Александр Македонский. Пределы мира - Манфреди Валерио Массимо - Страница 65

• Предыдущая
• 65/88
• Следующая

Когда они, наконец, остались одни, Роксана, опустив глаза, начала раздеваться, медленно обнажая свое дивное тело и наполняя земную свадебную постель божественным ароматом своей кожи и волос. Александра охватило глубокое и сильное волнение, словно он погрузился в теплую ванну после долгого хождения под снежной бурей, в тисках мороза, словно выпил он чистой родниковой воды после долгого скитания по пустыне, словно снова почувствовал себя человеком после разврата, жестокости и зверств.

Его глаза светились, и, прижав девушку к себе, Александр ощутил соприкосновение с ее кожей. Он стал искать ее неумелые губы, целовать ее грудь, живот, бедра. Он любил ее с глубокой печалью, полностью отрешившись от себя, как никогда в жизни, и когда их тела содрогнулись, он ощутил, как вливает в ее лоно жизнь, ту таинственную дикую энергию, которой сметал города и полки, которая позволяла ему пережить самые страшные раны, с которой он топтал самые святые чувства, убивал в себе жалость и сострадание. И когда Александр в изнеможении отпустил Роксану и заснул рядом с ней, ему приснилось, что под черным небом он идет по долгой дороге к берегу океана, ровного, холодного, неподвижного, как плита из вороненой стали. Но ему не было страшно, потому что, как теплое покрывало, как таинственное счастье детских воспоминаний, его обволакивало тепло Роксаны.

Проснувшись и обнаружив ее рядом с собой, еще более прекрасную, с отсветом снов в глазах, он погладил ее с нескончаемой нежностью и сказал:

— Теперь пойдем, любовь моя, и не остановимся, пока я не увижу конец мира и городов Ганга, цапель на золотистых озерах и радужных павлинов Палимботры.

В те дни Александр снова взялся за приготовления и реорганизацию войска. Он набрал еще тысячи азиатских солдат из Бактрии и Согдианы, чья верность теперь вдвойне упрочилась царским браком с дочерью благородного Оксиарта. Прибыли десять тысяч персов, обученных и вооруженных на македонский лад, — их набрали в армию правители центральных провинций державы. Тогда Александру подумалось, что персидские ритуалы и «низкопоклонство» нужно распространить на всех, чтобы со всеми подданными обращаться одинаково. Но македоняне возмутились, а Каллисфен прямо воспротивился Александру, напомнив ему, что такое требование абсурдно.

— Что ты будешь делать, когда вернешься на родину? — спросил он. — Потребуешь, чтобы и греки, самые свободные из людей, воздавали тебе божеские почести? Они не таковы! И даже Геракл не получал подобных почестей — ни при жизни, ни после смерти, пока Дельфийский оракул недвусмысленно не потребовал этого. Ты хочешь стать таким же, как эти азиатские владыки? Но подумай об их судьбе: Камбиса разбили эфиопы, Дария — скифы, Ксеркса — греки, Артаксеркса — «десять тысяч» хорошо известного тебе Ксенофонта. Все были побеждены свободными людьми. Правда, мы на чужой территории и в некотором роде должны мыслить, как эти чужаки, но прошу тебя, помни о Греции! Вспомни уроки своего учителя. Разве могут македоняне общаться со своим царем, как с богом? Разве могут греки относиться к командующему их союза, как к богу? Человеку жмут руку, его целуют в щеку, а богу строят храмы, приносят ему жертвы, поют гимны. Есть разница в чествовании человека и почитании богов. Ты достоин величайших почестей среди людей, потому что был самым доблестным, самым мужественным, самым великим. Но удовольствуйся этим, прошу тебя, удовольствуйся почтением свободных людей, не вели им рабски простираться перед тобой, как перед богом!

Александр опустил голову, и бывшие рядом с ним услышали, как он прошептал:

— Вы меня не понимаете… Не понимаете…

Это слышал и один из оруженосцев, Ермолай, юноша, безмерно восхищавшийся Каллисфеном и презиравший царя. Теперь он был главой оруженосцев, поскольку Кибелин, когда-то спасший Александру жизнь, впоследствии не вынес тягот военной жизни и столь сурового климата. Во время похода на скифов он подхватил тяжелейшую лихорадку и через несколько дней умер. Ермолай почти все время только тем и занимался, что слушал Каллисфена, и нередко пренебрегал службой.

В конце концов, царь объявил, что те, кто не желает воздавать ему подобные почести, могут не делать этого. Однако такое решение не принесло покоя его землякам. Им было противно смотреть, как Александр принимает «низкопоклонство» от азиатов, для которых этот жест казался естественным и подобающим. Многие продолжали тайком клеймить царя как заносчивого тирана, ослепленного властью и непомерной удачей.

К несчастью, недовольство не ограничилось ворчанием и перешептыванием. Созрел еще один заговор с целью цареубийства. И на сей раз заговор затеяли самые юные, ближе всех допущенные к царской особе — те, кому доверили охранять сон царя.

После того как войско вернулось в Бактру, во время развлечения и веселья, на охоте на кабана, произошло неприятное событие. Ермолай как старший над своими товарищами скакал совсем рядом с царем. Внезапно, преследуемый Перитасом и прочими собаками, из кустов выбежал кабан и бросился на него. Александр занес дротик, чтобы поразить зверя, но Ермолай, увлеченный охотничьим пылом, ударил первым и свалил зверя, опередив царя.

Это был тяжелейший проступок, признак высокомерия и полного презрения к традициям и придворному протоколу. В подобных случаях только сам царь мог назначить телесное наказание оруженосцу, или командиру, или любому иному виновному, и Александр воспользовался этой прерогативой: он велел связать юношу и дать ему розог.

Это было суровое наказание, но в обычаях македонского двора подобное считалось нормальным. Всех мальчиков наказывали так, и не только Леоннат до сих пор носил на спине следы розог, но и Гефестион, и Лисимах не раз расплачивались за свою недисциплинированность по приказу царя Филиппа, принимая кару от руки Леонида или своего учителя военного дела. Традиционно наказание являлось заодно и упражнением в преодолении боли, способом приучения к послушанию, закалкой души и тела. В Спарте порка мальчиков практиковалась вообще без цели наказания, а просто для воспитания в них отваги, самопожертвования и выносливости.

Однако Ермолай счел себя жертвой беспричинно жестокого унижения и несправедливости и с того дня затаил такую глубокую злобу на царя, что стал вынашивать план убийства. Было бы нетрудно убить Александра во сне. Однако требовался помощник, который помог бы убийце скрыться. Одержимый лихорадочной мыслью о свободе, Ермолай не сознавал, что он не афинский гражданин, долг которого — защищать демократию родного города от тирана, а всего лишь македонский оруженосец на службе своему царю в дальних краях, среди всевозможных опасностей. Уроки Каллисфена о демократии не шли ему впрок. Кроме того, он не сознавал, что Каллисфен тоже кормится из рук Александра, получая от царских щедрот хлеб, одежду и кров.

Со свойственной подросткам безрассудностью Ермолай поделился своими планами с другом по имени Епимен, а тот рассказал одному товарищу, которому слепо доверял, некоему Хариклу, который в свою очередь рассказал брату Епимена Еврилоху, а тот, испугавшись, попытался всеми способами их отговорить.

— Вы с ума сошли? — сказал он однажды, когда все они собрались в шатре. — Вы не можете сделать подобного.

— Еще как сможем! — ответил Ермолай. — И освободим весь мир от зверя, от ненавистного тирана.

Еврилох покачал головой:

— Ты сам был виноват: ты же прекрасно знаешь, что первый удар наносит царь.

— Он чуть не упал с коня, как он мог нанести удар?

— Болван! Александр никогда не падает. И все равно, как ты мог задумать такое? По-твоему, это так легко — убить царя?

— Конечно. Думаешь, как умер царь Филипп, бывший куда лучше нынешнего? И злоумышленника так и не нашли.

— Но здесь мы одни, а вокруг варвары и пустыня. Нас разоблачат тут же. И потом, если хочешь знать, о тебе и Каллисфене уже ходят слухи, что вы ведете себя подозрительно. Кто-то тебя подслушал, когда ты спрашивал его, как стать самым знаменитым человеком в мире, и он тебе ответил: «Убить самого могущественного человека в мире». Вам обоим еще повезло, что эти слова не дошли до ушей царя, но нельзя долго нарываться безнаказанно. — Он обратился к Епимену: — Что касается тебя, тут достаточно одного: как твой старший брат я велю тебе порвать с этими бессовестными. А вы ведите себя почтительно, и, возможно, эти слухи понемногу исчезнут.

• Предыдущая
• 65/88
• Следующая