Корона Героев - Мак-Кинли Робин - Страница 43

Агсдед пожал плечами, его белое одеяние пошло волнами и пало длинными изысканными складками, мягко мерцавшими, словно лепестки весенних цветов. Его ореховые глаза ласково смотрели на нее — ее собственные глаза, но больше и сидящие глубже под более высоким лбом.

— И почему тебя это должно волновать, милая? Ты никогда не видела своей матери и не можешь по ней скучать. Может, я услугу тебе оказал — многие дочери с радостью избежали бы нежной опеки их матерей.

И когда это твоя страна заботилась о тебе? — Голос его упал еще ниже, мурлыча, и он улыбнулся собственной улыбкой Аэрин. — Они зовут тебя ведьминой дочерью — ты и есть Ведьмина дочь, и даже больше, ибо твоя мать могла бы получить печать мага, не сбеги она так поспешно, — и тебя чтили бы за это. Но в своей мелкой злобе они предпочли поносить тебя.

Твой отец добр — почему бы ему не быть добрым? Ты никогда не доставляла хлопот — не требовала места, принадлежащего тебе по праву как его дочери и единственному ребенку, а в последнее время даже приносила скромную пользу, убивая драконов, так что ему не приходилось посылать своих ценных людей на столь бесславное дело. Ты держалась в тени, а он позволял тебе оставаться там и не сделал ничего, чтобы заткнуть рты своим людям, когда они шипели «ведьмина дочь».

А Тор? — Он хохотнул. — Честный Тор. Он любит тебя. Ты это знаешь. И все знают. Все говорят, что ты дочь своей матери, — думаю, даже достойный Арлбет порой нет-нет да и задумывается, — а твоя мать была ведьма, не забывай об этом. Тор сам по себе, разумеется, не в том положении, чтобы много об этом думать. А поскольку ты таки дочь своей матери, даже когда забываешь об этом… — Он снова улыбнулся ей ее собственной улыбкой, только гораздо более зубастой.

— Нет, — сказала Аэрин, почти крикнула.

В руке шелохнулся Гонтуран.

— Да. И подумай, кто сопровождал тебя на эту судьбоносную встречу. Ты приехала с лучшими всадниками твоего отца? Или хотя бы с отрядом благонамеренных, пусть и неопытных людей? Нет — ты пришла одна, тебя не сопровождал ни даже последний из дамарских пехотинцев, ни оборванный деревенский сопляк, годный только начищать тебе сапоги. Ты вообще пришла только потому, что сбежала, как из тюрьмы, из Города, которым должна повелевать. Ты явилась замарашкой, в обществе диких горных зверей, верхом на старом хромом коне, которого следовало еще много лет назад прикончить из милосердия. — Казалось, он испытал некоторое затруднение при произнесении слова «милосердие» — словно зубы мешали.

Аэрин отупело трясла головой. Его слова жужжали в ушах, словно готовые ужалить насекомые, а ужасные гармоники его смеха вгрызались глубже с каждым ее движением. Если бы только грудь так не чесалась… Зуд не давал сосредоточиться. Это было даже хуже головной боли. Агсдед говорил про Талата, бедного терпеливого Талата, который ждет ее под седлом, а оно натирает ему спину… У серых лошадей часто бывает чувствительная кожа. Родись Аэрин лошадью, она наверняка оказалась бы серой. На груди, по ощущениям, вовсе не осталось кожи. Возможно, ее сорвали те красно-черные когтистые твари.

Тихий, бормочущий, жужжащий голос продолжал:

— И Лют. — Он примолк на миг. — Когда-то я знал Люта очень хорошо. — Даже сквозь нежную изысканную мелодию колдовской речи Аэрин расслышала злобу, когда он произнес имя Люта.

Она чутко улавливала малейшее зло сейчас, когда оно пыталось прогрызть ей дыру в груди. Более того, его голос ведь был ее собственным, только красивее, и когда он зазвучал грубее, она знала, откуда идет эта грубость.

— Лют, не смеющий более оставить свою гору. Маленький Лют, никогда не входивший в число любимых учеников Гориоло, ибо он всегда был несколько медлителен — хотя порой маскировал это весьма ловко, должен признать, своим уникальным упрямством.

«Думаешь, мне нравится посылать ребенка навстречу судьбе, которой я не могу противостоять сам?» Она словно впервые услышала эти слова, так оглушительно громыхнули они у нее в ушах. Голос Люта не отличался сладкозвучием, как у ее рыжеволосого дядюшки. Его слова жгли и саднили, как пятно у нее на груди.

— Ох уж этот Лют с его детскими играми — ведь на большее он не способен…

— А вот это, — перебила Аэрин ясно и спокойно, — чушь. Если тебя хватает только на дешевые обзывательства, то пророчество тебе явно льстит. Пожалуй, расскажу Люту, что он мог и сам с тобой встретиться.

— Пророчество! — взвыл Агсдед и принялся расти, пока не навис над ней.

Его одеяния развевались, волосы пылали огнем, и Аэрин смутно подумалось: «До того как Маур сжег большую часть моих волос, у меня они были такого же цвета. А теперь я не такая».

Агсдед потянулся за мечом, и Аэрин снова вскинула Гонтурана и потрясла им. Синее пламя побежало вниз по клинку, по ладони и запястью и дальше до самого пола. Там, где оно коснулось плит, появились трещины и разлетелись крохотными лучиками во все стороны.

— Может, ты сказал правду про Тора и моего отца, — продолжала Аэрин будничным тоном. — Возможно, правда и то, что ты сказал про меня саму. Однако насчет Люта ты ошибаешься.

Красный меч вылетел из ножен и метнулся к ней, но Гонтуран сверкнул и остановил его, и там, где сшиблись клинки, капало и расплескивалось еще больше синего огня и по полу побежали новые трещины.

— Дурак, — гремел голос Агсдеда, бархатные обертона в нем исчезли. — Дурак… В пророчестве говорится, что со мной может сразиться лишь тот, в ком течет моя кровь. И вот ты притащилась в такую даль. Но твоя дамарская кровь не выстоит против того, кто носит Корону Героев.

Аэрин вскинула глаза и увидела у него на лбу, где раньше ничего не было, надвинутый почти до бровей тускло-серый обруч — величайшую ценность и сокровище Дамара. Неодолимая дрожь пронзила ее насквозь, ибо Агсдед был прав.

«Лют, — подумала она, — зря ты не пошел со мной, ты послужил бы недамарской половиной».

Красный меч снова рванулся к ней, и снова Гонтуран вовремя дернул ее руку, чтобы отбить атаку. Однако даже теперь, глядя в разверстую алую пасть смерти, подобравшейся совсем близко, Аэрин не могла сосредоточиться ни на чем, кроме отчаянного желания избавиться от зуда в груди. «А вдруг зуд не прекращается даже после смерти?» — подумала Аэрин, и рука ее дернулась снова — Гонтуран парировал очередной выпад. Но красный меч едва не пробил ее защиту, и рука внезапно ослабела. Аэрин не знала, вызвано ли это присутствием Короны на челе врага или только ее знанием об этом, и взгляд ее снова потянуло к его лбу. Но она не могла долго смотреть в это лицо, ее собственное лицо с расширенными безумными зелеными глазами и волосами, красными, как огонь… «У меня теперь волосы другого цвета, — сказала она себе, — и глаза мои — не его глаза, и я — не стоящий передо мной человек. Я не он. Моя мать бежала от него, как я теперь сражаюсь с ним, из-за того, чем является он и чем не являемся мы». И все же хорошо, что некогда заглядывать в это не свое лицо: приходилось следить за мельканием красного меча.

— Кто учил тебя фехтовать? — прогремел Агсдед. — Ни один смертный не в силах одолеть меня.

И вновь устремившийся к ней красный меч показался семью мечами. Однако Гонтуран в ответ тоже стал семью клинками и отбил их все.

«Боюсь, ты теперь не совсем смертная».

«Смертная», — подумала Аэрин.

Она рассмеялась, и красный клинок дрогнул от ее смеха. Возможно, смех дочери его сестры отдавался в ушах Агсдеда так же ужасно, как его собственный в ушах Аэрин. И пока красный клинок колебался, Гонтуран ужалил Агсдеда в плечо. Нечеловеческий вопль рванулся вверх, и Аэрин не разобрала, кто его издал — красный маг или синий меч. А затем красный меч снова атаковал ее, и Аэрин даже уследить не смогла, как два клинка сшиблись и снова разошлись.

— Моя дамарская кровь, дядя, — тяжело дыша, проговорила она, — не такая уж проклятая, как ты думаешь. Ибо я плавала в озере Грез и я… теперь… не… совсем… смертная.

— Это ничего тебе не даст!

Агсдед отпрянул, вскинул руки, и вокруг него плотным кольцом взмыл к потолку огонь. Огонь. Настоящий, красный и оранжевый, с горячим густым дымом, и его ужасные яркие руки потянулись к ней. Аэрин пошатнулась, и не оказалось рядом ни черного кота, ни белого коня, чтобы поддержать ее. Этот огонь не был магической иллюзией. Она чуяла его запах, и жар его бил ей в лицо. И снова синее пламя Гонтурана замерцало и потускнело в ее руке.