Солнце в декабре - Брагинский Эмиль Вениаминович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/37
• Следующая

Огни покачивались, высвечивали девичьи лица, радостные и возбужденные. В плошках тихо шипело масло. Парни, все в белом, взяли кувшины и доливали масло, чтоб не погас огонь встречи.

Я вышел из машины и вместе с Бхаскараном Наиром втиснулся в толпу. У моего друга обнаружилось множество знакомых, прибывших сюда из Кочина. Каждому из них он меня представлял и говорил… После приема в Мадрасе я был подготовлен к такой аттестации, но все-таки всякий раз вздрагивал.

— Это известный и выдающийся советский писатель… — говорил про меня Бхаскаран Наир, и я пожимал кому-то руку. Потом он стал представлять меня всем подряд.

— Это известный и выдающийся…

Нас пропустили на мост, где девушки держали в руках трепещущие огоньки.

— Это известный и выдающийся…

Сквозь все кордоны умудрились протиснуться вездесущие мальчишки.

— Это известный и выдающийся… — И я пожимал мальчишкам руки.

Потом мы перешли мост и увидали слона. На нем была золотого цвета попона, на хоботе — нашлепка золотого цвета, а сам слон был раскрашен яркой краской.

Рассказывают, что, когда праздник кончается, слоны яростно смывают с себя краску: они очень чистоплотны. Мои вкусы и вкусы слонов совпадают — без раскраски и украшений они мне нравятся больше.

На самом верху наряженной громады сидел человек. Я ждал, представят меня слону или нет.

— Эй! — крикнул обоим — слону и тому, кто сидел наверху, — Бхаскаран Наир. — Смотрите! Это гость из России — известный и выдающийся…

Хозяин слона перегнулся и протянул мне руку. Я встал на цыпочки и протянул руку в ответ. Дотянуться друг до друга нам не удалось. Но слон приветливо помахал хоботом, и я осторожно дотронулся до него.

Мы ждали около двух часов. Весело шумела толпа, в окна нашей машины заглядывали озорные мальчишечьи глаза. Мы были здесь дополнением к зрелищу. Все так же горели огни в светильниках, парни доливали масло из больших медных кувшинов, а процессия все не показывалась.

Наконец кто-то из главных распорядился пропустить нашу машину. Мы миновали светящийся мост, миновали моего знакомого слона, миновали железнодорожный переезд и минут через пятнадцать встретили процессию. Она задержалась вот почему. В грузовике, который вез огромную статую из белого мрамора, гиглох двигатель. Капот был открыт, и водители всех машин собрались сюда и давали советы водителю грузовика. Видимо, мраморный бог не избавляет от автомобильных неурядиц. Добрая сотня паломников, вполне современных, на машинах, украшенных желтыми флажками, терпеливо ждала, когда починят грузовик.

В девятом часу вечера мы добрались до Черутхурути, свернули с шоссе направо и остановились у запертых ворот «Керала Каламандалам». Шофер включил большой свет, в его лучах заплясали москиты и ночные бабочки, шофер отчаянно сигналил — никто не появлялся.

Каламандалам — это центр театра катхакали, представления, в котором слились воедино танец, пантомима, драма и которое сопровождается инструментальной музыкой. Катхакали танцуют в гриме и в эффектных красочных костюмах.

Ритуальные представления в храмах были распространены в Керале еще в древности. Во II столетии нашей эры исполнялась легенда о том, как богиня Дурга убивала демона Дарику. Такой сюжет и сегодня живет в пьесах для катхакали. История этого вида искусства восходит к фольклору. Грим берет начало от масок богов и демонов древнего народного театра, а знаменитое мудра — положения пальцев рук — в значительной степени основано на канонах «Натьяшастры». Легендарный мудрец Бхарат Муни в III–IV веках нашей эры писал в этом трактате:

«Драма есть подражание деяниям и поступкам людей, насыщенное разнообразными настроениями и живописующее различные положения. Она должна рассказывать о человеческих деяниях, добрых и дурных, и тем ободрять людей, служить им развлечением и утехой, а также и наставлением».

Театр катхакали не во всем следует «Натьяшастре», хотя эти слова относятся к нему в полной мере. Когда-то катхакали пользовался большой популярностью, но уже в конце прошлого века этот вид искусства исчез почти полностью. Около ста лет назад на месте, близком к тому, где сегодня находится Каламандалам, семья Намбудири, хранившая традиции катхакали, устроила фестиваль. Восемь ночей подряд длилось представление.

Одним из тех, кто посетил фестиваль и пришел от него в восторг, был отец Валлатхола — будущего знаменитого поэта, который писал на малаялам. Поэт, публицист и общественный деятель Валлатхол поставил целью возродить катхакали, создать профессиональные труппы и поведать о нем миру.

В 1928 году он организовал лотерею. Билеты продавались в Индии в течение двух лет, и на вырученные деньги в 1930 году была создана первая школа катхакали. В ней насчитывалось четыре студента, и размещалась она в частной квартире. Через два года школа перебралась в помещение побольше, а в 1936 году в деревне Черутхурути, около Шорапура, на берегу самой длинной реки в Керале, было наконец сооружено специальное здание. Сюда-то мы и приехали, в центр катхакали, этот центр зовется Каламандалам, а официальное название полегче: Государственная академия искусства катхакали, оттантхулал, мохинияттам, кутху, кудияттам, бхарат натьям и других классических танцев.

Я не мог запомнить эти названия, равно как и многие другие. Переводчица заслуженно презирала меня за это и удивлялась, как такие бестолковые люди вообще ходят по земле и к тому же ездят в Индию.

…После длительного ожидания ворота открыли. Мы вышли из машины, и пас сразу же повели на урок. Поэтому нам и не открывали: все были заняты.

Мы пересекли двор и, едва не упав в маленький бассейн (при входе надо вымыть ноги), вошли в зал для занятий.

В просторном помещении вокруг горящего светильника полукругом сидели дети лет тринадцати-четырнадцати. Они сидели обнаженные по пояс, скрестив ноги, скрестив на груди руки. Темные тела сверкали, будто намазанные маслом. Их было девять человек. Они будто не заметили нашего прихода. Мы сели на стулья, чуть в стороне. Будущие артисты не посмотрели на нас. Они были заняты. Они настраивались на урок, молчали, таинственные маленькие мудрецы. И, только привыкнув к освещению и вглядевшись в них, я заметил, что они… работали. Их лица будто бы по невидимому и неслышному указанию меняли выражение — выражали то отчаянную смелость, то страстную мольбу, то боль и печаль…

Пришел учитель, весь в белом, тоже сосредоточенный, коротким кивком головы поприветствовал нас, и урок начался.

Казалось, что мы вот так в 60-х годах двадцатого века не смотрели сказку, а сами очутились в ней.

Учитель сидел на высоком стуле. Он не произносил ни единого слова. Стояла полная тишина. Только бабочки бились о пламя и, шипя, сгорали. Потом в соседней комнате вдруг ударили в барабан. Там начался урок музыки. Иногда доносился жалобный крик ночной птицы.

Я не знаю языка мудра, с помощью которого можно изобразить и передать более пятисот символов-понятий, но здесь поздно вечером, быть может точно не понимая тех приказаний, которые отдавал учитель одним лишь движением губ, бровей, я все-таки догадывался, что они означали, эти приказания. Только глазами — они открываются чуть ли не вдвое шире, чем у обычных людей, или закатываются так, что исчезают зрачки, — только глазами эти дети, совсем еще дети, передавали сложнейшие движения человеческой души. Подбородки, как и положено, были прижаты к шее. Но вот дрогнули губы, презрительно искривились — ирония. Вот на лице появилось отчетливое страдание, его мгновенно сменил гнев… Ярость — сверкнули белки…

Но усвоить лишь, если можно так выразиться, внешний рисунок каждого жеста мало. Надо уметь передавать и его внутреннее значение (бхава). Наконец, бесконечно трудно внести в традиционное искусство что-то свое, личное…

• Предыдущая
• 30/37
• Следующая