Вороново Крыло - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 10

• Предыдущая
• 10/44
• Следующая

– Отбрасывают… Ее просто никто не видит. – ответил я. Мы замолчали. Наконец я спросил:

– Скажи мне одну вещь…

– Да, мой друг…

– Кто оплачет последнего покойника? Он ответил не задумываясь:

– Последний бог…

– А если умрут все боги?

– Бог Времени не умрет, пока будет время.

– Время для чего?

– Время вообще. Ибо в начале было время и нет места без времени… Ты не можешь вдохнуть аромат цветка до того, как он распустился.

– Но я могу идти еще до того, как появится дорога…

– Слушай, иди-ка ты спать… Я так заболтался с тобой… До встречи. Что-то зашумело за спиной и меня на мгновение накрыла тень. Когда я обернулся, химера была одна. И я пошел домой. По дороге мой путь пересекся с сотканным из тумана кортежем – я не стал переходить им дорогу и они прошли мимо даже не обратив на меня внимания.

Утром первым делом я постарался убедить себя, что все это приснилось. Но удавалось это с трудом – мысли путались, сталкивались друг с другом. Заклятия к рассвету развеялись, но свет резал глаза – зрачки сходились медленно. Голова не болела, но было довольно плохо. На вино я смотреть не мог, хозяйка предложила кваса, но я попросил кислого молока с черным хлебом. Где-то к полудню я выбрался в город. Главной новостью было то, что рано утром город покинули рыцари. Они снялись тихо, и ушли, оставив в лазарете своего брата по оружию. Потом я пошел в казарму. Там я застал только майора – Шеель ушел опохмеляться в неизвестном направлении. От одного из солдат я узнал, что комендант за вчерашнюю резню приговорил Шееля к двум неделям гауптвахты, с отсрочкой исполнения приговора до окончания войны. Дель Тронд сидел за столом, разложив перед собой карты. Когда я вошел, он взглянул на меня, коротко кивнул и вернулся к своему занятию. Я взял стул и присел рядом.

– Рыцари ушли… – сказал я. Тронд кивнул, вымеряя циркулем расстояние от Сиенны до перевалов.

– А мы когда выступаем? Дороги подсохли, можно…

– Можно… – согласился майор, – но не время… Но время начищать сапоги… Я посмотрел на свои сапоги. Под каблуком прилип небольшой кусок желтой глины – все-таки сегодня ночью я был на кладбище.

– Дже, выдыхай в сторону, – бросил майор, – разит… Мне не оставалось ничего, кроме как встать и уйти. Когда я был в дверях, майор отложил приборы и откинулся на спинку стула:

– Завтра к утру будь готов… День прошел бестолково. Я собрал вещи, вернул книги. Расплатился с хозяйкой, отдал ей остатки вина, оставив себе лишь бутылку. Потом была ночь —я спал плохо, забывшись глубоко за полночь. И входящее солнце разбудило меня. Хотелось полежать еще, может увидеть еще один сон. Но я подумал – спать не время. Пора! К казарме я прибыл к восьми. Но плац был пуст, я подумал, что опоздал, но увидел майора у умывальников. Я спешился и подошел к нему. Он только намылил лицо и собирался бриться. Увидев меня в зеркале, кивнул.

– А где солдаты? – спросил я.

– Спят еще… Я удивился: в фортах играли побудку в четверть седьмого.

– Спят?!?

– А что тут такого? Некоторые люди обладают такой способностью. Я просто подумал, что мы до следующего привала будем в пути полтора дня, и есть смысл ребятам отдохнуть. За два часа, я бы пожалуй, выспался. Я подумал об этом и зевнул. Майор добавил, будто успокаивая меня:

– Часам к десяти тронемся. К тому времени потеплеет – сейчас не май месяц все-таки… Я кивнул и отошел от командира. Дело было к осеннему солнцестоянию – на открытых местах от осеннего ветра было зябко. Но плац был защищен от ветра коробками казарм, и я присел на солнце под стенку, подставив лицо солнце. Свет ласкал меня мягкими теплыми волнами и я, кажется, задремал. Когда я открыл глаза, приготовления были в самом разгаре. И ровно в десять мы тронулись

Утром следующего дня мы должны были форсировали реку. Тракт упирался в большой мост, который был разрушен почти до основания. Но грунтовая дорога, сбегая со склона, вела нас к другому, понтонному мосту, наведенному чуть ниже по течению. Ко всем прочим недостаткам он был узким, и движение по нему шло только в одну сторону. И мы ждали, пока придет наша очередь переправляться. Мост был наведен саперами, и, следовательно, принадлежал войскам. Номинально по нему должна была переправляться только армия, но с той стороны толпились повозки беженцев – они ждали ночи, когда поток частей спадет и за мзду можно будет переправиться на берег, который еще не достала война. Одна семья пыталась переправиться вплавь, обвязав повозку бочками, но один мул утонул, а второго едва удалось спасти. Говорят, они рыдали над утонувшим будто над близким родственником, но к тому времени как мы прибыли, они его разделали, жарили и продавали. В те времена армия еще снабжалась и солдаты даже не смотрели на мясо, воняющее ослом, но среди беженцев еда расходилась споро. Очередь на переправу была длинной, но двигалась быстро, и, наконец, нам дали сигнал переправляться. Рассвело уже давно, но низкое солнце только начинало карабкаться из-за дюн. И за поволокой то ли пыли то ли пепла оно казалось серым.

– Оловянное солнце, – задумчиво прошептал майор, направляя коня к мосту,

– а мы оловянные солдатики.

– Оловянные, стеклянные, деревянные, – ответил я, – а какая разница? От воды тянуло холодом и сыростью. На взгляд вода была вязкой и тяжелой. Она шипела змеей под понтонами. Лаги скрипели, гнулись и чтобы не рисковать, Тронд приказал спешиваться.

– Знаешь, – продолжил он. – недавно слышал историю про генерала, которому в детстве напророчили, что он начнет последнюю войну этого мира.

– И что мир, погибнет в этой войне. – встрял в разговор Шеель. Тронд отрицательно покачал головой.

– Почти. Когда он стал генералом ему открыли вторую часть пророчества: эта война будет вечной.

– И что генерал?

– Генерал убил себя. Шеель рассмеялся:

– И имя того генерала —Рейтер.

– Рейтер жив. Никто не видел его трупа. Он не такой дурак чтобы умирать.

– Но никто не видел его живым. Говориться же: он пришел из ниоткуда, значит ушел в никуда.

– Ты путаешь «в никуда» и «в ничто»… Но так или иначе он уже не с нами. А жаль… Вообще, наша беда в том, что у нас нет по-настоящему одиозного командира, за которым пойдут военные и, что важней – штатские. Человека, что был бы популярен как всякое зло. Такого, каким был Рейтер… Я молчал и Тронд, пояснил мне:

– Был такой генерал лет пятнадцать назад. Ты его не можешь помнить… А дальше мост закончился. Мы запрыгнули в седла, и кавалерия понеслась…

Как ни странно, но Рейтера я помнил. Это было одним из самых ярких впечатлений моего детства. Первое, что я помню в своей жизни, это пожар в усадьбе наших соседей. Мне тогда не было трех лет, но я и сейчас могу вспомнить, как сестра гуляла со мной, тот поздний вечер, дым, что стелился над водой озера, пляску языков огня, что лизали небо. Я помню, что отец тогда был в отъезде, а мама испекла торт. Мы его ели при свете свечей – он был пресным и невкусным, и я капризничал, прося дать мне простого хлеба. А вот следующее воспоминание как раз включало Рейтера. Помнил я его лучше, нежели пожар, ведь я стал к тому времени старше. Было бесконечное лето, закончилась какая-то война и город встречал победителей. В том солнечном дне я помню свою мать – такую молодую и красивую, помню себя – меня вымыли в душистой воде и переодели в честь праздника. Крахмальный воротничок натер шею, а улицы были украшены цветами и заполнены возбужденно шумящей толпой И, наконец, в город вошли войска. Я еще не понимал, что происходило – это мне объяснили позже, но мне тоже было радостно. Рейтер въехал в город на рыжем коне, за ним шла конная дивизия. Лошади, начищенные до блеска в сверкающе сбруе шли в ногу, ступая важно, будто они понимали всю торжественность событий. В их гривы и хвосты были вплетены цветы. Они иногда выпадали и гибли под копытами. За Рейтером, перед первой шеренгой ехал мой отец – тогда он носил на плечах вязь гауптмана. Я помню, как Рейтер принимал парад, которым сам и командовал. Это кажется невозможным, но Рейтер был таким человеком – сам себе причина и следствие. Парад завораживал. За кавалерий, тяжелой поступью шли закованные в броню ландскнехты, за ними, одетые в зеленую форму двигались лучники… Все это проносилось будто в калейдоскопе. Затем был пир. Гулял весь город – столы выносили прямо на улицах и ставили один к другому, будто это был больше не город, а огромная обеденная зала. И действительно – если у одного края стола сидел генерал Рейтер, то за многие сотни саженей, за другим краем стола, мог пировать кто угодно. Играла музыка – старый муниципальный оркестр, ему вторили военные музыканты, извлекая чопорную строгую музыку из своих инструментов. Женщины плакали, солдаты смеялись, успокаивая их. Тогда я не понимал, что женщины радуются не столько победе, сколько возвращению своих мужей. Они целовались, кружились в танцах, уходили куда-то (тогда я не знал, куда и зачем) и возвращались раскрасневшиеся и веселые. Потом я уснул, устав от новых впечатлений. Я не видел, как Рейтер покинул наш город. Говорят, произошло это на рассвете, когда пир еще только заканчивался а пары не успели долюбить друг друга. Он уехал один и конь теперь под ним был вороной… И будто бы мера была в его руке…

• Предыдущая
• 10/44
• Следующая