Мы - Майоров Николай Петрович - Страница 10
- Предыдущая
- 10/13
- Следующая
устроили было.
Он выбрал бой, передовую. Он не мог иначе.
В марте 1942 года в ответ на моѐ письмо родные Николая написали
мне, что получено извещение о его гибели: «Убит 8 февраля 1942 г. И
похоронен в деревне Баранцево Смоленской области». Много лет я хотела
разыскать эту деревню, но только летом 1958 года попробовала это
осуществить.
Ни одной деревни Баранцево в Смоленской области не оказалось, нет
еѐ и в тех районах Смоленщины, которые отошли к Калужской области
после войны. Есть на Смоленщине, в 20 километрах к югу от Гжатска,
деревня Баранцево, состоящая всего из нескольких старых изб. Там мне
показали сровнявшуюся с землѐй могилу двух советских солдат, убитых в
конце зимы 1942 года. Но кто они – не известно. Вполне возможно, что
один из них и был Николай Майоров, политрук пулемѐтной роты 1106
стрелкового полка 331-й дивизии. В платѐжной ведомости этого полка за
февраль Майорову причиталось что-то получить, но подписи его нет… Он
53
ведь был убит 8 февраля. (Об этом я узнала в архиве Советской Армии в
Подольске летом 1958 года.)
Не удалось разыскать и однополчан Коли, которые могли бы сказать,
как он погиб и где похоронен.
Два года назад в газетах и по радио заговорили о подвиге Саши
Виноградова и его одиннадцати товарищей, погибших под Москвой, на 152-
м километре Минского шоссе в феврале 1942 года. А ведь Коля Майоров
воевал тоже в тех местах и примерно в то же время. Может, выход книги
Коли Майорова поможет разыскать его однополчан, выяснить подробности
его последних дней.
* * *
И ещѐ одна, пожалуй, наиболее важная задача: как найти пропавшие
стихи и поэмы Николая, как узнать, где он оставил свои вещи, уходя
добровольцем в армию 19 октября 1941 года.
В первый день войны к Коле из Иванова приезжал его младший брат,
Александр. Было ему тогда лет семнадцать. Он вспоминает, как вместе с
братом заходил к одному товарищу, у того лежал Колин чемодан с книгами,
и Николай просил брата увезти некоторые книги домой. Александр
предложил забрать всѐ, но Николай только рукой махнул: до барахла ли
теперь?
Были поиски, были догадки, но без результата… Но, видимо, не всѐ
ещѐ потеряно – не все ещѐ возможности проверены.
* * *
Коля Майоров обещал многое. Поэт яркого, самобытного таланта и
исключительной трудоспособности, он рос буквально на глазах. И не его
вина, что так мало удалось донести до людей. Но и это немногое не
забудется, как не забудутся и те, что в бои «ушли, не долюбив, не докурив
последней папиросы».
54
Владимир Жуков – Друг
Написать о Коле Майорове – значит поверить в то, что свершилось, и
навсегда проститься с ним. Может, потому до сих пор и не было о нѐм
печатного слова.
А я вижу, как, постепенно скрываясь в полумраке, затихает наш
школьный зал. Не знаю почему, но так делали всегда – выключали «лишний
свет», когда начинался литературный вечер. Может, чтоб меньше
стеснялись наши поэты. Страшно было выходить перед товарищами со
своими стихами. И это лучше, чем мы, понимала наша добрая учительница
русского языка Вера Михайловна Медведева, всю свою любовь и знания
отдавшая родной школе и нам. Это еѐ заботами и стараниями долгие годы в
33-й ивановской средней школе выходила лучшая в городе литературная
стенная газета, плодотворно работали литературно-творческий и
драматический кружки.
Не сразу воцарялась тишина, не вдруг кончалась «торговля»: никто из
школьных поэтов – учеников 7–10-х классов – не хотел выходить первым.
Чаще других вечер приходилось открывать Коле Майорову. Застенчивый,
по-хорошему степенный и угловатый, становился он в дверном проѐме из
класса в зал и, опустив глаза, глуховатым голосом объявлял название своего
нового стихотворения. Среди школьников, пробующих силы в поэтическом
слове, он пользовался всеобщим уважением: в его поэтическом хозяйстве
уже было свыше десятка тетрадей стихов. Тетради эти, с любовью
оформленные, в красочных обложках, целы до сих пор, а тогда они ходили
по рукам из класса в класс. Их читали и перечитывали. Обложки к ним
делал его одноклассник и друг Коля Шеберстов, нередко и сам
выступавший в качестве поэта и, насколько мне известно, по сей день,
будучи заметным художником-графиком, пишущий, но почему-то так и не
печатающий своих стихов.
Уже в ту пору стихи Николая Майорова были не похожи на всѐ то,
что читалось на вечерах, публиковалось в стенной газете. Ни в разговорах,
55
ни тем более в стихах – своих и чужих – он не переносил общих слов.
Строки его всегда отличало раздумье.
Природный ум, постоянная дружба с книгой заметно выделяли его
среди сверстников. На учебные дела, которые, кстати сказать, всегда шли
отличнейшим образом, на жизнь он смотрел по-взрослому серьѐзно. Это и
притягивало к нему многих, скрепляло крепкой и бескорыстной дружбой.
56
Писал он много и увлечѐнно. Но поэтом быть не собирался, считая,
что писателем может быть только человек по-настоящему талантливый,
такого ряда, к какому себя не причислял.
57
И когда настало время выбирать вуз, пошѐл на исторический
факультет. К истории он всегда относился с особым интересом и
уважением.
Будучи в Москве, он не порывал с родной школой. В стенной
«Литгазете» всѐ так же появлялись его , только уже не от руки написанные,
а три или четыре стиха в газетных вырезках из университетской
многотиражки, литотдел которой редактировал в ту пору «замечательный
парень Виктор Болховитинов».
Это «Часы», «В Михайловском», «Быль военная», написанные ещѐ до
поступления в университет, летом 1937 года.
Часы
Я не знаю, час который.
Летний день уходит в дым.
Может, нам расстаться скоро,
Может, часик посидим?
Против озера большого
У смеющейся воды
Запоѐм с тобою снова,
Что мы оба молоды.
Не гляди в часы. Не надо.
Я часам твоим не рад.
Ниагарским водопадом
Брызги времени летят.
И подумай – кто осудит?
Прогуляем до росы.
Может, бросим и забудем
Расставанье и часы?
С ветром ночь уже шепталась,
Падал с трав кристалл росы.
Но любовь не умещалась
Ни в слова и ни в часы.
В Михайловском
Смотреть в камин. Следить, как уголь
Стал незаметно потухать.
58
И слушать, как свирепо вьюга
Стучится в ставни.
И опять
Перебирать слова, как память,
И ставить слово на ребро
И негритянскими губами
Трепать гусиное перо.
Закрыть глаза, чтоб злей и резче
Вставали в памяти твоей
Стихи, пирушки, мир и вещи,
Портреты женщин и друзей,
Цветных обоев резкий скос,
Опустошѐнные бутылки,
И прядь ласкаемых волос
Забытой женщины, и ссылки,
И всѐ, чем жизнь ещѐ пестра,
Как жизнь восточного гарема.
…И досидеться до утра
Над недописанной поэмой.
- Предыдущая
- 10/13
- Следующая