На маленьком острове - Новогрудский Герцель (Герцль) Самойлович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/40
• Следующая

Словом, что говорить — все отдать можно ради двух-трех часов на льду у хорошей ямы с угрями!

Но, как на грех, зима выдалась мягкая. Уже январь подходил к концу, уже к весенней путине стали готовиться, а лед все не крепчал. Марти каждый вечер слушал сводку погоды, бегал в правление колхоза к счетоводу за долгосрочным прогнозом, приставал к старому Сейлеру, но ничто не помогало. Радио успокоительно заверяло, что теплые массы воздуха с юга страны не дают холодным из Арктики проникнуть в Прибалтику; счетовод сказал, что он последний прогноз не то получил, не то не получил — в общем, не помнит; а старый Сейлер каждый раз, когда забегал к нему Марти, кряхтя влезал в тяжелое пальто, обматывал шею длиннющим шарфом, выходил на крыльцо, смотрел из-под руки на горизонт, втягивал в себя воздух, приглядывался к инею на соснах и качал головой:

— Нет, милый, морозом что-то не пахнет.

И действительно, ниже трех-четырех градусов ртуть в термометре не опускалась. При такой жалкой, никчемной температуре где льду окрепнуть!

В конце концов, как всегда бывает, Марти пропустил то, из-за чего столько времени терзался. Холодные массы воздуха все-таки прорвались сквозь теплый заслон. Радио сообщило о наступлении похолодания, а он именно этой сводки не слышал… Как ни в чем не бывало шагал он под вечер в кооператив за спичками и встретил Петера Маала, который шел туда же за солью. Пошли вместе. Один, по обыкновению, говорил, другой, по обыкновению, молчал и слушал. Но когда Марти сел на конька, с которым в последнее время не расставался, — стал укорять зиму за то, что она перестала быть зимой, Петер все же высказался.

— Наступил перелом, — произнес он.

— Какой перелом? — не понял Марти.

— Ночью — мороз. Восемнадцать градусов.

— Ну-у! Откуда ты знаешь?

— По радио.

— Да? Я не слыхал. Завтра утром тоже мороз?

— Тоже.

— Сильный?

— Сильный.

Марти потерял терпение:

— Да ты не повторяй, что я говорю! Ты скажи, какая температура завтра?

— Десять-двенадцать.

— Ниже нуля?

— Ага.

Петер почувствовал вдруг в своей руке руку Марти.

— Слушай, Петер, вот тебе деньги, купи десять коробок спичек и на обратном пути зайди к нам — отдашь матери. Я пошел.

— Куда?

— Надо. Дело есть.

Дело Марти заключалось в том, что он, запыхавшись, прибежал к Юло:

— Юло, слышал?

Юло читал какую-то очень толстую и очень потрепанную книгу. Он с трудом оторвал глаза от нее и рассеянно спросил:

— О чем?

— Обещают мороз. Ночью — до восемнадцати, утром — десять-двенадцать.

— Слышал, по радио передавали.

— И не пришел, не сказал!

— Так чего же говорить? Это ведь завтра будет, а не сегодня.

— Да ты понимаешь, что за ночь лед окрепнет и мы сможем пойти к яме?

— И пойдем. Из школы вернемся, уроки сделаем и пойдем. Я думаю, часа в три примерно. Времени до вечера хватит.

Так и условились.

Нечего говорить, как сложился для Марти остаток того дня. Раз десять он выбегал проверить, действительно ли крепчает мороз. Верно, дело шло к этому. Снег под ногами скрипел, на небе вызвездило. Марти выскочил бы и в одиннадцатый раз, но мать прикрикнула. Она заявила, что с ним сладу не стало, что он решил схватить простуду, выстудить дом и добиться того, что она пожалуется на него отцу.

Последняя угроза подействовала. Разведку погоды пришлось прекратить.

Тогда Марти занялся острогой. Пошел в дальний, темноватый угол комнаты, стал тренироваться. Не выпуская из рук длинной тонкой палки с пятью наконечниками в ряд, он замахивался, делал броски. Один раз случайно ткнул в пол, другой раз — в стену. Мать, услышав возню, спросила:

— Марти, как у тебя с уроками?

— Сделал, — ответил Марти.

Это была правда, но не вся, а только часть ее. Марти сказал про уроки «сделал», имея в виду те, которые он действительно сделал, про те же, что не приготовил, умолчал. Нерешенным остался один столбик примеров из задачника, неповторенным — стихотворение. После того как он узнал о завтрашнем похолодании, было не до них.

Потренировавшись с острогой, Марти почистил ее наждачной шкуркой, подточил напильником, подправил точильным бруском. Зубцы заблестели, стали острыми-острыми. Отличная острога! У Юло тоже хорошая, но эта лучше. Она перешла к нему от отца. И отец в молодости ходил бить ею угрей. А он, Марти, пойдет за угрями завтра. Он их столько набьет, что все только ахнут. Кто знает… может быть, их даже унести будет трудно. Не захватить ли с собой салазки?

Марти зажег фонарь «летучая мышь» и пошел в сарай смотреть, в порядке ли салазки. Почему фонарь называется «летучая мышь», неизвестно, но устроен он очень умно. С ним можно выйти на улицу, и никакой ветер его не задует. С ним можно не опасаясь идти на сеновал — если и опрокинется, не воспламенится. Здорово сделан!

На опыт с опрокидыванием фонаря Марти не решился, а на улице, дожидаясь порыва ветра, постоял. «Летучая мышь» отлично выдержала испытание. Ветер дул на нее вовсю — и ничего! Язычок пламени только слегка колебался.

Удостоверившись сразу в двух вещах — что салазки исправны и что фонарь на открытом воздухе не тухнет, — Марти вернулся домой. Там вдруг возник спор с матерью из-за шерстяных носков. Мать считала, что если он отправится завтра на лед, то без двух пар носков ему не обойтись. Марти же полагал, что достаточно одной. Иначе будет тяжело, жарко, он не сможет шагу сделать, весь лов пойдет насмарку.

Верх взяла мать. Даже поспорить как следует не дала! Просто отрезала: или он оденется как надо, или завтра после уроков носа на улицу не высунет.

Пришлось подчиниться. Лег спать, делая вид, что обижен, хотя внутри все ликовало и пело: завтра будет чудесный день! Завтра он набьет уйму угрей. Мама увидит, какая от него польза в доме!

Заснул, блаженно улыбаясь. О столбике примеров, о невыученном стихотворении даже не вспомнил.

Не вспомнил он о них и утром, шагая в школу. День был как по заказу: голубое небо, опушенные инеем деревья, крепкий, по приятный морозец без ветра, далеко ушедшая от берега кромка льда. Море темнело где-то совсем вдали. От того места, где находится яма с угрями, до чистой воды сегодня, вероятно, километра два будет, не меньше. И лед толстый, хоть из пушки бей — не прошибешь.

Марти явился в школу сияющий. Ему казалось, что пять уроков пролетят, как миг, а потом до самого вечера он будет орудовать острогой, будет жить теми чудесными мгновениями, которые дает охота и с которыми не многое может сравниться.

Однако Марти забыл, что учеба из-за охоты страдать не должна. Воображая себя ловцом, он не подумал, что спрос с него будет не как с ловца, а как с ученика.

И спрос был. Неприятности посыпались с первого урока. Вернее, даже с первых минут первого урока. Хотя фамилия у него удачная — одна из последних в классном журнале, — Анне Райдару почему-то начала в тот день именно с него.

— Уад Мартин, — сказала она, заглянув в журнал, — прочти нам стихотворение, которое было задано на дом.

Марти встал, покраснел, взъерошил и без того взъерошенные волосы, помолчал с минуту и решил, что надо признаться:

— Я его не знаю.

— Совсем не знаешь или только начало забыл? Может, тебе напомнить?

— Совсем не знаю.

— Так ты что, дома даже не брал учебника в руки?

— Нет, брать-то брал, но.

— Но испугался и быстро положил обратно?

В классе засмеялись. Марти послышалось, что он различает голос Иви.

— Плохо, Марти, совсем плохо, — продолжала учительница. — Я была о тебе лучшего мнения. Садись.

Второй урок прошел, в общем, спокойно, если не считать того, что Марти, расстроенный неудачей со стихотворением и все еще увлеченный мыслями о предстоящей вылазке на лед, не слушал учительницу и получил за это замечание.

• Предыдущая
• 21/40
• Следующая