Повести и рассказы - Гончар Олесь - Страница 35

Когда совсем стемнело, Ляля провела девочку садами на кобыщанскую окраину, в поле. Девочка уверяла, что ей нужно только «до поля», а там она уже сама попадет, куда захочет.

— Жарко тебе, — сказала Ляля, кивнув на расстегнутый кожух, когда они стали прощаться.

— Жарко.

А ты сними…

— Э, не сниму, — ответила девочка. — Вы бы знали, что это за кожушина!

— А что же это за кожушина?

— О… В ней такое что-то зашито… что никогда мне d ней не тяжело!.. Будто крылья имею!

Попрощавшись, девочка легко зашагала босиком через пригородные сады. «Идет, как сама весна, — подумала о ней Ляля, вслушиваясь в легкое шуршанье удаляющихся шагов. — Будто Веснянка ходит».

Вернувшись домой, но еще не поднимаясь на крыльцо, Ляля вдруг остановилась и прислушалась. Где-то, словно бы за синими крутыми горами, загремело. Молодо, властными перекатами, как первый, очень далекий весенний гром.

Не помня себя, Ляля взлетела на крыльцо и вбежала в комнату.

— Вы тут сидите и ничего не слышите! — радостно закричала она. — Гремит же!..

— Что гремит?

— Фронт!

Все выбежали вслед за нею во двор. Стали прислушиваться, но никто не слыхал никакого грома. Сейчас даже Ляля не слыхала его.

— Это, Ляля, тебе просто почудилось, — сказала тетя Варя.

— Как же почудилось, если гремело наяву!.. Да еще так раскатисто, вольно!.. Словно все небо заполнило!..

— А может, это и правда уже первый гром загремел, — неуверенно сказал Константин Григорьевич, оглядывая горизонт на востоке. Но весь горизонт был усеян звездами. — Или, может, далеко где-нибудь бомбили…

— Бомбят не так, — возразила Ляля. — Я же говорю: по всему горизонту, перекатами, как-то пластично…

— В какой стороне? — спросила мать.

— Как будто там, над Мерефой, над Харьковом или даже над Богодуховом. Вот — тс-с!

Где-то, стороной, высоко шли самолеты. Прожекторы заметались по небу. Световые колонны поднимались, падали, вновь возникали уже в другом секторе неба.

— На Кременчуг, — определил Константин Григорьевич, прислушиваясь к высокому рокотанью моторов.

Вдруг Ляля схватила мать за плечо:

— Ты видишь, мама! Видишь, во-он они проплывают, как светлячки.

— Вижу… Впрочем, нет, это звезда… Ага, вижу, вижу…

Гул постепенно стих, прожекторы погасли, из конца в конец землю накрыла звездная темнота.

— Пора спать, — напомнила тетя Варя и стала подниматься по ступенькам. За ней пошел Константин Григорьевич. Мать ждала Лялю.

— Ты идешь, малышка?

— Мамочка, я еще немного подышу. Какая ночь!

Оставшись одна, Ляля снова прислушалась. Неужели действительно это обычная бомбежка? Но ведь гул раскатывался по всему горизонту!.. Интересно будет спросить завтра, не слыхал ли еще кто-нибудь из товарищей. Товарищи!.. Где сейчас Веселовский и вся группа? Где они сегодня будут ночевать? В степях ли, в лесах или оврагах… Девушка представила себе, как через несколько дней они соберутся уже всем отрядом. Осунувшийся Сапига с потемневшим от усталости лицом сядет на пень и заговорит, чеканя слова: «Нам нужна такая диверсия, чтоб потрясла город!» Сережка будет стоять удивленный, как в незнакомом царстве. А Леня? Леня, этот врожденный лесовик, совсем там расцветет… Лука Дмитриевич будет хитровато усмехаться в бороду. Ночью они выйдут к железнодорожному полотну и примутся за работу. Первый немецкий эшелон, идущий на фронт, загремит под откос с катастрофически исчезающим ревом дерева и металла. Отряд товарища Куприяна действует! Они возобновят связь с подпольным обкомом, получат указания, свяжутся с другими отрядами… Силы их будут расти с каждым днем… К ним придет отчаянная молодежь, спасаясь от мобилизации, в отряд вольются беглецы из смертельных кригсгефангенерлагерей[6]. Настанет время, когда они почувствуют себя настолько окрепшими, что ударят общими силами на Полтаву!.. Отряды народных мстителей в городе!.. Перебьют всех оккупантов и предателей, поднимут над городом красное знамя. Такое высокое, чтобы коснулось туч, чтобы видно было его всем, всем. Знамя бессмертного танкового полка! Тогда и Марко увидит его оттуда, издалека, и догадается, что это — она!

Окружающие сады уже превратились в призрачные леса, полные таинственного гомона, засад, паролей, команд. Небо свисало над нею звездами, как развесистая яблоня цветом.

Ляля присела на крыльцо и загляделась на небо. Звездная высь давно уже перестала быть для нее только красивым зрелищем. Однажды восприняв его с точки зрения науки как развернутую бездонную книгу космоса, она уже не могла воспринимать его иначе.

Пока в небе скрещиваются прожекторы, по ночам ревут бомбардировщики, но ведь не всегда так будет, настанет время — и в этих высях будет властвовать человек-исследователь, звездоплаватель, открыватель…

Бывало, летом в такие погожие ночи Ляля работала. С каким вдохновением работала она в такие ночи! С вечера брала свечу с абажуром, карты звездного неба и забиралась на крышу. Расстелив карту, склонялась над нею, просиживая иногда далеко за полночь.

— Что там наша Наталка-Полтавка возле дымаря всю ночь сидит? — обращалась тетя Варя к Надежде Григорьевне. — Не гадает ли на Петра?

— Пускай гадает, — улыбалась мать.

Иногда Ляля тащила за собой на крышу и отца.

— Папа, неужели ты не любишь, не понимаешь неба? — с упреком обращалась она к отцу, который, сидя на крыше, жаловался, что простудится здесь на сквозняке. — Ты только посмотри! В какой бы конец неба мы ни направили свои телескопы, куда б ни обратил свой вооруженный глаз астроном, — всюду безбрежность! Такая безбрежность, такой бескрайний простор, представить трудно!.. Без конца, без края… Сколько бы ни летела мысль — все равно не будет предела, только новая и новая глубина вселенной… И вся она наполнена звездами, солнцами, похожими на наше солнце, целыми роями звезд… И как бы глубоко мы ни проникали в этот космический океан, все равно из мрака, который его окружает, перед нами без конца будут возникать все новые и новые светила!..

Отец постепенно проникался Лялиным настроением, забывал о насморке и уже с интересом смотрел то на небо, то на свою дочь. Озаренная зеленоватым сиянием абажура, взволнованная и порывистая, со сверкающими, какими-то отрешенными глазами, она казалась ему в это время словно бы не его ребенком.

— Если ты станешь астрономом, Ляля, ты, наверное, действительно откроешь что-нибудь новое, — говорил он, в душе искренне гордясь дочерью.

Дочь же готова была до утра делиться с ним теоретическими познаниями, своим звездным богатством. Константин Григорьевич с горечью признавался себе, что слишком мало во всем этом понимает.

— Изучение новых звезд, папа, — объяснила девушка, — дало нам метод определения расстояний вплоть до экстрагалактических туманностей, а изучение туманностей, связанных с этими звездами, открыло перед нами те свойства атомов, какие еще не наблюдались в земных лабораториях. Возможно, эту тайну атома в значительной мере можно будет постичь именно оттуда, из туманностей… Ты понимаешь теперь, что значит работать в космических лабораториях!.. А тебя удивляло, почему я пошла именно на физмат и именно на астрономическое отделение!

При этом Константину Григорьевичу вспомнилось, как он повез Лялю после окончания десятого класса в Харьков выбирать вуз. Уважая волю отца, девушка терпеливо ходила с ним по разным институтам, которые ему нравились, хотя втайне задолго до поездки обдумала и твердо решила, куда будет поступать. Отцу очень хотелось, чтобы Ляля поступила в медицинский, и она послушно шагала за ним знакомиться с медицинским — сначала в первый, потом во второй. Этот второй особенно нравился старому врачу, потому что Константин Григорьевич сам имел его диплом, полученный в тридцатых годах. До революции Константин Григорьевич из-за материальных недостатков мог стать только фельдшером. Институт он закончил уже в советское время, пожилым человеком.