Сказки - Гауф Вильгельм - Страница 2

• Предыдущая
• 2/86
• Следующая

Раздраженный Клаурен в печати оповестил читателей о подлоге. Гауф недолго скрывал свое авторство и ответил Клаурену яркой статьей «Спор с Клауреном».

Среди немецких критиков и литературоведов в течение некоторого времени считался спорным вопрос о том, с самого ли начала «Человек с Луны» был задуман как пародия на Клаурена. Некоторые писатели, близкие к Гауфу, — среди них, например, Гуцков, — полагали, что первоначально это произведение было просто написано в духе Клаурена, а уже потом автор романа придал ему характер пародии.

Внимательное изучение и «Спора с Клауреном», и всего творческого развития Гауфа отвергает эти и подобные предположения. Нет, молодой писатель смело вступил в бой с пошлой «светской» беллетристикой, в которой видел явление вредное, портящее вкус и нравы немецкой читательской среды. Имея в виду роман Клаурена «Мимили» («Mimili»), Гауф в романе «Человек с Луны» великолепно передает все оттенки той манерности и пустоты, которые так возмущали его в писаниях Клаурена.

Издеваясь над мнимой «приятной, натуральной, трогательной и прелестной манерой» Клаурена,[2] Гауф имеет в виду далеко не только этого писателя. По сути он говорит о целом направлении в немецкой литературе — о романах и повестях Шписа, Крамера, А. Лафонтена, Мейснера — дельцов от литературы, наводнявших немецкий книжный рынок макулатурой. Гауфа возмущает, что эти писатели претендуют на звание «писателей для народа». «Эти якобы народные писатели занимаются постыдным и вредным делом», — утверждал он.

Подобной литературе, далекой от подлинного искусства, пропагандирующей филистерскую мораль, Гауф противопоставил свою программу литературного воспитания. Он считал возможным осуществить ее посредством издания книг, которые воспитывали бы немецкого читателя в лучших традициях немецкой и иностранной литературы.[3] Выражению же естественных чувств сам Гауф, по его признанию, учился у Лессинга, Гете, Жана-Поля и особенно у своего земляка Шиллера.

И в своем критическом выступлении, и в вере в лучшее будущее немецкой литературы Гауф объективно сближался с лучшими немецкими литераторами его поры — с Берне и молодым Гейне, хотя он был весьма далек от их политических взглядов.

Смелость и зрелость, сказавшиеся в выступлении Гауфа против Клаурена, говорили о том, что молодой писатель движется вперед. Об этом заявляют и его новые произведения, особенно его исторический роман «Лихтенштейн» («Lichtenstein»), появившийся весной 1826 г.

Как и в других странах Европы, в Германии эти годы были отмечены особенно широкой популярностью романов Ф. Купера и В. Скотта. В них Гауф ценил живое изображение действительности, «картины жизни». В самое понятие «картины» он вкладывал сложное содержание, имея в виду определенную манеру писать, определенные жанровые особенности.

Ценя Купера и Скотта как летописцев, ожививших для читателей славное и бурное прошлое, Гауф попытался создать — не скрывая того, что он действует по образцу В. Скотта,[4] — немецкий роман на тему из родной истории. Так возник «Лихтенштейн», «романтическое предание» (romantische Sage) из истории Вюртемберга, как назвал свой роман Гауф. «Поток Сусквеганны и живописные высоты Бостона, зеленые берега Твида и горы Шотландии, веселые нравы старой доброй Англии и романтическая нищета гэлов, благодаря искусной кисти замечательных романистов, широко известны и у нас», — писал не без иронии Гауф и приводил своего читателя к выводу о том, что и у вюртембержцев «было свое прошлое, богатое общественной борьбой и не менее интересное для нас, чем прошлое шотландцев». Об этом прошлом, «богатом общественной борьбой», и хотел напомнить немецким читателям Гауф.

Действие его романа разыгрывается в 1519 г., в бурную эпоху религиозных и династических войн, которые были прологом к трагедии 1525 г. — к Великой Крестьянской войне в Германии. Гауф отчетливо представлял себе все значение народных движений в Германии этих лет: память о крестьянских восстаниях начала XVI в. проходит красной нитью через его роман, ведет читателя к будущему — к событиям 1525 г., которые, однако, уже не охвачены романом Гауфа.

В центре повествования судьба молодого рыцаря Георга фон Штурмфедера и его возлюбленной Мари из старого рода Лихтенштейнов. Их приключения даются на богатом историческом фоне. Картина за картиной, как говорит сам Гауф, проходят перед глазами читателя сцены придворной жизни, герцог Вюртембергский и его окружение; сцены жизни бюргерской, медленно текущей в богатых и прочных домах Ульма; сцены жизни народной особенно интересны тем, что Гауф прямо говорит о возбуждении, охватившем широкие крестьянские массы в эти годы. Точным и ярким рисунком отличаются портреты исторических лиц, о которых говорит писатель, и среди них особенно удавшиеся образы старого полководца Фрундсберга, вождя мятежных рыцарей Зикингена, «ученого и мудрого» Гуттена, находившего «бранные слова» по адресу герцога Ульриха.

Однако наиболее существенной победой Гауфа был образ Волынщика из Хардта. Эта запоминающаяся фигура немецкого крестьянина, участника тайного союза Бедного Конрада, случайно спасшегося во время расправы с восставшими крестьянами, высится над всеми другими образами романа. Волынщик из Хардта привлекает своей цельностью, духовной силой, честностью, обаянием таланта и воли. Он воплощает в себе не только свободолюбие и достоинства простого человека, но и его одаренность: Волынщиком его зовут потому, что он искусный шпильман. Речь Волынщика и его близких, переданная Гауфом на швабском диалекте, обогащала языковую ткань романа.

Волынщик и молодой рыцарь никогда не поймут друг друга, таков вывод Гауфа. Но это не мешает Волынщику помогать Георгу, когда у них оказываются общие враги — беспощадные и коварные хищники — князья, по разным причинам преследующие и мятежного крестьянина, и непокорного, не в меру гордого юношу из старой знатной семьи; узнав Волынщика ближе, Георг проникается к нему чувством глубокого уважения.

Жизнь Германии XVI в. показана в романе в смене исторических событий и событий вымышленных: Гауф отстаивал право писателя на вымысел в пределах исторической достоверности. «Лихтенштейн» — одно из первых произведений немецкой прозы, так уверенно изображавшее исторический процесс в движении, в борьбе различных общественных сил. Полны поэтического вдохновения страницы, посвященные описанию родной природы — швабских Альп, бурлящих вод Неккара.

Но Гауф еще не умел раскрывать всю сложность душевных переживаний своих героев. Он довольно слепо следовал своему учителю В. Скотту в раскрытии характеров действующих лиц. Его роман временами настолько близок к «образцам» шотландского романиста, что приходится говорить о его несколько ученической зависимости. Вместе с тем Гауф не смог в полную меру воспользоваться методом Вальтера Скотта, объективного историка. Он идеализировал герцога Ульриха — тирана и притеснителя, ненавидимого народом Вюртемберга.

Многие слабые стороны своего исторического повествования позднее осознал и сам Гауф. Значительную роль в этом сыграло изучение писателем наследия немецких классиков — штюрмерской драмы Гете («Гец фон Берлихинген») и исторической драматургии Шиллера. И все же, каковы бы ни были недостатки «Лихтенштейна», этот роман, наряду с романами В. Алексиса и К. Иммермана, знаменует собою поиски, ведущие немецкую литературу к путям реализма.

«Лихтенштейн» способствовал укреплению известности Гауфа. Но наибольшей популярностью пользовались его сказки, свидетельствовавшие о том, что их автор был не только одним из талантливых интерпретаторов национального сказочного фольклора, но и создателем оригинальной литературной сказки.

Три тома сказок («Marchen fur Sohne und Tochter gebildeter Stande», 1826–1828) представляли собой значительное явление в немецкой литературе.

В мудрости народных сказок писатель стремился найти ответы на волнующие вопросы современности. Правда, как и у других представителей романтической школы, его толкование фольклорных образов и идей было ограниченным, нередко приспособленным к вкусам немецких бюргеров.

• Предыдущая
• 2/86
• Следующая