Диана - Манн Генрих - Страница 3

• Предыдущая
• 3/53
• Следующая

— Но тогда, — прибавлял он с деловитым спокойствием, — люди находились в этом заблуждении.

В таких разговорах складывались религиозные воззрения Виоланты.

— Страна опустошена турками? — спрашивала она.

— Так говорит народ. Это ошибочное мнение можно найти в так называемых народных песнях, глупых и неискусных изделиях… Хотите знать, кто опустошил ее? Глупость, суеверие и косность, духовные турки и неумолимые враги человеческого прогресса.

— Но когда Пьерлуиджи Асси был далматским наместником, тогда все было иначе. А Венецианская республика тоже исчезла? Кто уничтожил ее?

Старый француз тыкал пальцем в грудь:

— Мы.

— А!

Она поворачивалась к нему.

— В таком случае вы сделали нечто совершенно лишнее. А вы тоже были при этом, monsieur Анри?

— Шестьдесят восемь лет тому назад. Я был тогда крепким малым.

— Этому я не верю.

— Вы и не должны верить. Из всего, что вам говорят, вы должны верить самое большее половине, да и то не совсем.

Эти учения дополняли представление Виоланты о мировом порядке.

Все знания, едва усвоенные ею, уже опять ставились под сомнение. Она находила совершенно естественным не верить никаким фактам, она верила только грезам. Когда в голубые дни она переправлялась в свой сад, солнце ехало с нею, точно золотой всадник. Он сидел на дельфине, который переносил его с волны на волну. И он причаливал вместе с ней, и она играла со своим другом. Они ловили друг друга. Он взбирался на шелковичное дерево или на сосну; его шаги оставляли всюду желтые следы. Потом он становился пастухом, его звали Дафнис. Она была Хлоя. Она плела венок из фиалок и венчала его им. Он был наг. Он играл на флейте, соревнуя с пиниями, шелестевшими на ветре. Флейта пела слаще соловья. Они вместе купались в ручье, бежавшем по лугу, между коврами нарциссов и маргариток. Они целовали цветы, как это делали пчелы, жужжавшие в теплой траве. Они смотрели, как прыгали ягнята на холме, и прыгали точно так же. Оба были опьянены весной, — Виоланта и ее светлый товарищ.

Наконец, он прощался. Следы его ног лежали на дорожках, как летучее золото; оно сейчас же расплывалось. Она кричала: — До завтра! — За павильоном Пьерлуиджи звенел смех: — До завтра!.. И он исчезал. Она, усталая и притихшая, ложилась в дрок на склоне холма и смотрела на свое озеро. Стрекоза с широкой, покрытой волосками спинкой, вся голубоватая, недвижно стояла перед ней в воздухе. Желтые цветы клонили головки. Она оборачивалась, на камне сидела ящерица и смотрела на нее острыми глазками. Девочка опускала голову на руки, и они долго дружески смотрели друг на друга — последняя, хрупкая дочь сказочных королей-богатырей и слабая маленькая родственница допотопных чудовищ.

Однажды летом — ей шел шестнадцатый год — она, еще полусонная, подбежала к окну павильона Пьерлуиджи. Во сне она слышала отвратительный визг, как будто кричала большая, безобразная птица. Но ужасный шум не прекращался и наяву. В озере, в ее бедном озере, лежала огромная женщина. Ее груди плавали по воде, как чудовищные горы жира, она подымала в воздух ноги, похожие на колонны, тяжеловесными руками взбивала пену, и все это сопровождала криком из широко раскрытого, черного, обращенного кверху рта. У берега носился сломанный тростник; зеленые дворцы, в которых жили рыбки, были разрушены; их жители испуганно шныряли взад и вперед, стрекозы улетели. Женщина внесла опустошение и страх до самой помутневшей глубины.

Виоланта со слезами в голосе крикнула:

— Кто вам позволил пачкать мое озеро! Какая вы противная!

На берегу кто-то рассмеялся. Она заметила отца.

— Продолжай, продолжай, — сказал он, — она не понимает по-французски.

— Какая вы противная!

— По-итальянски и по-немецки мама тоже не понимает.

— Это, наверное, какая-нибудь дикарка.

— Будь умницей и поздоровайся с отцом.

Молодая девушка повиновалась.

— Маме захотелось выкупаться, — объяснил граф, — она необыкновенно чистоплотна, она голландка. Я теперь из Голландии, милочка, и если ты будешь слушаться своего отца, он возьмет тебя когда-нибудь туда.

Она с негодованием воспротивилась:

— В страну, где есть такие… такие… дамы? Никогда!

— Раз-на-всегда?

Он дружески взял ее за руку. Голландка вышла на берег; она кое-как оделась и подошла пыхтя, с волнующейся грудью и нежным выражением лица.

— О, милое дитя! — воскликнула она. — Можно мне поцеловать ее?

Виоланта догадалась, что она хотела сделать. От внезапного отвращения у нее захватило дыхание; она вырвалась и в чисто-детском страхе бросилась бежать.

— Что с малюткой? — испуганно спросила иностранка. — Ей стыдно?

Виоланте не было стыдно. Появление рядом с ее отцом голой женщины нисколько не оскорбляло ее достоинства. Но неуклюжая безобразная масса этого женского тела пробудила в ней девичью гордость, для преодоления которой были бы напрасны усилия целой жизни.

— Как она смеет показываться мне! — стонала она, запершись в своей комнате. Она оставила ее только после отъезда графа Асси; озера она избегала: оно было осквернено и потеряно для нее. Она пыталась мысленно следовать за полетом бабочки по тихой поверхности и представлять себе, как погружалась в зеркальную глубину синева неба, — в это мгновение в нее шлепалось что-то грубое, красновато-белое: изрезано было голубое зеркало, и прочь улетал мотылек.

Она тосковала в тиши и оставалась стойкой в течение полугода. Затем она успокоилась, милые места ее детской жизни тревожили ее еще только во сне. Однажды ночью у ее постели очутился Пьерлуиджи Асси со своей возлюбленной. Дама сделала плутовскую гримаску, черная мушка упорхнула в белую ямочку. Он с грациозным поклоном приглашал Виоланту пойти с ними. Она проснулась: рядом с белым лунным светом ложились голубые тени, в соседней комнате постель гувернантки была пуста. Она с улыбкой заснула опять.

На следующий день в ее комнату вошел мужчина.

— Папа?

Она была почти испугана, она ждала его только через несколько месяцев.

— Это не папа, милая Виоланта, это ваш дядя.

— А папа?

— С папою, к сожалению, случилось несчастье, — о, пустяки.

Она смотрела на него с ожиданием, без страха.

— Он послал меня к вам. Он уже давно просил меня заняться вами, в случае, если он больше не будет в состоянии сделать это сам.

— Не в состоянии больше? — переспросила она печально, без волнения.

— Он… скончался?

— …умер.

Она опустила голову, думая о последней безрадостной встрече. Она не выказала горя.

Герцог поцеловал ей руку, успокаивал и в то же время разглядывал ее. Она была стройна, члены ее были тонки и гибки, у нее были тяжелые черные волосы юга, где вырос ее род, и голубовато-серые, как северное море ее предка, глаза. Старый знаток размышлял: «Она — настоящая Асси. В ней есть холодная сила, которая была у нас, и остатки того сицилийского огня, который также был у нас».

Несмотря на свой преклонный возраст, он был еще очень хорошим ездоком, но старался скрывать это, катаясь с неопытной молодой девушкой. Они мчались вдоль берега, по жесткому песку и по воде. Раковины и куски морских звезд разлетались под копытами.

— Я сделался веселым малым, — вздыхал про себя герцог. — Но нельзя же отстать от нее. Если бы я дал волю своему искусству, я заставил бы малютку смотреть на меня снизу вверх. А к этому она, как мне кажется, не склонна от рождения.

Только однажды, когда ее шляпу снесло в море, и Виоланта скомандовала: «В воду», он воспротивился.

— Насморк… в мои годы…

Она вскочила в воду, скорчившись на спине плававшего коня, как обезьянка. Вернувшись, она показала свой мокрый шлейф.

— Вот и все. Почему вы не могли сделать этого?

— Потому что мне далеко до вас, милая малютка.

Она счастливо засмеялась.

Он терпеливо ждал, пока ему не показалось, что жизнь вдвоем превратилась для нее в привычку. Тогда он сказал:

• Предыдущая
• 3/53
• Следующая