Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 20

• Предыдущая
• 20/104
• Следующая

Позади меня шушукаются и хихикают несколько стюардесс, но первый помощник не обращает на это внимания: «…сигнал тревоги, подаваемый только в случае серьезной опасности и призывающий пассажиров и экипаж в места сверки списочного состава и посадки на спасательные шлюпки, чтобы покинуть корабль, состоит из семи и больше коротких звуковых сигналов и одного длительного звукового сигнала. Этот сигнал известен как международный сигнал бедствия», — читает он с листа, как шарманщик, не переводя дыхания.

— Ну, вот! — говорю я старику, когда все снова расползлись по своим «мышиным» норам. — Не хотел бы я, чтобы однажды в случае опасности здесь раздался сигнал тревоги. Могу себе представить, какой невообразимый хаос возник бы в таком случае. Какой толк для людей от этой тарабарщины. Знают ли, например, стюардессы, что такое судовая роль?[17]

Они же, как курицы, затеяли бы на судне суматошную беготню. А что, думаешь, поняли из всего этого испанские матросы? Я ведь тоже не знаю, что должны означать UVV и SSV.

— UVV означает «Правила предотвращения несчастных случаев», a SSV — «Правила безопасности плавания», это же совершенно ясно! — говорит старик сухо.

— Ясно как шоколад! Но скажи-ка, что это за типы, которые хотят ставить опыты здесь, на борту?

— Это один капитан из Гамбургского научно-исследовательского института кораблестроения, дама — его научная сотрудница и одновременно жена Герта и еще ассистент капитана.

— А что это будут за опыты?

— Прежде всего речь идет об испытаниях высокоскоростного лага. С помощью уже собранного прибора замеренные лагом скорости автоматически фиксируются. Между прочим, в Дакаре эти господа покинут судно.

— В Дакаре? Почему в Дакаре?

— Точнее, на рейде Дакара.

— То есть они наш научный фиговый листок?

— Наукой я бы это не называл. Они хотят провести еще и ходовые испытания.

— Я этого не понимаю.

— Ты это увидишь, — заверяет меня старик.

Вечером в каюте старик молча поставил на складной столик бутылку виски, обстоятельно разлил по рюмкам и, удобно устроившись в кресле, почти весело сказал:

— Тогда, в Сен-Назере, было чистое сумасшествие.

И я знаю, что и его не отпускает война и что он имеет в виду рейд «томми» в марте 1942 года.

— Да, настоящее сумасшествие! «Томми» почти достигли успеха такого масштаба, о котором они и не мечтали, — и только потому, Что никто в нашей фирме и представить себе не мог, что миноносец был «напичкан» взрывчаткой.

Так как старик, после того как он налил еще раз, задумчиво сидит в кресле, я продолжаю:

— Невероятно, что все факельное шествие — эсминца «Кэмпбелтаун» и еще восемнадцати больших моторных лодок не смогли засечь ни наши сторожевые катера, ни радиолокационные станции.

— Позднее утверждали, — говорит старик, — что «томми» были настолько нахальными, что подавали нашим береговым батареям немецкие опознавательные сигналы, вводя их тем самым в заблуждение. И когда, наконец, стали стрелять зенитки и к их стрельбе присоединился стоявший на рейде тральщик 137, «Кэмпбелтауну» оставалось недалеко до его цели — ворот большого шлюза, которые он в темпе и протаранил.

— Я до сих пор не могу понять, что все это означало? Стремление в два счета сыграть в героизм для прачек? То, что они разрушили, поддавалось ремонту. У них, очевидно, так же, как и у нас, все объяснялось охотой за орденами!

И тут старик встал в позу:

— Обычно ты всегда хорошо соображал в военных вопросах. Они всегда имели под прицелом шлюз в Нормандии, желая лишить гавань воды. Норманские большие шлюзовые ворота огонь взломал со стороны моря, внутренние же ворота были слишком крепкими для нагонной волны, которая при взрыве привела в движение два танкера, стоявшие в доке. Из-за плотины, которую намыли, со стороны моря уже не мог войти ни один корабль. И насосную станцию они взорвали. Мне «томми» очень импонировали!

— А вам — лучшим из лучших командиров подводных лодок — обязательно надо было на следующий день, в воскресенье, несмотря на запрет, отправиться на осмотр «Кэмпбелтауна»?

— Так интересно же было, — говорит старик, ухмыляясь.

— «Томми» все правильно рассчитали, только одного они не учли, что пруссаки обедают всегда в одно и то же время. А вы отправились в одиннадцать тридцать, а взрыватель был установлен на двенадцать часов. Это так?

— Да, так! В тот раз погибло по меньшей мере сто рабочих верфи, но ни один командир подводной лодки не пострадал.

— Такое везение и сразу — невероятно!

— Наша база в Сен-Назере — она так далеко в прошлом, как будто со времени пребывания там прошла человеческая жизнь. Иногда я даже не уверен, не являются ли посещающие меня воспоминания выдумкой. Наша тогдашняя беззаботность, наше островное существование в ла Боле: мир посреди войны — а было ли все это так, как сохранилось в моей памяти? Наша восторженная болтовня о Дионисе, боге вина и опьянения. В то время мы были баловнями судьбы и сверх меры одарены всеми дарами Франции. Carpe diem! И никаких угрызений совести. Не многие чувствовали, что мы вели заемное, присвоенное существование. Мы научились подавлять в себе такие ощущения. Нас устраивало существование без будущего, жизнь по требованию, не закрывая глаза на многое, невозможно было существовать. Задача состояла в том, чтобы принимать жизнь такой, какова она есть. Главное было — не задавать лишних вопросов и не упускать представившихся возможностей.

— Жрать про запас — этому мы научились еще будучи рекрутами. Так было надежнее, чем рассчитывать на новую еду. Лучше набить полное брюхо, пока что-то имеется.

— А подземная верфь в Сен-Назере — это была вещь! — неожиданно говорит старик.

— Видит Бог — это так, — говорю я. — Настоящая верфь под бетоном!

— Семь с половиной метров.

Я вижу себя стоящим на шлюзовой стенке Сен-Назера: в сером комбинезоне, высокие ботинки со шнуровкой с пробковыми подошвами, полотняная сумка с моими рисовальными принадлежностями в руке. В шлюзе находятся две стоящие одна за другой подводные лодки, притиснутые к причальной стенке. Выделенные для работы на кранцах матросы стоят так неподвижно, будто позируют мне. Совсем недалеко несколько французских рабочих, у которых как раз перерыв. Они стоят, засунув руки глубоко в карманы брюк и широко расставив ноги, и образуют темную массу на сером фоне пирса и руин на заднем плане.

Белая дымка начинает окутывать лодки. Это означает, что работают двигатели. Я смогу услышать это, только подойдя ближе, так как ветер уносит прочь шум работающих дизелей. Когда я вплотную подхожу к лодке, вошедшей в шлюз второй, я вижу на устройстве для предохранения от сетей щит с надписью: «Внимание! Курить запрещается. Идет зарядка аккумуляторов».

Очевидно, лодки должны были выйти для радиодевиации. Но пока им придется подождать — на рейде туман. Подход (аванкамера) шлюза едва различим. Солдат зенитных точек на молу и на крышах пакгаузов туман радует. Если он так плотно висит над портом, то самолеты уже не смогут прилететь ни свет, ни заря и сбросить бомбы. Как говорится: то и счастье, что одному вёдро, а другому ненастье.

Поэтому мне хотелось засунуть руки глубоко в карманы, как это делали французы. Мне хотелось иметь на себе такие же обноски вместо галстука и воротничка к комбинезону. И, естественно, мне хотелось иметь такой же берет вместо этой пижонской фуражки с золотой кокардой.

Потом стало светлее. Туман едва поднявшись, быстро рассеивался.

На сигнальной вышке показался сигнал светофора. Туда-сюда, и громкие крики на лодках: сигнальщику надо подняться на вышку. Сигнальная вышка дублировала это сообщение еще и еще. Наконец с передней лодки дали знать, что поняли, и теперь дальний сигнальщик засемофорил в быстром темпе, как взбесившаяся кукла бибабо.[18]

• Предыдущая
• 20/104
• Следующая