В преддверии философии. Духовные искания древнего человека - Якобсен Торкильд Петер Рудольф - Страница 37

Все это было в красноречивой форме высказано Брестедом, и нам нет нужды документировать это дальнейшими подробностями. Если бы мы захотели сформулировать его доводы в ином виде, то это свелось бы просто к различию в определении «совести» или «характера» и к тому, что рассказ утратил бы свои простые и непосредственные черты, которые он имел. В предыдущем периоде существовала потребность в справедливости в этом и в загробном мире³⁶ и, несомненно, властные личности, построившие великое государство, обладали сильными характерами. Но теперь, в Среднем Царстве, больший акцент в одних планах и меньший — в других способствовали наступлению века подлинной общественной совестливости, психологической и моральной основой которой была вера в то, что всякий человек есть божье творение, достойное заботы.

Вплоть до этого времени, до Среднего Царства, древний Египет имел центробежную и атомистическую тенденцию: ценимой единицей был индивидуум. Во-первых, отмечалась ценность его индивидуальных способностей, во-вторых, признавались его индивидуальные права. Египет как бы слепо брел по пути от теократической автократии к своего рода демократии. В духе эпохи было поощрять активную жизнь и каждому человеку предоставлялась возможность сделать себя в здешней жизни энергичным, практичным и значительным. Следовательно, он продолжал любить жизнь и бросать вызов смерти. Определение успеха, возможно, претерпело некоторый сдвиг, но по-прежнему было верно, что успешная жизнь переносилась счастливым образом в загробный мир и повторялась в нем. Следовательно, гробницы, которые были мостиками между двумя существованиями, продолжали подчеркивать изобилие жизни. Сцены охоты, постройки судов и веселья были, как всегда, полны динамизма. Лишь возрастающее внимание к погребальным сценам и несколько изображений религиозных праздников привносят новую для нас ноту сдержанности. Величайшее благо все еще заключалось в хорошей жизни здесь, а не в бегстве от этой жизни к иной, будущей жизни, или в покорном подчинении богам. Личность все еще наслаждалась.

Мы подошли теперь к причине великого изменения в египетском этосе. Мы подошли ко второй политической революции, ко Второму Промежуточному Периоду, лежащему между Средним Царством и Империей, между XVIII и XVI столетиями до н. э. Централизованное правление снова рухнуло; снова возникло соперничество за власть среди множества мелких князьков. Вероятно, это развязывание себялюбивого индивидуализма местных князей имело причиной ослабление личной силы и характера в центральном правительстве. Однако на этот раз великим фактором было мощное и победоносное вторжение иноземцев. Азиатские князья, которых мы называем гиксосами, расположились вооруженными лагерями в пределах Египта и властвовали над страной с твердостью, угнетавшей все еще цветущий дух египтян. Впервые Египет как целое страдал от регресса в своей философии, гласившей: мы — центр и вершина мира; мы вольны распространять духовность на всех членов нашего сообщества. Теперь же, впервые, это сообщество осознало серьезную угрозу со стороны внешнего мира. Теперь впервые этому сообществу пришлось теснее сплотить свое единство, чтобы противостоять этой угрозе и отвратить ее.

Египет действительно воссоединился и вышвырнул кочевников, осмелившихся править страной, «пренебрегая Рэ»³⁷. Но выгнать их из Египта было недостаточно, чтобы подавить опасность; необходимо было преследовать их в Азии и продолжать крушить их, так чтобы они не могли никогда более угрожать стране Нила. Возник психоз безопасности, невропатическое осознание угрозы, сходное с тем, которое было характерно для Европы в новое время. Эта всеобщая тяга к безопасности выковала национальное самосознание египтян. Было отмечено, что лишь в этот период освободительной борьбы египтяне говорили о своих войсках как о «нашей армии», вместо того чтобы приписывать свои силы царю³⁸. Возник патриотический подъем, который ставил интересы страны выше интересов личности.

Такое единство духа было порождено чувством общей опасности. Общему стремлению к безопасности незачем было продолжать сохраняться после того, как египетская империя отодвинула военные границы Египта далеко в Азию и таким образом отдалила угрозу от непосредственных границ. Это должно было привести к созданию внешней безопасности, которая уменьшила бы потребность в общественном единстве. Однако век этот был беспокойный и на далеком горизонте маячили угрозы, на которые можно было ссылаться для того, чтобы сплачивать общество, коль скоро единство приносило выгоду некоторым центральным силам. Когда с гиксосской опасностью было покончено, над азиатской империей Египта стала нависать хеттская угроза. Затем появились «народы моря», ливийцы и ассирийцы. Психоз страха, однажды возникнув, не прекращался. А в Египте имелись силы, которые не давали угаснуть этому психозу страха, для того чтобы поддерживать единство Египта.

Развитие Империи находило свое оправдание в терминах крестового похода, в смысле следования «велениям судьбы», предписывающим распространение одной культуры и ее доминирование над другой. Независимо от того, является ли империя в своей основе экономической или политической, она должна санкционироваться в религиозном, духовном и интеллектуальном аспектах. В Египте такая санкция исходила от бога-царя, который являл собой государство, и от других национальных богов, участвовавших в устранении угрозы Египту тем, что поддерживали расширение границ страны. Национальные боги уполномочили фараона выступить в поход и расширить страну; в сущности, они шли с ним во главе подразделений его армии. Расширение нации было расширением их самих.

Насколько велик был в чисто экономическом смысле слова вклад бегов в египетскую победу, остается неясным. Мы не знаем, действовали ли храмы в качестве банкиров, финансирующих завоевания чужих земель. Они, вероятно, так поступали, когда стали богатыми и завладели значительными ценностями, ибо Империя постоянно увеличивала их богатство. Во всяком случае, они вносили вклад в египетскую победу в духовно-пропагандистском смысле, давая империи божественное благословение и божественную поддержку. За это они получали экономический доход. Об этом довольно явственно свидетельствуют памятники; фараон воздвигал здания, устанавливал и финансировал празднества и дарил земли и рабов богу, давшему победу. Поначалу скромные храмы Египта выросли в размерах; увеличились их штаты, земли и другое имущество, и они стали доминирующим фактором в политической, общественной и хозяйственной жизни Египта. Удалось установить, что после трехсот лет активной жизни Империи египетские храмы владели одним из каждых пяти жителей страны и почти одной третью возделываемых земель³⁹. Естественно, что храмы были заинтересованы в продлении и укреплении системы, которая была им столь выгодна. Для того, чтобы обеспечить эту выгоду, им надо было настаивать на групповой солидарности народа в интересах нации, которая сделала храмы богатыми и сильными. В конце концов они поглотили не только народ, но и самого фараона.

Теперь посмотрим, как все это выглядит по отношению к человеческому индивидууму. Предыдущая тенденция, начиная с Древнего Царства вплоть до Империи, была центробежной, атомистической, индивидуалистической. Хорошую жизнь надо было видеть в полнейшем раскрытии каждой личности. Теперь тенденция стала центростремительной, националистической, общинной: хорошую жизнь нужно было искать в коллективных интересах и индивидуума призывали приспособляться к объявленным нуждам коллектива. Любое уклонение и попытки выразить индивидуальность исключались; кардинальная доктрина заключалась в том, что египетское сообщество являло ценность само по себе, как таковое.