Александр Македонский. Пределы мира - Манфреди Валерио Массимо - Страница 86

• Предыдущая
• 86/88
• Следующая

— Александр создает религию для своего нового мира, — объяснил ему Птолемей, — со своими богами и своими героями. Гефестион умер, и Александр хочет, чтобы он стал первым из этих мифических героев. Он уже начал превращать нас в легенду, понимаешь?

Леоннат покачал головой.

— Гефестион умер от несварения желудка. Не вижу в этом ничего героического.

— Потому-то Александр и готовит столь пышное погребение. В конце концов, церемония-то и останется в памяти людей: скорбь Александра по умершему Гефестиону — это скорбь Ахилла над мертвым Патроклом. Не так уж важно, отчего умер Гефестион; важно, кем он был при жизни: великий воин, великий друг, юноша, безвременно сраженный судьбой.

Леоннат кивнул, хотя не был уверен, правильно ли понял мудреные рассуждения Птолемея. Ему подумалось, что Танат пробил брешь в турме Александра, выведя из строя первого из семерки, и он поневоле задумался над тем, кто же станет следующим.

Во время переноса тела в Вавилон царь встретил гадальщиков-халдеев, которые предостерегли его, посоветовав быть начеку и не входить в этот город; если же войдет, то ему уже оттуда не выйти. Александр обратился к Аристандру:

— Что ты об этом думаешь?

— Может ли что-либо помешать тебе сделать то, что ты уже решил?

— Нет, — ответил царь.

— Тогда иди. В любом случае наша судьба в руках богов.

Они въехали в город в начале весны. Александр поселился в царском дворце и сразу стал отдавать приказы по подготовке погребального костра — башни высотой в сто сорок локтей, установленной на искусственной платформе в полстадия шириной.

Проект осуществлял главный инженер Диад из Ларисы, возглавлявший целую армию плотников, декораторов и скульпторов. Чудесное сооружение возвышалось пятью этажами, его украшали статуи слонов, львов и всевозможных мифологических зверей, а также огромные панно со сценами гигантомахии и кентавромахии. По углам установили колоссальные, покрытые чистым золотом факелы, а на верху катафалка водрузили статую сирены в человеческий рост.

Когда огромный погребальный костер был готов, гетайры из отряда Гефестиона перенесли на плечах забальзамированное тело своего командира к основанию башни. Александр и товарищи следовали сзади. Оттуда тело подняли наверх специально построенной машиной и положили на катафалк. Как только солнце скрылось за горизонтом, жрецы разожгли огонь. Сооружение тут же охватило пламенем, которое с ревом поднялось, пожирая статуи, панно, украшения и принесенные в жертву богатства.

Александр без слез созерцал это потрясающее варварское зрелище, сознавая изумление присутствующих, потрясенно взирающих на столь нелепое проявление мощи. Но вдруг, подняв глаза к вершине охваченной огнем башни, начавшей рушиться со зловещим треском, Александр снова увидел двух мальчиков во дворе царского дворца в Пелле. «До смерти?» — спросил тогда Гефестион. «До смерти», — ответил Александр.

Рука инстинктивно потянулась к шее, к оправленному в золото залогу вечной дружбы. Александр разорвал цепочку и бросил медальон в огонь, чтобы растворить его в урагане пламени. И царя охватила бесконечная печаль, глубочайшее страдание. Первый из них, первый и самый любимый из семи друзей, связанных единой клятвой и объединенных мечтой, уходил навсегда. Смерть унесла его, и прах его развеяло ветром.

Весна закончилась, и Александр принялся осуществлять планы мирового господства, а тем временем живот Роксаны рос в ожидании сына. На берегах Евфрата вырыли огромный док, способный принять более пятисот судов, и Неарх собирался начать строительство нового грандиозного флота для исследования Аравии и берегов Персидского залива. Финикийцы перевезли сорок разобранных кораблей к Тапсакскому броду в Верхней Сирии, а потом собрали их и спустили на реку. Они добрались вниз по течению до столицы; в Сидоне, Араде и Библе укомплектовали команды и были готовы пуститься в плавание к самым отдаленным местам таинственной Аравии. Флот состоял из двух пентиер, двух тетриер, двадцати триер и тридцати пентеконтер [28]. За два месяца его переправили из Средиземного моря в южный Океан; ничто не казалось невозможным молодому монарху, не знающему поражений.

Со всего мира — из Ливии и Италии, из Иберии и с Понта, из Армении и Индии — прибывали посольства, чтобы выказать почтение, принести дары и попросить союза, и он принимал всех в своем грандиозном дворце, среди чудес Вавилона, из которого готовился сделать столицу Ойкумены.

Однажды, ближе к началу лета, во время разлива Евфрата, Александр решил спуститься по реке и войти в Паллакоп — канал, служивший для отвода воды, чтобы она не заливала поля.

Он сам встал к кормилу рядом с Неархом и дивился на широкие лагуны, открывавшиеся вдоль канала, из которого высовывались полузатопленные гробницы древних халдейских царей. И вдруг порыв ветра сорвал с его головы широкополую шляпу, защищавшую от солнца, вокруг которой была повязана золотистая лента — символ царского достоинства.

Шляпа утонула, но лента осталась, зацепившись за пучок ивовых прутьев.

Один моряк тут же нырнул и сумел ее поймать. Боясь повредить столь драгоценную вещь, он повязал ленту себе на голову и так поплыл к кораблю. Когда он поднялся на борт, всех поразило это предвестие беды, и следовавшие с царем маги и халдеи шепотом посоветовали ему наградить моряка за спасение царской диадемы, а сразу после этого предать смерти, чтобы остановить злую судьбу.

Царь ответил, что за подобное кощунство довольно и порки, и снова повязал диадему.

Неарх попытался отвлечь Александра разговором о великом походе к Аравии, но увидел во взгляде царя тень — точно такую же, как в тот час, когда он смотрел на сожжение Калана.

Через несколько дней царь, сидя на троне, наблюдал за маневрами своей конницы, проходившими за городской стеной. В какой-то момент он встал, чтобы подойти к командирам, и вдруг, пока все были отвлечены, какой-то незнакомец прошел меж царедворцев и с безумным смехом уселся на царское место. Персидская стража тут же убила его, но халдейские жрецы стали бить себя в грудь и царапать себе лица в знак отчаяния, утверждая, что это — худшее из знамений.

Однако, несмотря на несчастливые предзнаменования, любовь Роксаны и желание увидеть своего сына позволяли Александру отогнать печальные мысли.

— Интересно, на кого он будет больше похож: на тебя или на меня, — говорил он. — Мой учитель Аристотель утверждал, что женщина — всего лишь сосуд для мужского семени, но, по-моему, он и сам в это не верил. Очевидно, что некоторые дети больше похожи на мать, чем на отца. Например, я сам.

— Да? А твоя мать, она какая?

— Ты с ней познакомишься: я привезу ее, когда родится мой сын. Она была прекрасна, но прошло десять лет… Десять очень тяжелых для нее лет.

Слух о тревожных знамениях распространился и среди друзей, и все наперебой стали приглашать царя на обеды и ужины, чтобы развеселить его. И тот принимал все приглашения: он никому не говорил «нет» и проводил дни и ночи за пиршественным столом, ни в чем себе не отказывая. Однажды вечером, вернувшись с пирушки, Александр почувствовал себя странно: тяжесть в голове, шум в ушах. Однако он не придал этому значения, а принял ванну и лег рядом с Роксаной. Та уже спала, но лампа в спальном покое горела.

На следующий день у царя началась лихорадка. Он все равно встал с постели, несмотря на настойчивые просьбы царицы. Александра ждал к обеду один его друг-грек, недавно прибывший в Вавилон, некто Медий. К вечеру, будучи за столом, царь внезапно ощутил резкую боль в левом боку — такую сильную, что закричал. Слуги подняли его, уложили в кровать, и через некоторое время боль как будто утихла.

С готовностью прибежал врач и осмотрел его, но не посмел прикоснуться к больному месту. Александра сильно лихорадило, и он чувствовал смертельную усталость.

— Я велю перенести тебя во дворец, государь.

• Предыдущая
• 86/88
• Следующая