Голова - Манн Генрих - Страница 109

• Предыдущая
• 109/132
• Следующая

Между тем отец проследовал из желтой в зеленую гостиную, она могла бы слышать его слова. Но позади нее раздалась музыка… Отец проходил мимо группы Фишера, те задержали его. Обер-адмирал, как всегда, изображал морского волка, будучи на деле интриганом и чинушей, но так ему удобнее было проявлять свою грубую агрессивность. Его зычного рева не заглушала даже музыка. «Я рассчитываю еще долго пробыть на своем посту, — сказал мне старина Пейцтер, — до тех самых пор, пока ваш флот не очутится на дне моря». А я ему на это: «До свидания там, внизу!» — зычно ревел обер-адмирал.

Сказал ли отец, что блокада прорвана? Нет, в ответ на это грубиян не мог бы зареветь: «Только за недостатком храбрости!» Вот он даже сделал вид, будто нетвердо стоит на ногах, схватился за руку отца и заорал: «Будьте здоровы, ваша светлость, вы вместе со всеми только способствуете успеху моего дела!» Отец, правда, предугадал его выходку и отстранился. Фишер растянулся бы во весь рост, если бы друзья не подхватили его. Из широкого низкого кресла по соседству с трудом поднялся труп: Кнак, тайный советник фон Кнак; при слове «дело» он поднялся. Разве оно не было его делом еще больше, чем фишеровским?

Отец отвернулся; но теперь господин фон Ганнеман, начальник его канцелярии, пересек ему путь, поскользнулся с разбегу, потом все-таки удержался и доложил о чем-то. Он делал вид, что ужасно запыхался, желая подчеркнуть, сколь важны принесенные им сообщения. Однако отец небрежно махнул рукой. Он стоял, повернувшись лицом к красной гостиной, и не глядел на Ганнемана. Но тут Алиса уронила веер, чтобы господин, занимавший ее, наклонился и ничего не увидел. Взгляд отца застыл, словно смерть коснулась его, меж тем как щеки и рот продолжали улыбаться.

Алиса бросилась было ему на помощь, но он тем временем успел удалиться. Она на ходу изменила свое намерение. Смеясь и веером приветствуя знакомых, она как будто бежала навстречу долгожданной подруге. Шлейф грациозно подобран, голова откинута, стройная фигура стремится вперед. «Молода и резва по-прежнему, что за прелестная женщина! — говорили дамы господину фон Толлебену. — Муза двух государственных деятелей!» — говорили они.

Миновав гостиные, Алиса свернула к мемориальной комнате Бисмарка. К счастью, никто не заметил ее в гигантском зале заседаний, и она осторожно приотворила дверь. Да, кто-то ждал там в одиночестве. Она сперва не узнала его, он сидел в кресле Бисмарка, рука его шарила по столу. Но вот он вскочил, словно застигнутый врасплох; это был Мангольф.

Войдя с противоположной стороны, Ланна торопливо приблизился к Мангольфу. Помощник статс-секретаря открыл какую-то папку. Ланна слушал его, читал то, на что Мангольф указывал, а сам вспоминал ту минуту, когда появился Ганнеман и он, ничего еще не зная, на лету почуял несчастье. Музыка тогда играла баркаролу из «Сказок Гофмана»[54], он никогда не забудет той минуты, чувствовал Ланна, читая, слушая и напряженно думая.

Он заглянул в глаза Мангольфу.

— У вас превосходно налажена связь, — сказал он, — вы первый приносите мне эту весть. Вы могли бы принести ее даже час назад. — Прямо в глаза, но взгляд Мангольфа не дрогнул. Ланна пожал плечами.

— Тяжелый удар, но надо спасать то, что еще возможно. Одна из английских газет печатает вдруг тщательно охраняемые нами тайны. А выболтал их наш высочайший повелитель. Как быть? Щадить его, как всегда? По-прежнему покрывать его? Ничего не выйдет. Придется поступиться им.

— Императором?.. — подавленный выкрик Мангольфа.

— А лучше интересами государства? — спросил Ланна.

Олимпийский взгляд поднят к портрету Бисмарка над письменным столом. Так продиктовал он Мангольфу нужные распоряжения. Ночью, как только ему удастся покинуть празднество, он сам приедет в министерство иностранных дел… И продолжал стоять в позе олимпийца, даже когда Мангольф скрылся.

Он с первого взгляда увидел все в глазах этого человека, который черпал свои сведения отнюдь не из английских источников. Этот человек хочет занять пост Толлебена, когда Толлебен станет канцлером вместо Ланна. Его они просто-напросто решили сместить; понятно, хотя и преступно. Но метод? Содействовать императору, этому опасному безумцу, в его самых сумасбродных выходках. «Я бы на это не пошел даже ради власти».

Смехотворные уловки, — их махинации видны как на ладони. У Толлебена есть ход к императору через его двоюродного брата фон дер Флеше. Генерал-адъютанта Флеше, должно быть, обеспокоило благочестивое миролюбие кузена. А Мангольф, которого, по-видимому, связывают с Толлебеном какие-то грязные делишки, договаривается с Флеше, узнает от него об императорских выпадах и пытается прикрыть себя и свою клику высочайшим именем. «Толлебену уже все известно. И Алисе тоже…»

«Невозмутимый вид, — думал дипломат, — но железная хватка. Вот что мне нужно. Я одержал победу над Россией, он же на сей раз чуть не довел страну до крайности, и я докажу это. И он еще намеревался отставить меня! Теперь он у меня в руках». Поглощенный единоборством с неназываемым, он не заметил присутствия дочери.

Глаза у нее искрились, как всегда, на губах играла жизнерадостная улыбка.

— Ненаглядный папочка, ты волнуешь меня. Этот господин Мангольф, — прости, что я подсматривала: он всегда был мне не по душе, но сегодня он внушает мне особенное недоверие.

Ага! Она хочет, чтобы ей он верил, и ради этого отступается от Мангольфа.

Ланна тотчас стал непроницаем, при всей своей отцовской любви.

В последующие дни он действовал совершенно самостоятельно, никому не доверяясь и собрав всю душевную энергию. Возмущению в стране он противопоставил полнейшую невозмутимость, казалось говорившую: «А что я еще предотвращал, вы и вообразить себе не можете». Или: «Я покрываю своего повелителя». Или же еще: «Почему вы беснуетесь сейчас, когда сами же допустили до этого?» Или просто: «Холопы!» Был ли он доволен, что они беснуются? Гибкие либерал-патриоты со Швертмейером во главе внезапно подняли крик против императора, думая тем самым угодить рейхсканцлеру; так ему якобы легче добиться от императора обещания, что он «больше не будет». Но был ли он доволен? Рейхсканцлер с непроницаемым видом выслушивал все, что ему сообщали. Либерал-патриоты сообщали о всеобщем негодовании, о возмущении в стране. Ланна знал цену этому возмущению.

Но вот к нему явился Иерихов, его старый приятель, камергер фон Иерихов. Первые полчаса он только твердил: «Вот история-то, вот история-то!» Ланна не поддерживал его; наоборот, он возразил: «Чистый случай, удивительно, что это не произошло еще раньше». — «Вот история так история!» — «Теперь уже ничего не поделаешь». — «Как бы не вышло еще хуже». На что Ланна пожал плечами:

— Затем я и существую, чтобы до последней возможности предупреждать катастрофы.

Член верхней палаты собирался что-то сказать, кашлянул, поперхнулся и, наконец, выдавил из себя: «Ясно как день: надо его убрать». — «Мы не римляне», — заметил Ланна. Тут Иерихов стукнул по столу. «Значит, взять в опеку!» Ланна обернулся, как будто кто-то стоял позади него. Неужели ему удалось довести их до этого?

Он с сочувствием заговорил о больном; но Иерихов не был доступен сочувствию, консервативная партия сочувствия не признавала[55]. «Нянчится со своими триариями, к тому же водится с евреями». Ланна нахмурил лоб. Иерихов получил задание проверить его в этом пункте. Благонадежен ли он… Злополучный Иерихов так же прямо выдал и главную цель своего визита: «Они хотят регента».

Пристально следил он за своим давнишним приятелем, тощий старик за толстым: но нет, такое изумление должно быть искренним.

— Это невозможно! — вскричал Ланна. — Это ударило бы по мне. Я считаю себя его опекуном, для меня лично он несовершеннолетний, нуждающийся в опеке. Но заявить об этом во всеуслышание! Я старый монархист, и на это я не пойду.

• Предыдущая
• 109/132
• Следующая