Венец проигравшего - Коваль Ярослав - Страница 11

Очевидно, что отдел планирования пошёл по пути наименьшего сопротивления. Однако у этого есть дополнительное преимущество — гарантия, что никто ни на одном этапе осуществления плана не растеряется и не запаникует из-за малопонятного или малоизвестного расклада. Каждый тут знает свою партию, как певец знаменитого хора в знаменитом, годами не теряющем популярности произведении, и может действовать хоть с закрытыми глазами.

Что ж, всё гениальное и должно быть просто. Я даже не стал брать копию документов. Зачем? Жаль, что мои спецназовцы идут как резерв, они пока ещё не прибыли на побережье, а то бы мы тоже показали, как классно нами обкатан стандартный вариант. Но им, конечно, тут пока делать нечего. И, даст бог, всё обойдётся одной масштабной битвой, тем более Бехтан твёрдо на это рассчитывает. У него ведь должны быть какие-то основания быть столь оптимистичным!

Покончив с завтраком, я выбрался на борт флагмана и с удовольствием подышал терпким морским ветром. Корабль был огромный, он свободно брал на борт четыре тысячи бойцов, хоть и не предлагал им особого комфорта. Строили в Империи корабли и покрупнее, погрузоподъёмнее, но не такие красивые и быстроходные, как этот, конечно. И атаковать они б никого не смогли. А этот без труда мог предоставить место и размах для двух-трёх групп магов, способных поддержать морское сражение. И, наверное, поднял бы несколько боевых орудий, если бы Генштаб наконец признал целесообразность вооружения кораблей пушками.

Боевые имперские суда строили люди, не лишённые вкуса. Но, собственно, корабли, призванные нести смерть или хотя бы устрашение, внешне всегда намного эстетичнее судов, предназначенных для мирной жизни. И так же оружие неизменно изящнее и наряднее рабочего инструмента, а самой большей властью и влиянием обладают потомки тех, кто начинал в роли военного вождя. Таков уж закон жизни.

Не самое это приятное занятие — начинать подготовку к боевой операции, пусть даже она и элементарна. Намного удобнее, если тебе сразу дают готовый комплект документов и карт, где прописано всё до шага, и нужно лишь довести информацию до сведения подчинённых. Да, я иной раз не прочь побыть исполнителем — у этой роли есть свои преимущества. Но мне никто такой синекуры не предложил — Генштаб счёл нужным расписать по пунктам только действия императорских войск.

Вообще правильно, что уж там. Откуда столичному отделу планирования знать, что происходит у меня, и какими силами я располагаю? За них должен думать я, такая уж у меня работа. Конечно, в принципе, я могу опереться на материалы здешних учений, они ведь тут тоже проводились.

Да, моим людям, пожалуй, будет что использовать при подготовке. У Тархеба всего один вечер, чтоб сориентироваться и проинструктировать старших командиров. А уж как те будут успевать — их проблемы. И уж менее всего я собираюсь вмешиваться в чужую работу. Но беспокоиться придётся с неизбежностью, ведь в конечном счёте мне за всё отвечать.

Не говорю уж о том, что речь идёт о спасении моей земли, моего положения, моих людей и моей семьи. Моего привычного образа жизни. В сорок шесть трудно начинать жизнь сначала.

Сам Тархеб серьёзно озадачился предложением оставить план действий за пару часов, а вот остальные мои люди наоборот оживились и даже не думали жаловаться. Может быть, они уже видели окончание войны и возврат к привычному для нас всех образу жизни. А может, рассчитывали отличиться. И то, и то одинаково хорошо, а в сочетании — особенно.

— Я наконец хоть свадьбу сыграю, — сказал Аканш, с решительным видом разглядывая закат, будто целился. Мы с ним поднялись на верхнюю галерею оглядеть с пристрастием завтрашнее поле боя, но мысли пошли не по тому пути.

— Ужели так не терпится?

— А ты видел Рохшан? Сказать «красавица» значит ничего не сказать.

— Мда? — промычал я в сомнении и представил себе красавицу на имперский лад. Конечно, весом не меньше чем в центнер, а то и больше, с обширной грудью, соответствующей попой, косами в пол и чудесными глазами, впечатление от которых, на мой вкус, портят чрезмерно пухлые щёчки, идущие с ними в комплекте. Не говоря уж о том, что это всё-таки глаза чужой женщины, не моей жены, и потому самое большее могут стать объектом мимолётного внимания. А много ли стоит женский взор, в котором тонуть не больно-то хочется? — Не боишься, что твои предыдущие жёны за пару дней в хлам затреплют и заскандалят эту красоту?

— Посмотрел бы я на одну такую попытку!

— Господи, это какими ж страхами-ужасами ты держишь в повиновении свой цветник?

— При чём тут я? Вопросами порядка в семье занимается Шехмин. Да ты же знаешь, ни один мужчина не может так научить порядку женщин, как другая женщина. Тем более когда у неё есть права на многое.

Я усмехнулся.

— И не жалко тебе очередную красавицу отдавать на растерзание старшей жене?

— При чём тут растерзание? Брось, Шехмин желает им всем только добра. Она — замечательная женщина!

Да, Аканш совершенно искренне любил всех своих уже имеющихся жён, и всех будущих тоже будет любить. Не удивлюсь, если к семидесяти годам он окажется обладателем двадцати или даже тридцати законных супружниц! И всеми ними с уверенностью и достоинством будет управлять дочь казнённого графа Ачейи, леди Шехмин, строгая, но справедливая и очень, очень заботливая.

Наверное, именно о её участи и мечтает Моресна, упорно склоняющая меня завести пару-тройку дополнительных женщин.

Я замечтался о жене. Как было бы хорошо побыстрее расправиться с войной, вернуться в её объятия — и обнаружить, что она на меня больше не сердится!

— Ладно. Мы проведём эту битву и будем надеяться, что она станет последней. И тогда ты сможешь спокойно жениться, вбухав все оставшиеся деньги в это мероприятие. Раз уж считаешь, что оно того стоит.

— После войны мы с тобой станем ещё богаче, чем были, Серге. Попомни мои слова. Нам всегда будет хватать денег на наших женщин и на наших детей — разве мы не ради этого стараемся? Разве не для того нужны деньги, чтоб чувствовать себя настоящим мужчиной, свободно тратиться на тех, кто тебе дорог, и на то, что хочется самому?

— Пожалуй. Для того мы и живём, чтоб делать счастливыми близких и так становиться счастливыми сами. А уж с помощью денег или как-то иначе — неважно. Но для того, чтоб начать это благое дело, сперва нужно расправиться с этой войной. А то ведь нашим жёнам и детям не достанется ни денег, ни внимания, если она его отнимет.

— Расправимся, — спокойно ответил Аканш. — Без проблем.

Атака началась в предрассветье, в том зыбком туманном полумраке, когда ещё не понимаешь, пора ли считать, что ночь сдалась, или ещё рано? Однако что-то непоправимое уже случилось, летняя ночь потеряла свою глубинную великую таинственность, в которую она заворачивается в томной дремоте, словно в вуаль, едва угасает закат. Что-то уже случилось, и изнемогающая ночь наконец-то стала не таинственной, а скучной.

Это то самое время, когда спится крепче всего, и именно поэтому для не ожидающей удара армии становится самым опасным. Туман заволакивал низины, и потому я не мог видеть, но точно знал, что сейчас на побережье насколько можно быстро и беззвучно высаживаются отряды бойцов, готовых показать, кто тут в Империи хозяин. Наверное, это выглядит так же жутко и беспощадно, как в давние времена виделось появление викингских орд близ какой-нибудь и без того уже потрёпанной западноевропейской деревни. Из тумана проступают очертания носовой части лодки, а потом на песок прыгают крепкие вооружённые мужики, и это означает, что прежняя жизнь закончилась раз и навсегда.

Надеюсь, наши кочевники перепугаются по высшему разряду, в духе настращанных франкских крестьян. Хотя, конечно, рассчитывать на это едва ли стоит.

Если я и узнаю подробности высадки, то лишь постфактум. Черёд моих людей придёт чуть позже, на рассвете, и уж со своими-то людьми я намереваюсь общаться посредством сигналов. Тем более что все приказы им отданы заблаговременно, потребуется разве что извещать бойцов о происходящем, прояснять ситуацию, сообщать то, что противнику известно лучше, чем нам. Вреда от этого быть не может. Мне, в конце концов, на использование условных знаков никто не накладывал прямого запрета.