточно легко. Но! Все же такие важные вещи лучше всего получаются именно с живой натуры. Кстати, рядом с портретом любимой тетушки очень хорошо бы смотрелся еще один, изображающий не менее любимую кузину. После такого заявления суровое (временами) сердце рязанской помещицы заметно дрогнуло. Затем еще раз, и гораздо сильнее. Это когда племянник показал ей, как хорошо получаются портреты по фотокарточкам – со стены кабинета на нее посмотрела родная сестра. Молодая и смеющаяся, беззаботно-веселая в свои восемнадцать лет… А вот ее мужа и соответственно батюшки нынешнего князя Агренева в пределах прямой видимости не обнаружилось. И непрямой тоже, что закономерно вызвало бы вопросы у любого. Кроме опять же тетушки, отлично помнившей, какими родительскими чувствами к своему отпрыску пылал Яков Кириллыч. Хорошо, если старый князь раз в неделю о сыне вспоминал, да и то мимоходом. Уж больно много времени у покойного занимали карты, вино и прочие действительно важные вещи, чтобы размениваться на всякую воспитательную чепуху. Н-да.

В общем, такой подход сработал. Татьяна Львовна заметно смягчилась, а еще через день и вовсе сменила гнев на милость. Тем более что племяш даже и не думал успокаиваться, раз за разом жалуясь на отсутствие нормальной обстановки – только уже в своей столичной квартире. А затем вообще «вспомнил» о деле, в котором ему только тетя с кузиной и могут помочь. Деликатном и вместе с тем очень важном, ага. В общем… Как нехотя признался Александр, один из его заграничных друзей вскоре собирается его навестить. К сожалению, не один, а вместе с женой. И вот пока они будут обсуждать очень важные вопросы, супруга барона… гм, не важно, кто она и как ее зовут, тетя. И он кто, тоже абсолютно не важно. Так вот, хорошо бы спровадить эту даму в небольшой такой вояж по столичным салонам и пассажам. Фридрих даже специально предупредил о желательности такового, намекнув, что все сопутствующие расходы берет на себя.

• Предыдущая
• 30/77
• Следующая