Чижик – пыжик - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/71
• Следующая

Встретились на катране — трехкомнатной квартире в центре Ялты. Они играли в одной комнате, катранщик сидел в другой, носа не высовывал, а в третьей, проходной в первую, по разным углам — я и телохранитель центровика. Паренек был не шибко крепкий, я был уверен, что разберусь с ним легко. Катранщик выставил нам бутылку водки и закуску, но мы оба не притронулись. Часов через шесть в соседней комнате начали базар на стену мазать. Я дернулся на помощь — и увидел направленный на меня ствол. Сразу стало ясно, почему паренек был так спокоен. Блин предлагал мне пушку, но я отказался. На хуя попу наган, если он не хулиган?!

— Сиди, без нас разберутся, — посоветовал паренек.

Его палец на курке побелел от напряжения. Пришлось мне согласиться с ним. Сидел и слушал, как Блина штыбуют. На расправу он был жидковат. Центровик вышел из комнаты с улыбкой во все еблище, кивком позвал оруженосца. Я открыл бутылку катранщика, выпил, понимая, что наши дорожки с Блином расходятся. Выполз он из комнаты с рожей на пизду похожей и с порога погнал на меня. А хуй тебе на плечи за такие речи! Я добавил ему и свалил с катрана.

Было начало лета, самый сезон. Я снял хату и занялся любимым времяпровождением — еблей баб с видом на море и обратно. Их у меня сразу по несколько было. Ту ебу я в сраку, эта хуй сосет, кто из вас милее — хуй вас разберет! Немного поигрывал в карты. Оказалось, что мы и сами с хуями. По крайней мере, жил безбедно до конца сезона и кое-что привез в родной Жлобоград.

Маман увидела меня загоревшего, посвежевшего, окрепшего и забыла свои дурацкие советы. Она всю жизнь придерживалась тех же принципов, что и мы с батей, но у нее не хватало смелости признаться в этом, а уж претворить в жизнь — и подавно.

— Предлагали у нас путевки, а я отказалась. На следующий год обязательно возьму, — загорелась она, послушав мой рассказ о ялтинских пляжах. — Да, тебе несколько раз звонил какой-то… — она посмотрела на меня, вздохнула огорченно или радостно — не поймешь, — …мужчина. Имя у него странное: Вэка.

Вэка немного подрос и потяжелел. Первым делом померился со мной ростом.

— Не догнал тебя! — с веселым огорчением произнес он.

— Сколько волка не корми, а у слона хуй толще, — подъебнул я.

Мы обменялись ударами. Бич амбалу — по ебалу, амбал бичу — по ебачу. И здесь я оказался выше.

— Ну, ты молодец! — искренне произнес Вэка. — Слышал о твоих подвигах на малолетке, думал, привирают. Теперь верю!

— А у тебя как дела? — остановил я его, потому что не люблю похвалы в свой адрес: с них всегда начинают мошенники.

— Нормально живем: где картошки накопаем, где капустки пизданем! Вор ворует, остальные вкалывают. А ты чем занимаешься?

— Работать не хочем, сидим и хуй дрочим, — ответил я. — Катаю потихоньку. Если хочешь, присоединяйся.

— Не стоят у меня руки на это дело, — честно признался Вэка.

— Зато у меня стоят. Напару будем бороды подрезать.

Жлобоград — это, конечно, не Ялта, но и здесь имелись лохи, готовые поделиться с нами. Выигранного хватало и на кабаки, и на блядей. Постепенно ручеек обмелел, и мы с Вэкой решили поставить хату. Продулся нам один щенок, три косых висело у него на гриве. Он вместо башлей притащил ключ от теткиной квартиры.

Как-то днем, когда тетка была на работе, зашли мы в гости. Суетился я, как в первый раз на бабе, хватал все подряд. Зато Вэка работал с чувством, с толком, с расстановкой. Он до меня уже успел поставить пару хат. Упаковал он все ценное в два чемодана и сумку, и мы отвезли добычу к нему домой на попутке. Самое ходовое он в тот же день сплавил барыге. Остальное вернулось к хозяйке.

Мусора не дураки оказались. Видят, что хату не взламывали, дернули племянника, придавили — он и раскололся. У меня ничего не нашли, моих следов на хате не было и Вэка все брал на себя, но все равно мне всунули трешку. Кореш получил пятерик, племянник — два.

Я ехал по вечернему городу и смотрел на быдло, томящееся на остановках. Машина — это другое видение мира, другой образ жизни. В первую очередь это свобода. Когда едешь в натрамбованном скотовозе, скотом себя и ощущаешь. Поэтому коммунисты так мало машин выпускали и так усердно развивали общественный транспорт. Наступает капитализм — и тачек стало больше. Машиноряды в основном пополнились подержанными иномарками. Я подрезаю «бээмвуху», готовую рассыпаться на ходу, отрываюсь от нее. Старая развалина быстро догоняет меня, пытается обставить. Уху ели или так охуели?! Я начинаю гулять по дороге, не давая себя опередить. «Бээмвуха» дергается минут десять, а на перекрестке уходит вправо. Счастливого пути, пизда в ландышах!

И мне удача не помешает. Ехать мне всего-ничего — три дня лесом, а потом — рукой подать, и все по темному. С одной стороны на ночной дороге меньше машин и гаишников, с другой — встречные слепят, на какое-то время теряешь контроль над ситуацией, чего я очень не люблю. Наверное, поэтому и редко напиваюсь. Путь мой лежит к границе области, где посреди чистого поля стоит огороженная высоченным забором с колючей проволокой и вышками зона строгого режима. Делали на ней запчасти к грузовикам и картонные коробки черт знает для чего. Над рабочей зоной постоянно стояло облако черного дыма. Матушка, когда первый раз приехала на свиданку, решила, что у нас пожар. Я отдыхал на этой зоне дважды — считай, дом родной.

Добрался до нее около часа ночи. Машину оставил в лесополосе, последний километр одолел на полусогнутых. От красноперых всего можно ожидать. Конфискуют тачку, как средство побега, и будет на ней хозяин разъезжать.

Остановился метрах в ста от северной вышки, присел на бревно, словно специально брошенное там. А может, так оно и есть, кто-нибудь, несколько раз и подолгу поджидая здесь, позаботился о собственной жопе. Где-то вдалеке за забором гавкнула овчарка. Отрывисто, точно спрашивала: кто? Пугало на вышке заметило меня, поправило автомат. Очкует, салага. Хотя нет, салаги боятся договариваться с зеками, скорее, дембель. Сейчас он отхватит столько, сколько на воле за месяц зарабатывают. Вертухай посмотрел внутрь зоны и тихо свистнул. Потом перешел поближе ко мне и закурил, прикрывая сигарету руками так, чтобы видел я один.

Я подошел к забору, спросил:

— Кто там?

— Свои, Барин, — ответил Лужок, подручный вора Аскольда. Вор дороги на рабочую зону не знал.

— Лови, — сказал я и, крутанувшись, как метатель молота, отправил мазел через забор.

Услышал, что поймали на лету.

— Все тип-топ? — спросил на всякий случай.

— Порядок! — радостно ответил Лужок.

— Передай Аскольду, к вам идет кумовская сука по кличке Порог. Может передать маляву якобы от Седого.

— Понял, — сообщил Лужок. — А где Седой?

— На дальняке в крытой. А как у вас тут?

— Жизнь зекова — нас ебут, а нам некого, — ответил он.

Вертухай на вышке кашлянул дважды, давая понять, что пора завязывать базар.

— Ну, бывай! — попрощался Лужок, и за забором послушались торопливые шаги.

Я быстро пошагал к машине. Мало ли что может взбрести в голову вертухаю, а быть прокомпостированным собачьими зубами я не хочу. В тачке перевел дыхание и достал термос с чифирем. Он — первая вещь на зоне, особенно северной, и при побегах зимой. Спирт лучше греет, но размаривает. Хлебнул лишнего — и все похую становится, решаешь покемарить чуток. Погоня может найти тебя раньше, чем околеешь, а может и опоздать — не знаю, что хуже.

От зоны я поехал к ментовскому поселку. Дороги до него минут пятнадцать. Двухэтажные четырехквартирные дома выстроились вдоль трех улиц, выходящих на шоссе. Восточной стороной поселок примыкал через узкий лесок к городку Хуеплетово. В этом леске чаще всего и брали тех, кто объявлял себе амнистию. Каждый год случалось по два-три побега. Обычно брали в тот же день. Полутруп кидали на час-два в жилой зоне на видном месте, чтобы остальным неповадно было. Наглядный пример не слишком убеждал. За все время, пока я гостил здесь, только один побег можно назвать удачным. На лыжи встал бык-рогомет, настолько добросовестно вкалывавший, что даже пастухи считали его ебанутым. С виду был блаженный, червяку дорогу уступит, а тянул второй срок. Первый раз отметелил до полусмерти свою подружку, а во второй — грохнул жену. Порубал благоверную на куски и раскидал по всему городу. Правда, не всю. Мусора нашли в холодильнике филейную часть, а на печке стояла полная сковородка жареного мяса. Блаженный жаловался, что мусора всю кухню обрыгали. Тряхнули его на хи-хи — нормальный. Сожрал бы кого другого, вкатили бы пятнашку или вышак, а за жену дали чирик. При первой же возможности — пурга была лютая, провода пообрывало, света по всей зоне не было, — он и пошел менять судьбу. Побежал не в лес и не на станцию, как все, а на кладбище, где прихваченной с зоны лопатой вырыл среди могил схрон и прокантовался до тепла. Чем питался — догадайтесь сами. Хотел он уже дальше топать, но погорел из-за голода. Нет бы подождать темноты, а он решил днем сготовить отбивную. Какая-то бабулька увидела дым, идущий из-под земли, и подняла крик. К нам он не вернулся, отправили в крытую. В пересылке он подзаправился сокамерником. Успел схавать сердце и печень, остальное попкари, суки жадные, отобрали. Тогда его завернули на бойню. Рассказала мне об этом зоновская медсестра Валя, жена нашего геббельса. К ней я и ехал сейчас. Чем черт не шутит — вдруг опять на эту зону попаду?!

• Предыдущая
• 24/71
• Следующая