Как мы росли - Карпенко Галина Владимировна - Страница 29

• Предыдущая
• 29/32
• Следующая

Сколько они говорили, долго ли, коротко ли, ни Васька, ни Степан Михайлович не заметили. Только Степан Михайлович взял с Васьки честное слово, что он явится к Чапурному.

— Ты пойми, — говорил он, — если у каждого, кто воюет, за седлом вот такой, как ты, разве это возможно? Никак невозможно! Ты сам знаешь, как я к тебе отношусь. И ты должен понять, что война очень тяжёлое дело, особенно теперь. А ещё: ты учишься? Нет, не учишься. Так ты и вырастешь ни к чему. А уж на это ты не имеешь никакого права. Никакого! Понял? Мы теперь должны быть сами хозяева своей жизни. Как поётся? «Мы наш, мы новый мир построим…»

— Я бы нагнал учение, Степан Михайлович!

— Нет, брат, этого ни пешим, ни конным шагом не нагонишь! Должно быть всему своё время. Возвращайся к Чапурному и берись за книжку.

Васька слово дал. Ещё бы не дать слова Степану Михайловичу! Но маленький досадливый червячок где-то внутри сосал, что не пришлось ему, Ваське, быть солдатом.

Васька в оставшиеся дни как только мог ухаживал за Степаном Михайловичем. Он приносил ему весенние веточки, нашёл на дорожке майского жука и принёс его в палату, привязав на нитку. Жук оказался сильный — оборвал нитку и улетел в окно.

— Я ещё поймаю, — сказал Васька.

Степан Михайлович улыбался, слушая Васькину болтовню.

И, когда доктор сказал, что завтра Ваську выписывают, комиссар разволновался. Но Васька пришёл прощаться такой серьёзный и так правдиво обещал выполнить всё, как ему сказал Степан Михайлович, что комиссар успокоился.

— Ну, Василий, шагай, будь молодцом!..

— Прощайте, Степан Михайлович, — сказал Васька и твёрдым шагом вышел из палаты.

Доктор ждал Ваську за дверью. Он обнял мальчика и не мог успокоить его до вечера: Васька плакал навзрыд. А вечером посадили его на пригородный поезд и отправили с провожатым в Москву.

В Москве по дворам летал пух с тополей и начинали цвести одуванчики. В парке детского дома шла уборка. Оксана Григорьевна сама работала с увлечением, легко и весело. И ребята вместе с ней работали друг перед другом наперегонки: сгребали сухие листья, мели и скоблили дорожки. Наливайко возил большую тачку с прошлогодней травой и листьями к кухне. Там мальчишки жгли костры. Дым от костров был горький и тоже какой-то весенний.

Посередине парка вскопали большую клумбу. Оксана Григорьевна отправилась с ребятами по соседству в садоводство. Может быть, там найдётся какая-нибудь рассада, тогда они посадят цветы.

Большие парники блестели на солнце остатками стёкол. По бокам дорожек стояли смородиновые кусты, покрытые крохотными изумрудными листочками. Из земли тянулись острые зелёные листья тюльпанов.

Загремела цепь, и большой кудлатый пёс страшно залаял. Ребята остановились, а Оксана Григорьевна храбро пошла к сторожке. Собака бегала вдоль железной проволоки, на которой ходило взад и вперёд кольцо от её цепи.

Ребята, рассмотрев такое приспособление, тоже двинулись вслед за Оксаной Григорьевной.

В сторожке никого не было. Садовника нашли в парнике. Он с удивлением выслушал Оксану Григорьевну:

— Вы будете сажать цветы? Я сам хотел к вам пойти, видел, как вы копались в земле, но думал: может быть, незачем, может быть, вы думаете сажать овощи.

— Это было бы замечательно, но сажать нечего, — сказала Оксана Григорьевна. — Нам последнее время дают сухой компот и воблу. Конечно, хорошо бы посадить лук, морковь. В парке можно развести огород, да ещё какой, но мы будем сажать цветы. Дети будут делать это с удовольствием. Это очень интересно — сажать цветы. Дайте нам, если у вас что-нибудь есть — семена или рассада.

Старик задумался:

— Что бы мне вам такое дать? Есть только то, что не замёрзло в грунте. — Он взял маленький совочек и начал выкапывать из земли маленькие зелёные кустики. — Это «анютины глазки» — они не боятся мороза. И вот ещё маргаритки — замечательные маргаритки, махровые, белые. Ко мне приходили на днях из Совета, говорили, что будут наводить здесь порядок. Как вы думаете, — спрашивал садовник, — может такое быть, по-вашему, что советской власти будут нужны цветы?

— Почему же! Конечно, будут нужны, — отвечала Оксана Григорьевна.

Она помогла ему выкопать «анютины глазки», а ребята укладывали рассаду на большие ржавые листы железа.

— Железо принесите обратно, — сказал садовник, — я им укрываю маленький парничок.

Кроме «анютиных глазок», он накопал им флоксов, которые, оказывается, тоже не боятся мороза.

В обратный путь двинулось целое шествие. Впереди ребята несли рассаду, сзади шла Оксана Григорьевна с кустом зимней розы, которая, как сказал садовник, великолепно цветёт летом. Замыкал это шествие сам садовник с какими-то верёвочками, колышками.

— Я вам помогу разбить клумбу. Нельзя же, — говорил он на ходу, — сажать как попало. Нужно, чтобы на клумбе была картина из цветов. Иначе какая же это клумба!

Увидев в парке Наливайко с тачкой, садовник показал на него Оксане Григорьевне:

— Это мой друг, но взял с меня клятву, чтобы я, упаси бог, не рассказал, как он меня выходил. Я эту зиму очень тяжело болел.

— Он вас и раньше знал? — спросила Оксана Григорьевна.

— В том-то и дело, что нет. Познакомились мы с ним при обстоятельствах для него, надо сказать, неприятных — он лез на дерево да обломил сук, а я хотел его выдрать за уши, но не смог: меня уже лихорадило. Он довёл меня до сторожки, а потом навещал каждый день. Вот видите, я вам всё рассказал. Только прошу: не выдавайте меня, не нарушайте моей клятвы.

— Ни за что не выдам! — пообещала Оксана Григорьевна. — Я знаю, что такое ребячья тайна.

— Доброе сердце у него! С таким сердцем парень должен быть врачом, — сказал старик.

Потом, оглядев клумбу, он стал командовать. Ребята копали лунки, бегали за водой и держали натянутые верёвочки. А Наливайко продолжал возить свою тачку и даже не глядел в их сторону.

Пока в парке сажали цветы, Чапурной поймал вора. Перед ним стоял Персик в ожерелье из сухой воблы.

— Снимай рыбу и уходи! — сказал Чапурной. — Уходи, больше разговаривать с тобой не буду — хватит! Только зря лазишь в кладовку через форточку: ключи вот, висят на гвоздике, а моя комната не запирается.

Персик снял воблу, положил её на стол и стал у двери.

— Я сказал — уходи! — Чапурной готов был поколотить Персика, и как следует.

Персик попался Чапурному не в первый, а уже в третий раз. Первый раз Чапурной простил. Второй — долго и по-хорошему уговаривал. Персик плакал, обещал.

Чапурной тогда ему сказал:

«Если что надо, приди, скажи — я сам дам. Но не таскай, это же последнее дело — таскать».

Теперь парень опять украл.

— Не хочешь жить по-человечески, чёрт с тобой! Убирайся! Ну!

Персик стоял и не двигался с места.

— Ты думаешь, опять пожалею? Ничего подобного! — сказал Михаил Алексеевич, взял Персика за руку и вывел за ворота.

С воровством Чапурной смириться не мог. Ничего, попадёт в милицию — может, чему-нибудь и научится.

Чапурной запер калитку и ушёл в дом.

Персик действительно надеялся, что Чапурной его опять простит. Сначала он досадовал только на то, что попался, а потом вдруг ему стало обидно, что Чапурной не захотел с ним говорить. Персику стало страшно, что он будет жить опять сам по себе и Чапурной от него откажется. Персик привык к Чапурному. Он даже злился, когда Чапурной кого-нибудь другого хвалил, а не его. Он боялся не только Чапурного — он прятал и от ребят то, что крал. Чапурной сказал:

«Если у нас заведётся вор, я от вас откажусь».

Персик сидел на холодном асфальте и ждал, что Чапурной позовёт его обратно. Скажет: «Персик, иди ужинать».

Но Чапурной его не позвал. Больше того: Чапурной пошёл куда-то сам из дому и, проходя мимо, даже не посмотрел на Персика.

• Предыдущая
• 29/32
• Следующая